Минут через десять Ася оказалась на остановке, умудрилась не заблудиться на территории заводской площадки с кучей металлолома, обречённо сплетённого в бесформенную глыбу перформанса. При ветре громада лома шевелилась, поминутно заваливалась в противоположные стороны и до обморочного перепуга орошала людей ржавым струпным дождём. Совсем уже загадочным образом Ася исхитрилась одолеть орду людей, штурмом бравших автобус. В тесноте пыталась нащупать поручень и не отпустить, даже если оторвёт руку. Боялась, что толпа выдавит её обратно в этот далёкий край вселенной и бросит превращаться в ржавые отходы.
Ася была в растерзанном настроении; разумеется, до вечера в сотый раз успела задать себе вопросы, теперь ставшие обыкновенными и всегдашними: «Зачем я здесь, в этом городе?» и «Не пора ли домой?». Изредка она поглядывала на пассажиров, но никто не обращал на неё внимания. Кончилось тем, что рука онемела. Не чувствуя пальцев, Ася разозлилась и вышла, как только въехали в город, и поняла, что это судьба: выпуклые буквы «Трансагентство» громоздились вдоль парапета.
Уповая на чудо, Ася толкнула дверь в пустой холл. Чуда не случилось. Билетов до Перми не было. Ни на самолёт, ни на ракету. На десять касс, на восемь кассирш, на пять пассажиров ни одного билета. Вдруг ни с того ни с сего в Асин разговор с кассиршей громко и без спросу вмешался человек, обмахивавшийся дырчатой белой шляпой.
– Что за тупая молодёжь! Давай быстрее. Очередь задерживаешь, – говорил, ехидно улыбаясь, словно радовался, что наделён правом грубить самым нахальным образом.
Ася, обернувшись, обмерила его взглядом с ног до головы и с удовольствием с ним поругалась. Говорила громко и отчётливо и постоянно перебивала, замечая, что мужик не похож на гусара в белом кителе с золотыми эполетами, да и о белом коне говорить не приходилось.
Дырчатая шляпа в руках мужчины замерла, а сам он отшатнулся и уставился на Асю испуганными глазами, словно она из кареты превратилась в тыкву.
Из очереди высунулась женщина с узелком волос на затылке.
– Утром надо приходить, часов в пять, вот тогда и купите. Хоть в Москву, хоть на Луну.
– Мне надо в Пермь.
– Если в Пермь, то очередь с вечера.
– А вы чего стоите? – буркнула Ася, ей уже было стыдно, что она сорвалась на мужике. Всё-таки надо научиться сдерживать эмоции.
– Так нам тут недалеко, – женщина подтолкнула мужчину. – Вам куда?
– До Мамадыша.
– Ой, и мне до Мамадыша, а вы там к кому? Я там всех знаю, – радостно затараторила женщина. И они разговорились, находя общих знакомых, разохались. Мужчина с женщиной был поразительно вежлив и культурен. Называл её «мадам» и даже предложил пройти вперёд. Узелок волос на голове женщины дрожал от восторга.
Ася отошла от кассы, мысленно извинилась перед мужиком. Надо бы вслух, но кишка была тонка. Ася сидела на скамейке автобусной остановки и раздумывала, куда тронуться: у тёти Маи с Иринкой была, у брата тоже, а вот у тёти Ани с Юлей – нет. «Домой приеду, родители обязательно спросят, как у них дела. Посижу у тёти Ани до вечера, потом рвану за билетами», – решила она.
От района «Посёлок ГЭС» до Нового города ходил автобус номер три, по вечерам переполненный сверх предела. Сдавленная чужими спинами и грудными клетками, Ася могла уже не держаться за поручни и чувствовала себя как повидло в пирожке – одна живая масса. Надо было только позволить толпе выдавить себя на нужной остановке.
Остановка «Трансагентство» была второй от начала маршрута, поэтому можно было выбрать удачное место и ехать сидя. Пока автобус тащился через весь город, Асе было на что посмотреть, о чём подумать. Вокруг были новостройки, широкие проспекты, низкорослые, как дети, ели, прутики недавно высаженных деревьев, высоченные краны в работе, новые КамАЗы, автобусы. Город ей очень нравился, а ещё больше нравились люди. Это были молодые компании, в них ощущалась жажда жизни, какой-то восторг от движения бытия. Прошло всего три дня, как она уехала из дома, и, хотя Ася тосковала по родителям, дому, тайге, ей хотелось остаться в этом кипучем молодом городе на семи ветрах. Признаться, внутри у Аси пылало жаром; наверное, она уже понимала, что из Челнов она так и не уедет; в её судьбе непременно произойдёт что-нибудь радикальное и окончательное.
Ехать было долго, муторно. Стоял тяжёлый запах пота и машинного масла. Ася доехала до остановки Шамиля Усманова. «Вроде был такой советский татарский писатель, драматург. А может, политический деятель?» – размышляла Ася, выходя из опустевшего уже автобуса. Она увидела громадную строительную площадку, запруженную машинами и людьми – все хаотично двигались, месили пыль, грязь, строительный мусор и пытались в этом месиве выполнить свою работу.
Нужный дом развернулся летящей лентой.
Площадка перед ним залита свежим бетоном, над ним – шаткий тротуар из досок. Под шагами он скрипит, прогибается, и надо разойтись с человеком, который бежит навстречу. Он торопится успеть на автобус, с остервенением отпихивается от людей, пробивается, огрызается. Поравняться с ним означает сыграть в игру «два барана на мосту». Ася сразу проиграла, не удержалась, одной ногой провалилась по щиколотку в свежий бетон.
Юля сочувственно качала головой, глядя на босоножки с налипшими серыми комьями. Потом радостно обняла, протянула халат и велела раздеваться.
– Зачем? – удивилась Ася.
– Стирать буду.
Ася растерялась.
– Я сама.
– Давай, давай, я как раз стирку затеяла, заодно и твоё сполосну.
Ася отнекивалась, стеснялась показать, что рада предложению. Стало по-домашнему уютно; особенно сидеть за столом, пить чай, мазать хлеб маслом, сильно окунать в сахарный песок, не для баловства, а чтобы к маслу прилипло больше сахара.
Из магазина вернулась тётя Аня. Улыбалась в прихожей, держала на весу авоську с молоком в треуголках, хлебом, пакетами с шоколадными пряниками. Сначала разговор не клеился. Ася на вопросы о родителях отвечала коротко и скучно. Только на один: «Когда приедут?» – дала чёткий ответ: «Отец сказал, на следующее лето». Мысль, что Ася совсем не знает своих родителей, сбивала с толку. Ощущение было чрезвычайно неприятное. Отец работал водителем, мать в кафе. Отец крутил баранку, мать стряпала. Неужели нельзя без этих допросов?
Чуть позже приехал брат Александр, о Вале не сказал ни слова, избегал говорить с Асей на эту тему. После женитьбы его манера вести себя с сестрой изменилась. При встречах появилась небрежность и даже презрительность. Чувствовалось влияние жены, её талант не скрывать отвращения. С появлением нового человека в семье установились странные отношения, непонятные для Аси. Родители, безумно любящие сына, в угоду ему позволяли Вале выражать своё надменное и гордое высокомерие. Её стараниями всё хорошее сверхъестественно переворачивалось в плохое и обрушивалось на головы мамы и отца. Ей было наплевать, что они при этом чувствуют. Но это пренебрежение касалось только их. По отношению к Александру Валя проявляла женскую страсть, утончённость, учитывала его пристрастия и прихоти и при этом никогда не была откровенна.
Семейная жизнь, конечно, на взгляд Аси, штука непонятная. Вот наблюдаешь за родителями: оба ссутуленные, позеленевшие от работы, словно присыпанные горчицей. После Вали на пару без слов остограмятся валидольчиком – и вот… вновь идиллия! Послушаешь, так на словах всё вроде шито-крыто, мать отцу булочки печёт, отец ей сапоги от грязи отмывает. На их фоне семейная жизнь брата казалась паршивой, орали на всю квартиру: она ему жизнь испортила, он ей судьбу сломал. После такого диалога девичий мозг сопротивлялся замужеству.
Интересная штука. Когда в классе на переменах поднималась тема замужества, среди девчонок начинался галдёж. Замуж?! За человека, который со временем превратится в рухлядь? Ха! Я-то не превращусь. Говорят, на Западе изобрели волшебные кремы. Чёрточку по коже проведёшь – и все блага косметологической цивилизации на лице. Что? Да… Видела. Да мне абсолютно всё равно, что ты мне не веришь. Я вчера у подруги моей сестры импортный шарфик мерила, так его розовый цвет отразился на лице. Мэрилин Монро! Когда буду выходить замуж, мужу скажу, что хочу носить, где жить и на чём ездить. Фамилию оставлю свою или сделаю двойную, его-мою или наоборот, сначала мою, а через тире его.
Девчонок эти темы забавляли, а Ася в этот момент себя презирала, ни о чём таком не размышляла, не смела. О замужестве думала как о далёком и непонятном будущем. Просто училась с теми девчонками с первого класса, знала как облупленных, знала, что врут чужими словами, и всё это до чёртиков надоедало. Это как в большой семье – любовь любовью, а скандалы по расписанию.
– Валя чай приготовила, сказала, что ты психанула, наорала и сорвалась, – сказал брат, а у самого лицо странное, будто осторожно трогает опасную тему. Как повязку снимает со свежей раны.
«Бога ради, замолчи! Честное слово!»
И обязательно в этот момент находилось мудрое слово родственницы, попавшей под обаяние племянника.
– Сразу видать – отцовский сын, – благосклонно замечала тётя Аня.
Ася не поняла, зачем это сказано.
Александр кивал, опасная тема пройдена. Полдела сделано, гнев жены передан, теперь надо проявить участие в судьбе сестрёнки.
– И ты папина дочка, – улыбалась тётка Асе, с материнской лаской вороша её пушистые волосы.
– Вылитая, – убеждённо подхватывал Александр. В сердце Аси маленькой точкой вспыхивала тонкая, сладкая грусть.
Когда нужные слова сказаны и брат наконец спокоен, накормлен и припудрен лаской, он начинает говорить бесцветным, ровным голосом, что у него есть друг – они вместе ходили на рыбалку – и он по великому блату возьмёт Асю в свой цех, где работает начальником… «Водителем погрузчика?.. Но я не умею!..» – «Там трёхмесячные курсы… помогут… если не получится, устрою на конвейер… Согласна?»
Цех! Завод! Конвейер! – с этими словами возникали иллюзии взрослости.
Как можно предлагать завод? Она же собиралась в фармацевтический институт. Студенческий билет, белый халат, шкафы с таблетками…
Ася сидела за столом и вяло выкладывала из печенья египетскую пирамидку.
– Получишь квартиру. Вот тётя Аня за два года получила, – продолжал брат. – Приехала, шесть месяцев работала дворником.
Мощный довод. Родители обзавелись благоустроенными метрами, когда отцу было больше пятидесяти и он тридцать лет ходил в профком с бутылкой конька и уточнял, когда будет распределение. До этого они жили в бараке с длинным коридором, с каменной печью на общей кухне и туалетом на ветру. Отец приходил вечером с работы, и, пока разжигал холодную печь углём, все конфорки моментально заполнялись соседскими кастрюльками. После растопки, к неудовольствию соседей, приходилось расчищать место для собственной сковородки. До барака родители снимали угол в доме на горе. Хозяйка, древняя бабка, плату брала водой и углём. Мать с ужасом вспоминала: «Пока ведро угля допрёшь до верхотуры – десять раз родишь!» Так два раза беременность и сбросила. Брата выносила, родила семимесячным – кило шестьсот. Думала, не выдюжит. Ничего, оклемался.
Бабка его в голенище валенка сунула, на печку положила, только голова торчала да рот открывался, полгода козьим молоком отпаивала, пока вес не набрал и в норму не пришёл. У матери то ли от работы на военном заводе, то ли от голода, то ли от тяжёлой работы грудь совсем сухая была, две капли молока, да и то вперемешку со слезами. Когда Ася родилась, родители самовольно заняли свободную комнату в бараке. Скандал был грандиозный, но отец отвоевал семейное пространство. Говорят, стоял в дверях с ножом. Этому Ася не верила, не могла представить тихого отца в такой ситуации.
В тот вечер до изнеможения пили чай, и весь водопровод работал на них. После чая придумали жарить рыбу, которую занёс сосед. В газету были завёрнуты два чёрных, с огромными головами ротана. Асе давно уже хотелось спать, она устала от насыщенного дня. Когда на сковороде зашипело масло и квартиру наполнил аромат жареной рыбы, Ася взяла себя в руки, но едва рыба была разложена по тарелкам, как Ася уже дрыхла за столом, откинув голову на спинку дивана и открыв рот. Её разбудили. Она скользнула по всем невидящим взглядом, прикрыла глаза, но в следующую секунду память вдруг огрела её раскатом грома, напомнив, что она в гостях.
Позолоченные жаркой куски рыбы аппетитно лежали на тарелке с розовыми васильками на ободе. Ася чуть не заревела в голос. Дома были такие же тарелки с розовыми васильками. Вся страна была завалена розовыми васильками. От перемены места жительства тарелки не менялись.
Ася уставилась в телевизор. Шла передача на татарском языке. О чём говорили, было непонятно. Ася думала о своём. Остаться в Челнах – вроде как официально признать, что в фармацевтический институт не поступает. Тогда куда? На завод? Всю жизнь ходить в спецовке, пропадать за проходной? И каждый новый день, каждое новое событие будет всё больше и больше разделять её с родителями.
– Ась… – Ася вздрогнула, посмотрела на брата. – Может, вернёшься? Здесь одной сложно будет. На меня особо не рассчитывай. У меня жена, сын. И ради тебя я с ними ссориться не буду.
Ася знала, что будет тяжело, и всё же не так. Хотя это уже можно было почувствовать, когда она шла по тусклому коридору общежития К-700, задыхалась от незнакомых запахов, обходила развешанные по стенам велосипеды, мышиные ловушки. Бряканье кастрюльных крышек, людской гул на общей кухне не добавляли энтузиазма. На одной из дверей висело объявление: «Соседи, будете орать после одиннадцати – лично всем поотрываю бошки (для наглядности нарисована виселица с грустной оторванной головой). НЕ ШУЧУ».
С трудом верилось, что её отталкивает брат. В детстве вместе искали конфеты, которые мать старательно прятала, вместе на древнем патефоне слушали пластинку со сказками. На слове «я прилетел…» пластинку заедало, и надо было тронуть пальчиком, чтобы плаксивый голос рассказчика потёк дальше под их хрустальный смех. Они сидели рядышком и погружались в волшебный мир Шахерезады, гадких лебедей, арабских джиннов.
Снова и снова Ася думала: «Что делать?» – и сотый раз не находила ответа.
На следующий день Ася проснулась от запаха оладушек. В комнату заглянула тётя Аня и объявила, что все уже ушли (и она тоже уходит), ключи на полке. Напомнила: «Перед уходом проверь воду».
Ася тянула покрывало на подбородок и не знала, что сказать.
– Скоро придёт Александр, – продолжала тётка. – Не томи его. Тебе это не на пользу.
Завод оказался огромным зданием, без конца и края, словно город в городе. Тянулись длинные гулкие коридоры с бесконечными дверями. По дрожащей металлической лестнице с рисунком ромбов стали подниматься под крышу завода.
– Кажется, здесь, – сказал Александр, глядя наверх, на лабиринт стеклянных будок, нависших над цехом: рифлёный металл, тёмные, закопчённые стёкла, в слабом свете – всполохи тусклых глаз, попытки улыбок. Наполовину стеклянные перегородки разделили площадку на узкие соты, оставив ломаные дорожки, по которым надо было протискиваться. Везде одинаково строгая обстановка: стол, стул, стол, стул, максимально кучно, насколько позволяло пространство. Стены были выкрашены густой светло-серой краской, напоминавшей крем ромовой бабы.
В дальнем конце стены дребезжащая стеклянная дверь при каждом движении звенела хрусталём. Здесь было по-другому: в новом зеркале отражались плакаты и вымпелы, между ними стояла вешалка с болтами вместо крючков, на коричневом столе звонко тарабанила пишущая машинка, охотно отзываясь на удары проворных пальцев секретарши.
Александр оглянулся на Асю: «Ты готова?»
Ася послушно поплелась за братом в кабинет начальника цеха.
Усталый грустный человек посмотрел поверх очков на Александра, на Асю, холодно задал пару вопросов и подписал заявление. Кажется, так и не вспомнил, кто такой Александр и где они виделись. Александр по-шпионски подмигивал, намекал, направлял мысль начальника в нужное русло, но так и не получилось. Может, если бы у него было время, он обязательно вспомнил бы какой-нибудь приметный факт в виде рыбины, ускользнувшей с крючка, но тут кабинет начальника цеха стал быстро наполняться говорливыми людьми. Чтобы ненароком не зашибли и не затоптали, пришлось торопливо выметаться.
Глава 4
Спустя неделю заведующая общежитием завела Асю в двухкомнатную квартиру и показала на пустую кровать около дверей в проходной комнате.
В первую секунду Ася оцепенела, заметила длинное свадебное платье, прицепленное крючком к люстре. На подоле были нашиты крошечные белые цветы, россыпь страз. Казалось, платье мило улыбалось и привлекало белой фатой, которая стекала плетёной косой с правого плеча.
– Чьё? – улыбнулась заведующая общежитием.
– Верки Гордовой, – ответили.
– Из Кузни?
– Ага.
– Красивое! – заведующая осторожно тронула платье.
– Сама сшила.
Заведующая ушла, а остальные люди остались. Они шлёпали дверями, молча проходили мимо кровати Аси, разговаривали, переодевались, шли на кухню пить чай. Иногда приходили парни, уходили с подругами, остальные девушки стучали дверцами тумбочек, намазывали лицо, руки кремами, пилили ноготки, перед зеркалом давили прыщи на лице, кутались в одеяла, уходили в ванную с полотенцем, зубной щёткой, возвращались, ложились спать, наполовину проваливаясь в панцирную сетку кровати. Никто не обращал на Асю внимания. Она являлась для них пустотой.
Вышла на кухню, чтобы попить, потянулась за стаканом на полке над раковиной.
– Это мой стакан, – сразу откликнулась одна из девиц.
Пришлось пить из открытой ладони, да так неудачно, что подавилась, облилась. За спиной противно захихикали.
– Вот интересно, о чём она думает? – голос визгливый, вперемешку со ржавым скрипом.
Обернулась на голос. На вид вроде миловидные девушки. У одной иссиня-чёрные глаза, длинные ресницы, обручальное кольцо, у второй – завитая чёлка, узкие губы, у третьей – льняные длинные волосы, само-вязаная лента вдоль лба. Все трое в узких ситцевых халатах, у одной в разрезе хвастливо выдан бюст, у второй виден треугольник голубых трусов, третья – застёгнута на все шпингалеты. Та, что с иссиня-чёрными глазами, облизывала пустую чайную ложку и, не скрывая чудовищного раздражения, брезгливо рассматривала Асю.
Завитая чёлка отделилась от стола, с грохотом поставила чайник на плиту и стала проводить Асе инструктаж:
– Люба. Я старшая по квартире. График дежурств, – ткнула пальцем в разлинованный тетрадный лист на стене. – Пол моем каждый день, ванну, туалет – через день. В субботу дежурство принимаем, в субботу дежурство сдаём. Мужиков спать не приводим. У тебя какой график?
– Два через два.
– Хорошо. У нас трое в первую смену, трое во вторую. Очень удобно. Купи свою посуду. Пошли, покажу твою полку в шифоньере. Тумбы пока у тебя не будет. Пока кто-нибудь не съедет. Вот Маринка комнату получила, когда съедет, займёшь её. Бельё сушить на балконе.
Вышли на балкон. Здесь пахло хлебом, вечерней свежестью и совсем немного сырой картошкой. Вдали – во всей широте – виднелась Кама. Ещё час-другой – и наступит ночь. Ночь на Челны надвигается стремительно и внезапно: только что горизонт переливался щедрыми закатными пластами, а через секунду уже всё окутано спокойной дремотой, и луна, матовая рядом с блеском звёзд.
Ася, накрывшись с головой одеялом, глотала слёзы, намереваясь завтра же уехать домой. Изводила себя бесконечными упрёками, бранила себя за тупость, из-за которой поддалась на эту авантюру. Вспоминала длинные коридоры школы, комнату с видом на вершину Крестовой горы. Здесь заканчивался Рудянский спой. Каждые выходные с одноклассниками карабкались на слоистые скальные выходы с останцами ожелезнённых песчаников, орали, бесились, щекотали небо. Ася дружила с этими горными великанами, которые были видны из окна её комнаты. Каждый великан имел особенное лицо и характер. Она злилась, что раньше этого не ценила. За последние недели из папиной красавицы Ася превратилась в пасмурное и горестное существо, которому нужно было привыкать к новым реалиям.
Пока устраивалась на завод, печальные мысли улетучивались. С завидным упорством ходила по многочисленным кабинетам административно-бытового комплекса и подписывала лист с бесконечным количеством строчек. Услышав, что претендентке ещё нет восемнадцати, Асю тут же отправляли за дополнительными подписями: то в заводской комитет комсомола, то в профтехучилище. Там с неохотой подписывали.
За высокой стойкой отдела кадров сидела женщина и поверх очков смотрела на Асю.
– В какой цех?
– ТСО.
Услышав это, женщина сразу подобрела.
– Как расшифровывается, знаешь?
Ася пожала плечами.
– Цех транспортно-складских операций. Вера, забери. Твоя.
Из-за стола в углу поднялась полноватая низкорослая женщина и стала продвигаться к стойке, обошла четыре стола, заваленных бумагами, десяток шкафов, стульев, шесть стеллажей с деревянными серыми ящиками, заполненными «личными делами» сотрудников завода. Темноволосые, сутулые, глиноподобные женщины, вдоль которых протискивалась и шоркалась Вера, кряхтели, хмурились и молча терпели неудобства тесного пространства.
