– Походу, уже справилась, – фыркает Артур и, потирая лоб, протягивает раскрытую папку с прикреплённой к краю листа фотографией парня. – Никого не узнаёшь? Это же тот болезный из леса.
Глава 4. Обнуление
Фил
Нет ничего бесконечного в этой жизни. Вот и моя темнота, чернильная, непроглядная, вязкая, постепенно начинает пропускать робкие, едва уловимые отблески света. Глаза, уставшие от монотонной черноты, нестерпимо жжёт, но желание проснуться гораздо сильнее.
Первое, что вижу, – это белесый потолок, покрытый паутинкой тонких трещин, старый, неровный и до безумия скучный. Ловлю себя на мысли, что белить потолок – прошлый век, и вновь проваливаюсь в темноту.
На сей раз она наполнена странными звуками и отвратительным запахом антисептика – такой даже мёртвого заставит проснуться. Благо, нудная, тупая боль, волнами расходящаяся по телу, не оставляет сомнений: я живой. Правда, вместо головы —чугунный котелок, вместо тела – кусок засохшего пластилина.
– Вот вы и проснулись! – Писклявый девичий голосок отбойным молотком проходится по моей многострадальной голове. Неужели обязательно так орать?
Приложив недюжинные усилия, напрягаю шею и поворачиваюсь на звук. Возле непонятной громоздкой аппаратуры замечаю миниатюрную девушку лет двадцати пяти в белом халате и такого же цвета шапочке, из-под которой выглядывают ярко-рыжие кудряшки.
– Где я? – пытаюсь спросить, но пересохшие губы и отвыкший работать язык превращают простые слова в кашу.
– Тише, тише, – щебечет девчушка и оборачивается ко мне с огромным шприцем в руках, невольно отвечая на вопрос: я, чёрт побери, в больнице! – Не волнуйтесь! Сейчас капельницу поставлю, укол сделаю и врача позову.
Не успеваю переварить её слова, как эта мелкая кудряшка, распахивает одеяло и втыкает иголку в моё бедро. Морщусь, но не от боли, а от дебильного осознания, что лежу совершенно голый. Что за дела?
– Ой, а у вас глаза голубые! – Поправив одеяло, рыжуха на долю секунды замирает напротив моего лица. – Я так и знала. Не зря с девчонками поспорила: у такого красавчика и глаза должны быть обалденные!
Она серьёзно? Я точно в больнице? А если я и правда там, то, может, стоит позвать врача, а не вот это всё?
– Такой у вас взгляд проникновенный! – зависает сестричка, а я, дабы остановить этот бессмысленный бред, закрываю глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.
Моё следующее пробуждение оказывается более продуктивным. На сей раз надо мной склонился полноватый мужчина далеко за сорок, в очках с массивными линзами и до одури важным видом. К гадалке не ходи – врач!
– Ну здравствуй, голубчик! – невнятно бормочет он, словно и его губы потрескались от невыносимой жажды, и продолжает скрупулёзно меня осматривать, изредка отвлекаясь к показаниям приборов. – Понимаешь, куда попал, парень?
– Да. – Опять вместо ответа – прерывистое дыхание с примесью шепелявости.
– Ладненько! – бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. – Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!
– Пить… – стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.
– Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?
Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.
– Понятненько, – чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. – А имя своё помнишь?
Конечно, это же элементарно. И чему этих медиков учат столько лет, ежели задают такие дебильные вопросы?
– Расчудесненько,– кивает врач и с любопытством смотрит на меня. – И как же нас, голубчик, зовут?
Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Моё имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.
– Не помнишь, значит, – заключает толстяк. – Печальненько!
– А сколько лет тебе, тоже запамятовал?
Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!
– Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! – Положив широкую ладонь ко мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.
Однако, мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но всё зря. Меня вычеркнули, обнулили. И, вроде, вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.
Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят мой зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес моего тела и даже довести меня до туалета. Часами смотрю на своё отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять, за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала на меня в ответ, заслужила подобное?
– Ретроградная амнезия, голубчик, – выносит вердикт полноватый доктор. – А так вы полностью здоровы.
– Амнезия, – перекатываю во рту слово, заменившее мне моё же прошлое.
– Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.
– К чёрту такую жизнь!
– Не горячитесь. Память вернётся.
– Когда?
– Может быть, завтра, – сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. – А может быть, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.
Монотонные дни, однообразные, безнадёжные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я всё меньше верю врачам и их обещаниям, всё больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моих поисках. Меня раздражает смех медсестёр, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадёга, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днём.
– Вы опять грустите? – Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.
Она будто специально дождалась, когда Фёдора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой чёрт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!
– Наверно, очень страшно остаться одному, – стреляет глазками, заметив на соседней тумбе связку апельсинов.
– Тридцать шесть и шесть. – Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.
– Может, вы хотите чего-нибудь? – Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.
– Нет! – недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.
– Я могу помочь. – Не понимая намёков, девица присаживается на край моей кровати.
– Не надо!
– Не скромничайте! – Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. – Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, ещё чего. Вы только скажите.
– Я хочу тишины! – Грубо отдёргиваю руку.
– Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое: оно прошло. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.
– Оставьте меня в покое!
– Как хотите! – Медсестра ведёт плечиками и с оскорблённым выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счёту? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!
Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это всё не то! Не моё! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!
Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о её окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.
– Вон! – ору, не поднимая головы.
Мне надоели пустые лица медсестёр и однообразные вопросы участкового, да и прочие зеваки, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.
– Привет! – Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.
Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.
В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой чёлкой. Белый халат небрежно накинут на её хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты её лица, в надежде хоть что-то вспомнить, но снова всё мимо. – Время посещений прошло, – цежу с горечью в голосе. – Закрой дверь с той стороны!
Глава 5. Перевёрнутое имя
Аня
– Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! – поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.
Приёмные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на «скорой» доставили того парня из леса. Отделение токсикологии – моя последняя надежда.
– Да как же нет? – Тереблю самодельный бейджик с собственным именем, болтающийся в районе груди на атласной ленте. – Мне врачи со «скорой» сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, всё ещё у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семёнович, восемнадцать лет.
– Нет у меня такого в списках! – Чувствую, нервы на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.
– Высокий, симпатичный, белокурый, – пытаюсь описать парнишку, но понимаю: всё не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. – Подождите, сейчас фотографию достану.
– Девушка, вы издеваетесь?! – В голосе женщины проскальзывают визгливые нотки. – По-вашему, я каждого больного должна в лицо знать?!
– Да такого раз увидишь – не забудешь, – бубню себе под нос и всё же достаю небольшой фотоснимок, сделанный Соколовым для студенческого билета.
– Всё, девушка! Не задерживайте нормальных посетителей! —отмахивается от меня женщина и недовольно качает головой.
– Погоди, Алён! – спешит на подмогу моей взволнованной собеседнице молоденькая санитарка. Стащив с хрупких ладоней громоздкие резиновые перчатки, она подходит ближе и по-свойски присоединяется к разговору. – А как же тот красавчик безымянный, которому память отшибло? Выписали уже? Может, девушка его ищет?
«Красавчик с отшибленной памятью» звучит как-то не очень, но подумать об этом не успеваю.
– Когда, вы сказали, он должен был поступить? – сияет линзами медсестра и, словно вспомнив о чём-то, с важным видом тянется к журналу на краю стола.
– Утром, двадцать пятого, —с готовностью сообщаю и всё же протягиваю фотографию Соколова. – Вот, взгляните!
– Он? – подозрительно кривится та и вопросительно смотрит на санитарку.
– Похож, вроде… – неуверенно соглашается девчонка. – Фото, правда, какое-то неудачное либо сделано сто лет назад.
– А может, молодой человек просто не фотогеничен, как мой первый муж, – развалившись на деревянном стуле, начинает рассуждать та, что постарше. – Того тоже, как перед камерой ни ставь, всё одно: не фото, а разочарование. Впрочем, он и сам был сплошное недоразумение.
– Не важно! – бесцеремонно прерываю чужие воспоминания. – Можно мне к Соколову?
– К этому только через главврача, – пожимает плечами медсестра и снова приступает пересказывать истории из своей бурной молодости.
– Тогда зовите врача! Я должна поговорить с Ильёй, – требую отчаянно и, схватив в руки бейджик, машу им для важности. – У меня задание от университета!
***
– Так, милочка, рассказывайте, – степенно кивает в мою сторону доктор Шестаков и смачно отхлёбывает из здоровенной чашки чай. – Только шустренько, а то у меня ещё обход.
Поудобнее устраиваюсь на стуле через стол от врача и, набрав в лёгкие побольше кислорода, приступаю к докладу, вкратце, но не упуская ни малейшей детали, повествуя о событиях двухнедельной давности.
– Так-так! Интересненько! – Устав сидеть на одном месте, Шестаков встаёт и подбоченившись начинает важно вышагивать по своему скромному кабинету.
– Вот, в принципе, и всё! – ставлю точку и напоследок протягиваю доктору дело Соколова с той самой миниатюрной фотографией.
– Странноватенько, – чешет подбородок Шестаков, внимательно изучая биографию парня. – Я бы даже сказал, неожиданно!
– Что-то не так?
– Так-то оно всё так, но я был уверен, что наш потеряшка чуток постарше, да и по манере общения не похож он на деревенского парня – ценителя русского и могучего.
– Внешность обманчива, – пожимаю плечами, не зная, что ещё сказать.
– Возможно, вы правы. – Доктор задумчиво разглядывает фотографию парня, а потом резко суёт её обратно в папку и широко улыбается мне. – Что ж, милочка, пройдёмте к пациенту Соколову. Посмотрим, как наш голубчик отреагирует на информацию о себе. Может, что-то и вспомнит.
В полной боевой готовности вскакиваю со стула и несусь к выходу, но Шестаков нагоняет меня басовитым рыком в спину:
– Куда собралась, егоза?! Без халата не положено! – Он снимает с крючка первый попавшийся халат и накидывает мне на плечи. – Не забудь обратно занести.
– Разумеется. – Достаю зажатые халатом волосы и поправляю бейджик.
– А это у тебя что? – Шестаков щёлкает пальцами перед моим носом.
– Бейджик, – спешу с ответом. Неужели непонятно? Хотя судя по насмешливому взгляду доктора – нет. – Ну, чтобы ясно было, что я лицо официальное – представляю студенческий комитет, а не просто там какая девица с улицы.
– Ну-ну, – откровенно потешается над моей самодеятельностью главврач. – Это всё меняет, Аня Румянцева. Бог с ним, идёмте! Время, знаете ли, не ждёт!
Верным псом плетусь в ногах Шестакова по длинным и мрачным коридорам больницы. Нос неприятно щекочет запах хлорки и лекарств. Навстречу то и дело шаркают пациенты с измученными лицами и беспрерывно снуют медики, и каждый норовит отнять секунду такого драгоценного времени главврача. Мы то и дело останавливаемся, и Шестаков так увлечённо отвечает на вопросы, что порой забывает обо мне. Я всё понимаю: он спасает жизни, но моё время тоже не резиновое. Стою, как неприкаянная, рядом, переступая с пяток на носки и обратно, и нетерпеливо жду, когда же мы дойдём до палаты потерявшего память Соколова.
