– А что это были за люди?
– Это были такие люди, у которых имеется старинная мебель и которым ничего не стоит отдать пятерку на благотворительность.
– А он не говорил, где он взял эти списки?
– Говорил, – ответила Луиза. – В офисе благотворительной организации.
– А кто надписывал и рассылал письма?
– Конверты печатал Никки. Да, можете не спрашивать, на моей машинке. Он очень быстро печатал. По несколько сотен в день. Дженни подписывала письма своим именем, а я их обычно складывала и прятала в конверты. У нее часто сводило кисть оттого, что приходилось так много писать, и Никки ей иногда помогал.
– Подписывался ее именем?
– Ну да. Он копировал ее подпись. Он тыщу раз это делал. С виду было просто не отличить.
Я молча смотрел на нее.
– Да знаю я, знаю! – сказала Луиза. – Мы сами виноваты. Но понимаете, с ним весь этот тяжкий труд по рассыланию писем казался таким веселым! Как игра. Он непрерывно шутил. А, вам не понять! А потом, когда начали приходить чеки, стало очевидно, что дело стоит наших усилий.
– Кто рассылал полироль? – угрюмо спросил я.
– Адреса на наклейках печатал Никки. Я помогала Дженни клеить их на коробки, запечатывать коробки скотчем и носить их на почту.
– А Эйш с вами не ходил?
– Нет, он был занят, он печатал… Мы их на почту возили в таких сумках на колесиках.
– Ну а чеки? Я так понимаю, что все оплачивала сама Дженни?
– Да.
– И долго все это длилось? – спросил я.
– Пару месяцев после того, как мы отпечатали письма и привезли полироль.
– А много было этого полироля?
– Ой, кучи, по всему дому. Его привозили в этих здоровенных картонных коробках, по шестьдесят штук в каждой, уже упакованным. Вся квартира была им заставлена. На самом деле, под конец Дженни собиралась заказать еще, а то он у нас почти кончился, но Никки сказал, пока не надо, мол, сперва разошлем остатки, а потом устроим перерыв, прежде чем снова взяться за дело.
– То есть он в любом случае рассчитывал свернуть лавочку, – сказал я.
– Ну да, – нехотя сказала Луиза.
– И сколько денег Дженни отнесла в банк? – спросил я.
Луиза посмотрела исподлобья:
– Где-то тысяч десять. Может, чуть побольше. Некоторые же присылали намного больше пяти фунтов. Пара человек прислали по сотне и написали, что полироль им не нужен.
– Даже не верится.
– Деньги просто хлынули. Чеки и до сих пор поступают. Но теперь их с почты относят прямиком в полицию. Они уже замучились отсылать их обратно.
– А как насчет той коробки с письмами в комнате Эйша, где сказано, что «чек прилагается»?
– А это все люди, чьи деньги были положены в банк и которым отправили полироль.
– Полиции эти письма не пригодились?
Луиза пожала плечами:
– Во всяком случае, забирать их они не стали.
– Вы не против, если я их заберу?
– Да, пожалуйста.
Я сходил за коробкой с письмами, бросил ее у входной двери, потом вернулся в гостиную, чтобы задать еще один вопрос. Луиза снова уже погрузилась в книжку и отвлеклась на меня без энтузиазма.
– А как Эйшу удалось снять деньги со счета?
– Он принес в банк напечатанное на машинке письмо с подписью Дженни, где говорилось, что она хочет забрать деньги, чтобы вручить их благотворительной организации наличными на ежегодном торжественном обеде, и подписанный Дженни чек на все деньги до последнего пенни.
– Но ведь она же не…
– Нет. Это все он. Но я видела это письмо и чек. Банк передал их полиции. Ни за что не скажешь, что это не почерк Дженни. Сама Дженни и то отличить не может.
Она грациозно поднялась на ноги, оставив книгу на полу.
– Ну, вы уже все? – с надеждой спросила она. – А то у меня столько работы… Я сильно выбилась из графика из-за Никки.
Она прошла мимо меня в коридор, но, когда я вышел следом за ней, она вывалила на меня еще одну неприятную новость:
– Банковские служащие Никки не помнят. Они привыкли каждый день выдавать наличные тысячами на зарплату: в Оксфорде очень много предприятий. Они помнили, что с этого счета снимала деньги Дженни, а до момента, когда полиция явилась с расспросами, прошло дней десять или даже больше. Никки там вообще никто не запомнил.
– Профессионал, – сухо сказал я.
– Боюсь, что да, судя по всему.
Она открыла дверь, я наклонился и неуклюже поднял коричневую картонную коробку, стараясь не уронить белую коробочку, которую пристроил сверху.
– Спасибо за помощь, – сказал я.
– Давайте я вам коробку вниз отнесу.
– Сам управлюсь.
Она заглянула мне в глаза:
– Да уж конечно. Гордость-то куда денешь?
Она решительно отобрала у меня коробку и направилась вниз. Я пошел следом, чувствуя себя идиотом. Мы спустились на площадку перед домом.
– Вы на машине? – спросила она.
– Машина за домом, но…
С тем же успехом можно было спорить с морским приливом. Я поплелся за ней, махнул рукой в сторону своего «скимитара»[6 - «Scimitar» – спортивная машина британской фирмы «Reliant».], открыл багажник. Она плюхнула коробки внутрь, я закрыл багажник.
– Спасибо, – повторил я. – За все.
В ее глазах снова появился намек на улыбку.
– Если вспомните еще что-нибудь, что могло бы помочь Дженни, – сказал я, – дайте мне знать, ладно?
– Оставьте мне адрес.
Я выудил из внутреннего кармана визитную карточку и протянул ей:
– Там все есть.
– Хорошо.
Она ненадолго застыла с выражением на лице, которое мне не удалось истолковать.
– Знаете что? – сказала она. – По сравнению с тем, что рассказывала Дженни… В общем, я вас себе совсем не так представляла.
Глава 5
Из Оксфорда я поехал на запад, в Глостершир, и прибыл на конеферму Гарви в почтенное, вполне подходящее для воскресных визитов время – в половине двенадцатого.
Том Гарви стоял во дворе конюшни и разговаривал с конюхом. Как только я затормозил, он стремительными шагами направился в мою сторону.
– Сид Холли! – воскликнул он. – Вот это сюрприз! Чего тебе надо?
Я скривился в открытое окно машины:
– Ну почему, как только люди меня видят, сразу думают, будто мне чего-то надо?
– Ну а как же иначе, а? Лучшая ищейка в нашем деле – это все говорят. Даже мы, деревенские олухи, наслышаны про тебя, наслышаны даже тут, в нашей глухомани!
Я улыбнулся, вылез из машины и пожал руку шестидесятилетнему прохиндею. Тому Гарви до «деревенского олуха» было не ближе, чем от мыса Горн до Аляски. Здоровенный бычара, исполненный неколебимой уверенности в себе, с зычным властным голосом и пронырливой цыганской натурой. Его рука, которую он мне протянул, была жесткой, как его деловые повадки, и сухой, как его манеры. С людьми он был суров, с лошадьми нежен. Бизнес его процветал, и если я лично поверил бы в чистоту родословной каждого жеребенка на конюшне только после тщательного анализа крови, то я, вероятно, все же был в меньшинстве.
– Ну так что, Сид, за кем охотишься? – спросил Гарви.
– Кобылку одну повидать приехал, Том. Говорят, она у тебя стоит. Так, из интереса.
– Да ну? Которую же?
– Бетесду.
Усмешка Тома мгновенно исчезла, как не бывало. Он сощурился и резко спросил:
– А что Бетесда?
– Ну… Вот скажем: она у тебя жеребилась?
– Бетесда пала.
– Что-о?!
– Что слышал. Пала Бетесда. Пошли-ка лучше в дом.
Он развернулся и зашагал прочь, хрустя гравием. Я пошел следом. Дом у Тома был старый, темный и душный. Вся его жизнь была сосредоточена снаружи – в левадах, денниках и маточниках. А внутри стояла тишина, гулко тикали массивные часы, и не было даже намека на воскресное жаркое.
– Сюда.
Это было нечто среднее между столовой и конторой: в одном конце массивный старый стол и стулья, в другом – шкафы с папками и продавленные кресла. Никаких попыток навести марафет, чтобы угодить клиентам. Все покупки делались снаружи, с копыт.
Том привалился к письменному столу, я сел на подлокотник одного из кресел. Не тот был разговор, чтобы рассиживаться с удобствами.
– Ну, выкладывай, – сказал Том, – с чего тебе вздумалось расспрашивать про Бетесду?
– Просто хотелось узнать, что с нею стало.
– Не надо со мной так, приятель. Ты бы не прикатил сюда ко мне просто так, из интересу. Зачем тебе нужно это знать?
– Клиент хочет выяснить, – сказал я.
– Что за клиент?
– Если бы я работал на тебя, – сказал я, – и ты меня попросил держать язык за зубами, ты бы рассчитывал, что я всем разболтаю?
Он смерил меня недовольным, пристальным взглядом:
– Нет, приятель. Пожалуй, не рассчитывал бы. Ну и насчет Бетесды – думаю, это не секрет. Она умерла родами. И жеребенок тоже. Это должен был быть жеребчик. Но он был мелковат.
– Очень жалко, – сказал я.
Он пожал плечами:
– Ничего, бывает. Хотя и нечасто. Сердце у нее не выдержало.
– Сердце?
