Мила послушно достала монетки, которые успела убрать в карман пуховика.
– Вот это пять злотых 1817 года. Серебряная монета с профилем короля польского Александра Первого.
– Дорогая? – зачем-то уточнила Мила, находящаяся под впечатлением от того, что Гранатов, в отличие от нее, уже успел оценить находку.
– От ста до ста пятидесяти долларов. В зависимости от состояния. А вот это монета в десять грошей, она не серебряная, а билонная. Стоит порядка десяти долларов.
– Что значит «билонная»? – спросила Мила.
– Неполноценная монета, чья покупательская способность превышает стоимость содержащегося в ней ценного металла. То есть серебра в ней минимум, пятисотая проба и ниже, а все остальное лигатура, чаще всего медь. Ее цена зависит от состояния, но ваша довольно стертая, по крайней мере, коронованный двухглавый орел и мантия с польским орлом на груди видны плохо. А вот это уже экземпляр подороже, долларов в семьдесят, – он ткнул в третью монетку, лежащую у Милы на ладошке. – Два злотых, тоже с королем Александром. А вот эта маленькая медная монетка в один грош. Год выпуска 1820-й, состояние хорошее, так что долларов тридцать можно за нее выручить.
Мила смотрела на лежащие на ее ладони четыре монетки, которые, если верить Савелию Гранатову, тянули на двести пятьдесят долларов. А под домом их целый горшок. Ай да молодец Кактус, целое состояние нашел.
Впрочем, гораздо больше денег, которые можно было получить за клад, Милу волновал отчетливый привкус приключения, в которое она, кажется, попала. Жизнь в Малодвинске была так скучна и однообразна, что она с тоской вспоминала летнее расследование, в которое втянулась благодаря маме. Адреналин, бушующий в крови, оказался тем еще наркотиком, без которого окружающая действительность казалась пресной. А тут второй день подряд и новое знакомство, и волшебный дом, и найденный клад. Здорово же.
– У вас так сверкают глаза, словно вы в сказку попали, – Савелий снова засмеялся. – Как там у классиков, «бриллиантовый дым струился по зачумленной дворницкой»?
Что ж, у них действительно был общий культурный код. «Двенадцать стульев» оказались уже второй книгой, которую они оба читали и цитировали. Что ж, не самый плохой выбор.
– Я люблю приключения, – ответила Мила. – Особенно те, которые ничем мне не угрожают. С того момента, как в Малодвинске перестали обсуждать убийство Вики Угловской, здесь ничего значимого не происходило, а сейчас местным кумушкам опять будет о чем поговорить.
Приехала полиция. Милу внимательно выслушали, с сомнением оглядели чумазого Кактуса, ставшего виновником переполоха, залезли в развалины фундамента и извлекли наружу расколотый горшок, а также все, что удалось собрать вокруг него. Монет оказалось много, целая гора.
– И что с этим делать? – спросил один из полицейских. – Если мы их пересчитывать начнем, то до вечера не управимся.
– По-правильному, надо бы опись составить, – нерешительно сказала Мила, – эти монеты могут иметь историческую ценность, ну или нумизматическую как минимум.
– Отдадим в музей, опись там составят, – решил старший в приехавшей группе. – А пока давайте сфотографируем это все и ссыплем в инкассаторский мешок да опечатаем. Мы, когда про монеты услышали, его с собой захватили.
Все собравшиеся сошлись во мнении, что так, пожалуй, будет правильно и быстрее всего. Только когда полицейские уехали, Мила обнаружила, что так и держит свои четыре монетки в зажатом кулаке.
– Ой, я не отдала их, – испуганно сказала она. – Получается, что я их украла?
– Да ладно вам, – в голосе Савелия зазвучало раздражение, – ну нельзя же быть настолько святой, Камилла. Там этих монет, может, тысяча, может, больше. Никто от четырех штук не обеднеет, я вас уверяю. Считайте, что это вам на память о сегодняшнем дне. Потом передадите по наследству, будете внукам рассказывать долгими зимними вечерами, как вас занесло в Малодвинск, где ваша собака нашла клад.
– А, кстати, как здесь, в Кузнечной слободе, могли оказаться зарытыми в землю польские монеты? – спросила Мила, успокоившись. В конце концов, полицейские сказали, что отправят клад в музей, значит, она вполне сможет туда сходить и отдать оставшиеся у нее. Не будет в этом ничего страшного или стыдного. – Я читала в книге Валевского, что поляки, которые во время литовского разорения в начале семнадцатого века захватили все русские города севера и даже Москву, именно Малодвинск долго получить не могли. Только в 1609 году при великом государе Василии Шуйском поляки, литовцы и черкесы ненадолго взяли город в плен и взымали очень высокие подати, но монеты-то датированы девятнадцатым веком.
– Сюда в конце семидесятых годов девятнадцатого века ссылали большое количество народников, а среди них исторически было много поляков, – объяснил Гранатов. – В Малодвинске много польских фамилий, разве вы не замечали?
Мила задумалась. А ведь, пожалуй, он прав. Валевский, Угловская, да среди ее учеников есть Кедровский, Левандовская, Завадский. Слишком много для простого совпадения. Значит, клад не случаен, и монеты как раз того периода, о котором говорит Савелий Гранатов. Вот только откуда он так хорошо знает историю Малодвинска, если, по его словам, бывает здесь редко и наездами?
– Как все-таки много тайн спрятано даже в, казалось бы, таком спокойном и тихом месте, как Малодвинск, – сказала она, легонько вздохнув. – Мне казалось, что осенью мы с ними покончили, но нет, нашлась еще одна. Савелий, вы любите тайны?
– Терпеть не могу, – ответил тот мрачно. – Если вы не возражаете, то, может, мы уже отправимся в обратный путь? Все, что могли, мы уже тут сделали.
Миле стало стыдно, что она так вольно распоряжается чужим временем. Ее взяли в Кузнечную слободу, чтобы показать дом, а она нашла горшок с монетами, заставила вызвать полицию, продержала занятых людей на холоде битых два часа. Вот всегда с ней так.
– Да, конечно, – виновато сказала она. – Я понимаю, что нам нужно ехать. Вот только мне бы надо вымыть собаку, я не могу тащить в вашу машину килограмм земли. Боюсь, Кактус при поиске клада не был особо аккуратен. Олег Иванович, это возможно?
– Да, пожалуйста, – рассеянно сказал Васин. – На первом этаже есть гостевая ванная комната. Можете ею воспользоваться.
– Не дурите, – резко сказал Гранатов. – На улице холодно, ваш пес может простудиться, если вы потащите его домой после мытья. Конечно, в машине печка, но это все равно неразумно. Мне не впервой загонять машину на мойку, так что ничего страшного не случится. Вымоете свою собаку дома.
Почему-то Мила решила, что он говорит так, потому что ему уже некогда, и еще, что Гранатов сердит.
– Хорошо, – сказала она и полезла в дыру в заборе, отчаянно надеясь, что в этот раз не зацепится и на его глазах не порвет куртку, – спасибо вам.
Домой она, впрочем, вернулась в бодром расположении духа, потому что, высаживая ее из машины и прощаясь, архитектор попросил ее телефон, а взамен продиктовал свой. Значит, не сердится? Значит, хочет продолжать их общение или ему просто интересно, чем закончится история с кладом? Как бы то ни было, надо признать, что Савелий Гранатов успешно рассеивал поселившийся в душе Милы мрак.
Дома она вымыла Кактуса специальным собачьим шампунем, взбивавшемся во вполне себе душистую пену, завернула в большое полотенце, потому что в доме было немного прохладно. Печь протопить, что ли? Дом Андрея Погодина был оборудован центральным отоплением, но и печь в нем тоже имелась, старая, добротная русская печь, которую он летом побелил и, вызвав печника, прочистил и проверил. Прогревала она справно, не дымила, и зимой Мила раз в пару дней протапливала ее, не столько ради тепла, сколько из-за того, что ей нравилось слушать треск поленьев и смотреть на языки пламени.
Весной она топила реже, но сегодня батареи отчего-то были чуть теплыми, а потому в доме чувствовалась промозглость и стылость. Да, если протопить, станет гораздо лучше. Дрова для печи были сложены в поленнице во дворе. Их было немного, но, уезжая, Андрей Михайлович заверил Милу, что до лета ей хватит. Одеваться, чтобы выскочить за дровами, не хотелось. Мила сунула ноги в резиновые боты, специально купленные для подобных случаев, накинула на плечи шерстяной платок, принадлежавший бабушке Погодина и найденный в одном из сундуков, строго велела пригревшемуся в полотенце на пушистом коврике Кактусу ждать, повернула ключ в двери и выскочила на крыльцо.
Она не успела ни заметить опасности, ни понять, что именно случилось. Какая-то тень метнулась навстречу, ударив кулаком в лицо. От боли Мила упала на колени, заскулила, как собачонка, свернулась в комочек, чтобы избежать следующего удара. Но напавший на нее человек не собирался снова ее бить. Схватив Милу за волосы, он рванул дверь и потащил девушку внутрь.
На какое-то мгновение Миле показалось, что он сейчас вырвет ей все волосы с корнем и она останется лысой. Как ходить на уроки в таком виде? У нее текли слезы, застилая глаза, от чего все вокруг казалось смазанным, нечетким. Даже своего мучителя она видела сквозь пелену, не дающую разглядеть его как следует. Пожалуй, это был невысокий мужчина, хотя, может, и женщина. Свободный спортивный костюм и куртка-балахон сверху скрывали фигуру.
Черный капюшон и большие темные очки надежно прятали лицо, нижнюю часть которого скрывала медицинская маска. Рука, держащая ее за волосы, кажется, была в перчатке. Мила перебирала ногами, чтобы облегчить давление на свою несчастную голову. Впрочем, затащив ее в коридор и захлопнув дверь изнутри, злоумышленник отпустил ее волосы и несильно, скорее для острастки, пнул в бок.
– Отдай, что взяла, – прошипел непонятный голос, то ли мужской, то ли женский, словно ворона прокаркала. – Отдай, слышишь, сука?
Ответить Мила не успела, потому что из комнаты вылетел грозный, мокрый, остро пахнущий псиной снаряд и, не издав ни единого звука, вцепился злоумышленнику в ногу. Тот, заорав от неожиданности, завертелся юлой, пытаясь оторвать от себя собаку. За Кактуса Мила испугалась даже больше, чем за себя.
– Фу, фу, – закричала она и тоже вцепилась в пса, боясь, что нападавший его задушит или поранит. Она читала, что у ягдтерьеров повышенный болевой порог и отчаянная смелость, переходящая в безрассудство. Конечно, это была охотничья порода, а не собака-охранник, но защищать свою семью эти бесстрашные собаки умели.
Вот и сейчас ее пес даже не рычал, но и не разжимал зубов. Нападавший метнулся к двери, чтобы сбежать, распахнул ее, выскочил на крыльцо, увлекая за собой вцепившуюся в него собаку, а следом не разжимающую рук Милу. Что ж у нее сегодня за карма такая, ехать по полу на пятой точке? Правда, Кактус оказался не дурак. В тот момент, когда неизвестный оказался на крыльце, Кактус выпустил его ногу и оглушительно гавкнул басом, явно нагоняя жути. Мила ловко вскочила на ноги и захлопнула дверь, быстро повернув ключ в замке. Кто бы ни был незваный гость, теперь он находился снаружи, а они с целым и невредимым Кактусом внутри.
На всякий случай она быстро ощупала собаку, проверяя, цела ли. Кактус тяжело дышал, бока ходили ходуном, но никакого видимого ущерба Мила не обнаружила. У нее самой надсадно болела кожа головы, а еще нога, которой она ударилась о металлический порог входной двери. Господи боже ты мой, и что это было?
В воздухе коридора висел какой-то странный, едва слышный, но точно неуместный в это время года аромат, который Мила от растерянности и шока никак не могла идентифицировать. От боли и страха она, сидя на полу, свернулась в клубочек, прижала к себе собаку и заплакала, не понимая, что делать дальше. Кто был этот человек? Что он хотел? Он сказал, чтобы она вернула то, что взяла. О чем он говорил? О монетах, которые она не отдала полицейским? Наверное, да, потому что больше она совершенно точно ничего не брала.
Но кто, кроме Васина и Гранатова, знал о том, что четыре польских монеты остались у нее в кармане пуховика? Кто-то незамеченным наблюдал за ними, пока они обсуждали находку, вызывали полицию, а потом давали необходимые объяснения? Но почему тогда этот человек не напал на нее сразу, прямо там, у дома, пока Мила еще была одна? Как он узнал, где она живет? И что делать, если он вернется?
В том, что это произойдет, Мила даже не сомневалась. Конечно, сейчас злоумышленник позорно сбежал, испугавшись героя Кактуса. Но желаемого же он не достиг, а значит, обязательно придет снова, запасшись чем-то, что поможет ему обезвредить собаку. А она не сможет сопротивляться и защитить ни Кактуса, ни себя.
От этих мыслей Миле стало так страшно, что она снова тихонечко заскулила. Как же поступить? Позвонить в полицию? Так они только посмеются над ее сбивчивым рассказом. Посоветоваться с мамой и Андреем Погодиным? Так мама только напугается за дочь, больше ничего. И Погодин, несмотря на все свои навыки бывшего разведчика, никак не сможет ей помочь из далекой Москвы. Нет, маму тревожить нельзя. Она заслужила ту безмятежность, в которой сейчас пребывает.
Позвонить кому-то из коллег? И что они смогут сделать? Кроме того, необходимо признать, что за девять месяцев работы молодая, красивая и модно одетая Мила с иностранной фамилией и столичными замашками так и не стала в школе своей. С ней работали, разговаривали, обсуждали какие-то новости, но по большому счету, просто терпели.
Неожиданно возникшее решение было странным, но обдумывать его уместность Мила не стала. Вытерев ладонями мокрое от слез лицо, она встала на колени, неловко опираясь на пол руками, поднялась, замерла, проверяя, удержит ли равновесие. Пожалуй, ничего не болело и голова не кружилась. Отчего-то Мила не чувствовала своего носа, как будто он был заложен от насморка, но думать про это не хотелось.
Не спеша она дошла до комнаты, где на столе остался лежать телефон. Впрочем, при нападении он все равно оказался бы бесполезным. Она даже сообразить ничего не успела, не то чтобы позвонить. Когда они с Савелием Гранатовым расставались, она продиктовала ему свой номер, и он, записав его, тут же ей позвонил. Его звонок она скинула, решив, что занесет его в телефонную книжку позже, но так этого и не сделала, сначала отвлекшись на мытье собаки, потом на печь.
Он так и был последним в списке звонков, и Мила, теряя решимость (с чего бы ей обременять своими проблемами постороннего человека), нажала на вызов. Из-за этого простого действия силы покинули ее, и она снова опустилась на пол, и верный Кактус тут же пристроился рядом, жалея ее.
– Да, Камилла, – услышала она чей-то голос и даже подпрыгнула от неожиданности, потому что, оказывается, успела забыть о том, что кому-то позвонила. – Камилла, алло, я вас слушаю.
– Это я, – сказала она, потому что молчать становилось неприличным. – Мила Эрнандес. Савелий, вы, пожалуйста, зовите меня Милой, хорошо? Меня все так зовут.
– Вы звоните специально для того, чтобы мне об этом сообщить? – довольно язвительно сказал голос. – Хорошо, я приму к сведению.
Господи, она не вовремя. Зачем она вообще ему позвонила? Он еще решит, что она навязывается, и это будет совсем стыдно. От бушующего в крови адреналина тяжко и надсадно заболела голова. От головной боли Милу всегда тошнило, вот и сейчас дурнота подкатила к горлу, она подышала открытым ртом, чтобы загнать внутрь поднимающуюся оттуда мутную волну.
– Мила, что вы молчите? С вами все хорошо? – теперь голос в трубке, который она так и не отключила, звучал встревоженно. – Мила! Что-то случилось?
– Случилось, – пискнула она и, не выдержав, снова заплакала. Болела голова, болела кожа под волосами, болела ушибленная нога и онемевший нос странно мешал, словно сквозь него с трудом проходил воздух. – На меня напали. И я теперь не знаю, что мне делать.
– Что значит «напали»? – не понял Савелий – Камилла, то есть Мила, вы где?
– Я дома.
– К вам кто-то ворвался в дом?
– Да, то есть нет. Сначала я вышла на крыльцо, хотела принести дров, а он поджидал меня там, уже потом ворвался внутрь и оттаскал меня за волосы. Только Кактус его прогнал.
– Мила, вы сейчас в безопасности?
– Да. Нет. Я не знаю.
– Так, я сейчас приеду, – решительно заявил ее новый знакомый. – Вы дверь после его ухода заперли?
– Да.
– Никому не открывайте, слышите, Мила? Я приеду и позвоню, и только после этого вы отопрете дверь. Хорошо?
– Да.
– Все целы? Вы? Кактус?
– Мы целы.
– Ждите. Сейчас буду.
Он отключился, а она по-прежнему сидела на полу, не в силах встать. Какая-то странная апатия завладела Милой, и она неспешно думала, что это, наверное, последствия шока или чего-то подобного, что положено испытывать, когда на тебя нападают на собственном крыльце и за волосы тащат в дом, чтобы там пнуть в бок.
От этого воспоминания слегка заныло слева, под ребрами, и Мила ощупала себя, как до этого ощупывала Кактуса. Нет, ничего не сломано, потому что тогда болело бы иначе. И все-таки, что этот человек в черном от нее хотел?
Где-то вдалеке дурниной завыла сирена, от звука которой у Милы с детства замирало сердце. Сирена всегда предвещала беду. Впрочем, сейчас ее острый привкус ощущался даже у воздуха в своем доме. Беда прошла, притаившись неподалеку. Она была своя, и пусть это эгоистично, но до чужой беды Миле сейчас не было никакого дела.
Савелий Гранатов приехал минут через десять. С учетом малодвинских расстояний в этом не было ничего необычного, но все-таки Миле было приятно думать, что он сразу поспешил к ней на помощь. Сначала она услышала, как под окнами остановилась машина, и, заставив себя встать с пола, подошла к окну, осторожно выглянула наружу, прячась под прикрытием шторы, увидела ярко-красную «Альфа Ромео» и выдохнула от облегчения.
Кстати, а злоумышленник был на машине или пешком? Мила напрягла память, пытаясь вспомнить, слышала ли она автомобильный шум после того, как нападавший сбежал, но из коридора без окон, к тому же заканчивающегося дверью, выходящей во двор, не было слышно звуков с улицы. А если и были, то Миле в тот момент было точно не до того.
Телефон зазвонил. То был Савелий, ставящий ее в известность, что уже стоит на крыльце.
– Открывайте, не бойтесь, – то ли попросил, то ли приказал он, и Мила метнулась к двери, вдруг испугавшись, что, стоя на пороге, архитектор служит прекрасной мишенью. Для чего? Для кого?
Она отперла замок, на мгновение замерла, словно вместе с ним в дом мог снова ворваться тот, другой человек, так напугавший ее, и распахнула дверь, невольно щурясь от яркого дневного света. В ногах гулко залаял Кактус, видимо, теперь тоже относящийся ко всем визитерам с опаской.
– Свои, Кактус, – сообщил ему тут же разгадавший охранный манер архитектор, поднял глаза с собаки на Милу и охнул. – Вам же к врачу надо.
– Зачем? – не поняла Мила. – У меня ребра целы. Да и скальп с меня не сняли, хотя в какой-то момент я испугалась, что так и будет.
– Ребра? Вы про это ничего не говорили. Он вас что, бил?
– Пнул один раз, но не сильно.
– А то, что у вас, похоже, нос сломан, вас не пугает?
Нос? При чем тут нос? Мила шагнула к зеркалу, которое висело над стоящим в коридоре комодом, дернула за шнурок бра, свет которого осветил ее бледное, оказывается, зареванное лицо с распухшим носом и малиновым пятном, растекающимся под глазом и заливавшим левую щеку. Откуда-то пришло понимание, что завтра пятно превратится в синяк, сначала фиолетовый, а потом желтый. Ужас! Как она в школу пойдет? По крайней мере, вот почему нос онемел. Интересно, он и вправду сломан?
Савелий Гранатов перешагнул порог, запер за собой дверь, подошел к Миле, развернул ее за плечи и требовательными пальцами взялся за подбородок. Она пискнула, пытаясь освободиться.
– Стойте, не шевелитесь, – приказал он. – Надо посмотреть.
Аккуратно, очень бережно он осмотрел ее лицо. Замершая Мила даже дышать перестала. Как ни странно, было не больно, наоборот, холодные пальцы словно дарили облегчение.
– Перелома нет, – вынес свой вердикт Савелий и убрал руки от ее лица, Мила даже расстроилась немного. – Но врачу все-таки лучше показать. Давайте я вас в больницу отвезу.
– Не поеду я в больницу, – сердито сказала Мила, – как вы себе это представляете? Я же учительница. Я не могу приехать к врачу и рассказывать, что меня по лицу ударили. Никто же не поверит, что это был совершенно незнакомый человек, ворвавшийся ко мне в дом.
– А это действительно был незнакомый человек?
От обиды у Милы снова выступили слезы. Он что, считает, что ее избил любовник?
– Я не знаю, что вы себе придумали. – Ее голос задрожал. – Но я говорю правду. Я вышла на крыльцо, потому что решила затопить печь. Какой-то человек ударил меня в лицо, схватил меня за волосы, повалил на пол, втащил в коридор и пнул. Не могу ручаться, что никогда до этого его не видела, потому что не успела хорошо рассмотреть. Он был в черном спортивном костюме и черной куртке, на голове капюшон, темные очки и маска. Медицинская. На руках перчатки.
– Я ничего не придумывал. Я просто спросил, не узнали ли вы этого человека. Может, в нем было что-то смутно знакомое, но если очки и перчатки – это все, что вы заметили…
– Простите, трудно проявлять наблюдательность, когда тебя бьют по лицу, – язвительно сказала она.
– Да, это я как-то не учел, – он вдруг засмеялся, но необидно, по-доброму, – не учел, что вы явно не привыкли к тому, чтобы вас били. Когда это входит в привычку, то начинаешь замечать все мелочи, вплоть до линий на летящем в тебя кулаке.
– Вы так говорите, как будто вас постоянно бьют.
Он вздрогнул, словно это предположение попало в цель.
– Ладно, если вы не хотите в больницу, то будем решать проблему домашним способом. Что же вы не догадались холод сразу приложить?
– Не догадалась, – пробурчала Мила.
– Ладно, показывайте, есть у вас в холодильнике кусок замороженной курицы?
– Нет, – Мила покачала головой, – я не храню запас продуктов. Покупаю по чуть-чуть и сразу готовлю. Я же одна живу.
– А сосиски есть?
– Сосиски, кажется, есть, – призналась Мила. – Я их обычно на завтрак варю, если яичницу не жарю. А сосиски вам зачем?
