– Ага. Понимаешь, жеребенок шел не тем концом, и кобыла тужилась дольше, чем следовало. Жеребенка-то мы у ней внутри развернули, когда поняли, что дело плохо, но она вдруг взяла да и рухнула. Мы ничего и сделать не могли. Посреди ночи, разумеется, как оно обычно и бывает.
– А ветеринара не вызывали?
– Да был у нас вет, рядом стоял. Я его вызвал сразу, как мы увидели, что у нее началось, потому что был шанс, что дело обернется плохо. Первый жеребенок, шумы в сердце, все такое.
Я слегка нахмурился:
– А у нее что, были шумы в сердце, когда ее к тебе привезли?
– Были, конечно! Потому ее и со скачек сняли. Да ты, приятель, о ней ничего не знаешь, что ли?
– Нет, не знаю, – ответил я. – Расскажи.
Он пожал плечами:
– Она стояла у Джорджа Каспара, само собой. Владелец хотел от нее жеребят, исходя из результатов, которые она показывала в два года, поэтому мы ее свели с Тимберли. Должен был получиться неплохой спринтер, но вот видишь, человек предполагает… и все такое.
– А когда она пала-то?
– Да с месяц назад, наверно.
– Ну что ж, Том, спасибо. – Я встал. – Спасибо, что уделил мне время.
Он оттолкнулся от стола:
– Эк оно жизнь-то обернулась, а? Ездишь, вопросики задаешь… Как-то оно не вяжется с прежним Сидом Холли, который так ловко брал препятствия.
– Все меняется, Том.
– Ну да, наверно… Но могу поспорить, тебе всего этого не хватает – вот этого рева трибун, когда заходишь на последнее препятствие и твой конь его берет, да? – Его лицо светилось былым восторгом. – Ей-богу, приятель, вот это было зрелище! Как ты тогда… даже не представляю, как ты это сумел!
Наверно, он это говорил из самых лучших побуждений, но мне отчаянно хотелось, чтобы он заткнулся.
– Да, конечно, не повезло тебе с рукой-то. Но стипль-чез – дело такое. Кто спину сломает, кто еще чего… – Мы двинулись к двери. – Кто пошел в скачки с препятствиями, тот пошел на риск.
– Точно подмечено, – сказал я.
Мы вышли на улицу и направились к моей машине.
– Но я смотрю, ты недурно управляешься с этой штуковиной, а, приятель? Машину водишь, все такое.
– Да, все нормально.
– Ага.
Он знал, что все совсем не нормально. Он хотел дать понять, что он мне сочувствует, и старался как мог. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал на прощание и уехал.
В Эйнсфорде все сидели в гостиной и пили херес перед обедом: Чарлз, Тоби и Дженни.
Чарлз налил мне стаканчик сухого хереса, Тоби смерил меня взглядом, как будто я только что вылез из свинарника, а Дженни сообщила, что говорила по телефону с Луизой.
– Мы уже думали, что ты сбежал. Ты от нее два часа назад уехал.
– Сид не из тех, кто сбегает, – сказал Чарлз, словно сообщая всем известный факт.
– Ну, уковылял, – сказала Дженни.
Тоби ехидно ухмыльнулся, глядя на меня поверх своего стакана, – самец, торжествующий из-за того, что сумел отбить самку у другого самца. Интересно, он хоть понимает, до какой степени Дженни была привязана к Николасу Эйшу? Или ему все равно?
Я пригубил херес – сухой, кисловатый вкус, как нельзя более подходящий к ситуации. Уксус подошел бы еще лучше.
– Где вы покупали весь этот полироль? – спросил я.
– Я не помню.
Дженни говорила отчетливо, выговаривая каждый слог: мол, не хочу и не буду.
– Дженни! – воскликнул Чарлз.
Я вздохнул:
– Чарлз, в полиции есть бланки заказа, на которых указаны название и адрес фирмы, торгующей полиролем. Вы не могли бы попросить вашего друга Оливера Квейля отправить в полицию запрос об информации и переслать ответ мне?
– Сделаю! – сказал Чарлз.
– Лично я не вижу, – произнесла Дженни все тем же тоном, – каким образом сведения о том, кто продает этот полироль, могут хоть на что-то повлиять.
Похоже, Чарлз в глубине души был с ней согласен. Я не стал ничего объяснять. Тем более велика вероятность, что они правы.
– Луиза говорит, ты там копался целую вечность.
– Луиза мне понравилась, – мягко заметил я.
Носик Дженни, как всегда, выдал ее недовольство.
– Она тебе не ровня, Сид, – заметила она.
– В чем именно?
– По части мозгов, мой дорогой.
– Кто-нибудь хочет еще хереса? – мягко вмешался Чарлз и, взяв графин, принялся снова наполнять стаканы. Мне он сказал: – Насколько я знаю, Луиза в Кембридже была лучшей по математике. Мне случалось играть с нею в шахматы… ты бы без труда ее обыграл.
– Можно быть гроссмейстером, – сказала Дженни, – и при этом тупым одержимым параноиком.
Дальше был обед, прошедший в такой же приятной атмосфере, а потом я поднялся наверх и принялся складывать свои немногочисленные пожитки в чемодан. Пока я этим занимался, в комнату вошла Дженни и принялась за мной наблюдать.
– Ты почти не пользуешься этой рукой, – сказала она.
Я промолчал.
– Вообще не понимаю, зачем она тебе.
– Дженни, хватит.
– А если б ты сделал, как я просила, и бросил эти свои скачки, ты не остался бы без руки!
– Наверно, да.
– У тебя была бы нормальная кисть, а не какой-то огрызок… культя дурацкая!
Я швырнул в чемодан пакет с умывальными принадлежностями – несколько сильнее, чем следовало.
– Но для тебя важнее были скачки. Скачки, скачки, скачки! Спорт, победы, слава! А для меня у тебя места не нашлось. Так тебе и надо! Мы бы и теперь были женаты… у тебя была бы нормальная рука… – если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я об этом просила! Но чемпионство для тебя важнее!
– Мы все это уже двадцать раз обсуждали, – сказал я.
– А теперь у тебя ничего не осталось. Ничего! Надеюсь, ты доволен.
Зарядное устройство стояло на комоде, в нем торчали два аккумулятора. Она выдрала вилку из розетки и шваркнула зарядку на кровать. Аккумуляторы выпали из гнезд и остались лежать на покрывале вперемешку с зарядкой и проводом от нее.
– Гадость! – сказала она, глядя на них. – Меня прямо тошнит от всего этого!
– А я привык.
Ну, в какой-то мере.
– Да тебе, по-моему, все равно!
Я промолчал. Нет, мне было не все равно.
– Что, Сид, нравится тебе быть калекой?
Нравится… Господи Исусе!
Она направилась к двери. Я остался стоять, глядя на зарядку. В дверях она остановилась. Я скорее почувствовал это, чем увидел, и тупо спросил себя, что же еще она может мне сказать.
С другого конца комнаты отчетливо донесся ее голос:
– Никки носит нож в носке!
Я быстро повернул голову. Она смотрела на меня с вызовом – и с ожиданием.
– Это правда? – переспросил я.
– Ну, иногда.
– Мальчишество, – сказал я.
Она разозлилась.
– Ну да, а носиться верхом, зная – зная! – что впереди ждут боль и сломанные кости, это так по-взрослому, да?
– Ты не думаешь о том, что это может случиться с тобой.
– И всегда ошибаешься.
– Я перестал это делать.
– Но делал бы, если б мог!
На это мне возразить было нечего: мы оба знали, что это правда.
– Посмотри ты на себя! – сказала Дженни. – Что ты сделал, когда тебе пришлось уйти из скачек? Выбрал себе нормальную, спокойную профессию биржевого маклера – а ведь ты же в этом разбираешься! – и зажил наконец, как нормальный человек? Нет! Даже и не подумал! Ты немедленно нашел себе другое дело, где то драки, то побои, то какие-то безумные разборки! Ты просто не можешь жить без опасности, Сид. У тебя зависимость. Ты, может, думаешь, что никакой зависимости нет, но это как наркотик. Попробуй представить себе, что ты работаешь в офисе с девяти до пяти, каждый день встаешь и едешь на работу, как любой разумный человек, и ты сразу поймешь, что я имею в виду.
Я подумал об этом – и ничего не сказал.
– То-то и оно! – подытожила Дженни. – В офисе ты просто сдохнешь!
– А нож в носке, значит, безопаснее? – спросил я. – Я ведь был жокеем, когда мы познакомились. Ты понимала, что это значит.
– Я не знала этого изнутри! Все эти жуткие ушибы, ссадины, ни пить ни есть, и, черт возьми, никакого секса половину времени!
– Он тебе показывал этот нож или ты просто случайно увидела?
– А какая разница?
– Он просто мальчишка – или в самом деле опасен?
– Вот оно! – сказала Дженни. – А тебе хочется, чтобы он был опасен, да?
– Ради тебя – нет, не хочется.
– Ну… я случайно увидела. Он его носит в небольших ножнах, пристегнутых к щиколотке. Он свел это в шутку.
– Однако ты мне об этом сказала. Это предупреждение?
Она, похоже, вдруг растерялась, будто сама не знала. Постояла, помолчала, потом нахмурилась и ушла прочь по коридору.
Если это была первая брешь в ее снисходительности к своему ненаглядному Никки – тем лучше.
Во вторник утром я заехал за Чико, и мы поехали на север, в Ньюмаркет. День выдался ветреный, яркое солнце сменялось ливнями, было довольно холодно.
– Ну и что, как дела у тебя с женой?
