– Почему? Расскажите, что там произошло.
– Зарур, извольте, биби-джи.
Задиг поведал, что в марте нынешнего года китайские власти развернули широкомасштабную кампанию по пресечению потока опия в страну. Император назначил некоего комиссара Линя новым губернатором Кантона, и тот сразу же выдвинул ультиматум иноземным купцам: сдать весь привезенный опий. Получив отказ, он заблокировал чужеземный анклав с воды и суши, чем совершенно отрезал его от внешнего мира. Купцов хорошо кормили и вообще ни в чем не ущемляли, но они, не выдержав заточения, все же согласились сдать свой груз. Разрешение покинуть Кантон получили все, кроме самых крупных торговцев, в числе которых был и Бахрам. Вместе с челядью он остался в своих апартаментах.
– Наверное, биби-джи, вы знаете, что иностранный анклав Кантона состоит из тринадцати факторий, которые там называют “хонами”. Поселение это больше похоже на огромный караван-сарай. В каждой фактории есть разные апартаменты, которые купцы снимают исходя из имеющихся средств. Бахрам со своим персоналом всегда проживал в фактории Фунтай. Вот там-то я его и видел последний раз.
– Как он выглядел?
Задиг помолчал и, откашлявшись, заговорил как человек, которому нелегко сообщать дурные вести.
– Может, не стоило бы об этом рассказывать, но Бахрам-бхай был чрезвычайно подавлен. Знаете, он выглядел совсем больным. Я поговорил с его секретарем, и тот сказал, что хозяин почти не выходит из дому, но целыми днями сидит у окна и смотрит на майдан.
Ширин накрыло волной горечи.
– Просто не верится, – сказала она, перебирая пальцами край сари. – Он всегда был такой непоседа.
– Неудивительно, что заботы его сокрушили. Ему грозила потеря огромных денег, и он очень переживал из-за долгов. – Задиг покашлял в кулак. – Вы же знаете, биби-джи, для него не было ничего важнее семьи, его религии. Вернее, его второй религии.
Ширин просунула руку под накидку и отерла слезы.
– Да, знаю.
– Ничего странного, что все это сказалось на его здоровье. Бахрам заметно ослабел, но я не поверил своим ушам, узнав, что он упал с палубы. Человек с таким-то мореходным опытом! И вот что самое печальное: проживи он чуть дольше, узнал бы, что потери его будут возмещены.
Ширин насторожилась.
– То есть обещают компенсацию?
– Да, – кивнул Задиг. – Иноземные купцы учредили фонд, чтобы оказать давление на британское правительство и заставить его предпринять действия против китайцев. Все торговцы сдали по доллару за каждый конфискованный ящик с опием. Набралась внушительная сумма, которую переслали мистеру Уильяму Джардину в Лондон. Некогда самое влиятельное лицо в торговле с Китаем, он распорядился деньгами по-умному: подмазал многих членов парламента и уйму газетчиков. Свет такого еще не видел – предприниматели подкупают правительство! Столько было произнесено речей и опубликовано статей, что теперь всякий англичанин убежден: комиссар Линь – чудовище. Ходят слухи, что британское правительство, вняв совету Джардина, готовит экспедиционный корпус к отправке в Китай. Захват опия сочтен достаточным поводом для объявления войны и, стало быть, требования репараций. – Задиг подался вперед: – Уверьтесь, биби-джи: когда придет пора делить деньги, о доле Бахрам-бхая не забудут.
– В том-то и беда, что представлять наши интересы некому, – сглотнув рыдание, сказала Ширин. – Братья и зятья заняты собственными делами, им недосуг совершить годовую поездку в Китай. Нет сына, нет наследника, который заменил бы моего мужа, и в том отчасти виноват сам Бахрам.
– Что вы имеете в виду, биби-джи?
Ширин была так удручена, а сочувствие Задига так согревало, что неожиданно для самой себя она заговорила на тему, никогда и ни с кем не обсуждаемую.
– Наверное, вам это неведомо, Задиг-бей, но муж мой страдал изъяном, не позволявшим зачать сына. О том сказал садху, многих излечивший от подобной напасти. Он предложил исцелить и Бахрама, но тот лишь посмеялся. Ах, отнесись он к этому серьезнее, сейчас, возможно, все было бы иначе.
Задиг слушал внимательно, потом, задумавшись, надолго замолчал и вдруг сказал по-английски:
– Позвольте вопрос, биби-джи?
Ширин взглянула удивленно, но часовщик ее остерег, кивнув на служанку.
– Можно кое о чем вас спросить?
– Да, спрашивайте.
– Скажите, вы когда-нибудь выходите из дома?
Вопрос поверг Ширин в недоумение.
– Почему вас это интересует?
– Спрошу иначе: можем ли мы поговорить наедине, чтобы нас не слышали ваши родные и слуги?
Ширин сообразила быстро.
– В четверг годовщина смерти миссис О’Брайен, моей наставницы в английском. Я приду в церковь Богоматери Славы, чтобы поставить заупокойную свечу.
– Католическая церковь в районе Мазагон?
– Да.
– В котором часу?
В коридоре послышались шаги брата, и Ширин прошептала:
– В одиннадцать утра.
Задиг кивнул и тоже ответил шепотом:
– Я буду там.
Сквозь слезы Кесри смотрел вслед удалявшейся повозке, и ему казалось, что в пыли, поднятой ее колесами, похоронены все его надежды.
Из речи хавильдара он не упустил ни слова: вопросы касты и веры его волновали мало, а вот рассказ об оружии и тактике боя вновь всколыхнул мечты о солдатской службе, только теперь хотелось стать уже не просто вооруженным бойцом, но сипаем в батальоне под началом Бхиро Сингха. Конечно, устаревшие способы войны никуда не годились, новые гораздо привлекательнее. Истинное военное искусство в том и состоит, чтобы приспособиться к обстановке, перехитрить врага и победить, да еще всем этим заработать деньги.
Невероятно, что Бхим упустил такую возможность. Кесри отвел брата в сторонку и спросил:
– Батаво, почему ты отказал хавильдару? Боишься отца?
– Нет, – помотал головой Бхим. – Я Бхиро Сингха боюсь. Уж лучше поехать к дьяволу, чем к нему.
– Ты что? Не понимаешь всей выгоды его условий?
Брат лишь пожал плечами и ковырнул ногой землю.
– Эх, будь я на твоем месте… – Кесри горестно вздохнул.
– И что бы ты сделал? Поехал с Бхиро Сингхом?
Кесри кивнул, смаргивая подступавшие слезы.
– Я бы минуты лишней не потратил и уехал с ним прямо сейчас…
Если прежде желание распрощаться с домом саднило тупой болью, то теперь жгло огнем. Жар этот створожил плотный завтрак, и Кесри вырвало на глазах у всей семьи.
Сия неприятность хотя бы дала повод уединиться. Весь день Кесри провел в постели и заснул рано. Утром предстояла поездка на ярмарку, но он боялся не выдержать зрелища, в котором брата благословляют на службу в Дели, и, сказавшись больным, остался дома.
После отъезда домашних Кесри наведался в амбар, где отец хранил опий, и, отщипнув чешуйку, отправил ее в рот. Вскоре он уснул и потом даже не шевельнулся, сквозь сон услышав, что родные вернулись домой. Уже наступил вечер, никто его не потревожил, и он опять уплыл в дрему.
Глубокой ночью его разбудил шепот над ухом:
– Утхелу, бхайя, просыпайся, брат! Идем!
Все еще очумелый от опия, Кесри, держась за брата, прошел по спящему дому и выбрался к чарпае под манговым деревом.
– Поторопись, Кесри-бхайя, – зашептал Бхим. – Тебя ждет Бхиро Сингх-джи.
– Ка кахрелба? Чего ты несешь? – Кесри протер глаза.
– Все так. На ярмарке я переговорил с хавильдаром – мол, ты хочешь служить в его армии, но бабу-джи против и не даст своего согласия. Что мне до воли вашего отца, сказал Бхиро Сингх, он мне не родич, плевать я хотел на его взгляды. Калькутта далеко, там ему парня не достать.
Сна как не бывало.
– А ты что? – спросил Кесри.
– Я сказал, что без отцовского позволенья тебе не найти денег на снаряжение и коня. Конь не нужен, ответил хавильдар, в Калькутту поплывем на корабле. Что до прочего, он даст тебе взаймы, долг вернешь потом.
– Что еще?
– Если парень решил твердо, сказал он, пусть с рассветом приходит к причалу, там стоит наше судно, мы будем его ждать. Дер на хой, не опоздай.
– Правда? – воскликнул Кесри. – Не путаешь?
– Нет, не путаю. Уже светает. Не теряй времени, тогда поспеешь.
Несмотря на жгучее желание уехать, Кесри не хотел подставить брата под гнев отца. Но Бхим заверил, что все будет хорошо и без всяких последствий, ибо отец никогда не догадается о его участии в этой затее. Может, он, Бхим, еще окажется в выигрыше и теперь его оставят дома, что совсем даже неплохо. Да и Кесри наверняка простят, как только он начнет присылать деньги.
Кесри и не подозревал, что брат способен так тщательно все рассчитать.
– Это твой план? – спросил он. – Ты сам его придумал?
– Да что ты! – Бхиро помотал головой. – Это все Дити, ее идея. Велела отыскать хавильдара и научила, что сказать. Она все продумала. Даже вот об этом позаботилась. – Он протянул брату узелок. – Здесь чистые дхоти и лепешки. Другого тебе не надо. Ну давай, поспеши!
2 сентября 1839
Гуанчжоу
Вчера меня вновь пригласили на встречу с Чжун Лоу-сы в печатне Комптона.
День был погожий, и мы уселись во дворе под вишней. После короткого обмена любезностями опять заговорили о британской агрессии против Китая. Нынче Чжун Лоу-сы был чуть откровеннее и дал понять, что знаком с гуляющими слухами.
Потом, откашлявшись, он сказал, очень мягко, словно подчеркивая сложность и деликатность затронутой темы:
– Вы, А-Нил, родом из Бан-гала, верно?
– Хай, Лоу-сы.
– Мы наслышаны, что в Бан-гала под британским правлением люди несчастны. Говорят, зреет восстание против инглизи. Так ли это?
Я помолчал, собираясь с мыслями.
– Простого ответа на ваш вопрос, Лоу-сы, не имеется. Да, в Бенгалии под иноземным правлением многие несчастны. Но в то же время немало тех, кто, сотрудничая с британцами, разбогател и ляжет костьми, чтобы они удержались у власти. Есть и такие, кто всей душой с ними, ибо они принесли мир и покой. Люди помнят бедлам былых времен и не желают его возврата.
Чжун Лоу-сы сложил руки на коленях и чуть подался вперед, сверля меня взглядом.
– А что насчет вас, А-Нил? Как вы относитесь к инглизи?
Вопрос застал меня врасплох.
– Что вам сказать? Мой отец был среди тех, кто поддерживал Ост-Индскую компанию, и я вырос под властью англичан. Но в конечном счете моя семья лишилась всего. Мне пришлось покинуть родину и искать средства к существованию на чужбине. Наверное, можно сказать, что для меня и моих близких британское правление – напасть, которую мы сами же и сотворили.
Комптон и старец слушали внимательно и переглянулись, когда я смолк. Потом заговорил печатник, словно излагая нечто, загодя приготовленное:
– Чжун Лоу-сы просит передать, что он помнит и весьма ценит помощь, оказанную вами в прошлом. Во время давешнего конфликта с чужеземными купцами вы снабдили нас полезными сведениями и дельным советом. Как вы знаете, ныне мой учитель руководит бюро переводов и сбора информации; он считает, что можно еще немало от вас почерпнуть. – Комптон помолчал, давая мне усвоить им сказанное. – Чжун Лоу-сы интересуется, не желаете ли вы работать с нами. В ближайшие месяцы нам понадобится человек, владеющий индийскими языками. Разумеется, вам положат жалованье, но какое-то время вам придется жить здесь, в Гуанчжоу. Кроме того, на этот срок вы обязуетесь прекратить все сношения с Индией и чужеземцами. Что скажете?
Слова “я опешил” не выразят и десятой доли моего ошеломления: я вдруг понял, что мне предстоит выбор одной из сторон, что всегда было чуждо моей натуре. Я извечно гордился своей обособленностью – свойством, как сказал Панини[28 - Па?нини (предположительно V век до н. э.) – древнеиндийский лингвист, автор санскритской грамматики.], необходимым тому, кто изучает лингвистику. Оттого-то мне сразу полюбился Комптон, ибо я распознал в нем родственную душу, которую слова и явления увлекали лишь одним своим существованием. Однако сейчас от меня ждали присяги на верность не одному другу, но многочисленному народу, целой стране, с которой меня почти ничто не связывало.
В ту минуту перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Вспомнились мистер Бизли, учитель английского, наставлявший меня в чтении, и мое восторженное наслаждение книгами Даниеля Дефо и Джонатана Свифта, и долгие часы, в которые я заучивал наизусть отрывки из Шекспира. Однако в памяти всплыла и та ночь, когда в тюрьме Алипор я пытался говорить по-английски с дежурным надзирателем, уделявшим моим словам внимания не больше, чем карканью вороны. А на что я рассчитывал? Глупо надеяться, что владение языком и пара-другая прочитанных книг – ключ к взаимопониманию между людьми. Мысли, книги, слова скорее усиливают разобщенность, ибо они истребляют твои прежние интуитивные привязанности. И потом, кому я должен быть верен? Уж только не бенгальским заминдарам, не шевельнувшим и пальцем, чтобы избавить меня от тюрьмы. И не своей касте, которая теперь во мне видит парию, падшего и опороченного. Может, отцу, чье распутство обеспечило мою погибель? Или британцам, которые, узнав, что я еще жив, загнали бы меня на край света?
А на другой стороне – Комптон и Чжун Лоу-сы с их просьбой поделиться единственным, что воистину принадлежит только мне, – знанием мира. Годами я забивал себе голову бесполезными сведениями, коим почти нигде не найти применения, и вдруг удача – такое место нашлось. Так сложилось, что я стал кладезем знаний, которые могут пригодиться моим собеседникам.
В результате чашу весов перевесили не преданность, каста или дружба, но мысль, что никчемность вроде меня и впрямь может быть полезной.
Я молчал так долго, что Комптон спросил:
– А-Нил, ней цзоу мх цзоу аа? Так вы согласны или нет? Или вам нужно время подумать?
Я отставил чашку и покачал головой:
– Нет, раздумывать не о чем. Я охотно принимаю предложение и буду рад остаться в Гуанчжоу. В иных местах я не требуюсь.
– Дим саай? – улыбнулся Комптон. – Значит, решено?
– Цзау хай ло. Да, решено.
Костюм, выбранный мистером Дафти для бала-маскарада, был прост: пара простыней, схваченных булавками и заколками.
