Лана Ричи "Наказание страстью"

Я рванула с места, едва не зацепив стоящий рядом автомобиль. Меня до сих пор душили рыдания, но оставаться рядом с этим притоном больше не было сил. Отчаяние, стыд, безумная злость на Кэлвина. Все это сплелось воедино, сковало мое сердце, лишило способности мыслить… В голове билась только одна мысль: как он мог? За что о со мной так?

Глава 2

Как хорошо, что отец уже спал, когда я вернулась! Просто не представляю, что бы он сделал, если бы увидел меня в таком состоянии… Моих сил хватило только на то, чтобы добраться до постели и прореветь полночи, стараясь сдерживать рыдания, чтобы не потревожить его. А утром меня разбудил телефонный звонок:

– Здравствуйте, Маргарет. Вы просили сообщить вам, когда состояние Билли изменится.

Спросонья я даже не сразу сообразила, о чем речь. Понадобилось не меньше минуты, чтобы я вспомнила мальчугана. Веселого, озорного… Вот уже почти год прикованного к больничной койке.

– Да-да, спасибо. Как он? Ему лучше?

– К сожалению, нет. Состояние ухудшилось, сейчас мальчику срочно требуется операция. Если ее не провести в ближайшее время – все наши усилия напрасны. Но счета нашего фонда заблокированы, я не смог оформить перевод, чтобы оплатить лечение.

Моя голова упорно отказывалась работать. Операция? Деньги? Ну почему именно сейчас, когда у нас с отцом и так все непросто!

– Постараюсь разобраться с этим в ближайшее время.

Собеседник поблагодарил меня и отключился, а я со вздохом откинулась на подушки. Вот и еще одна проблема, которую придется срочно решать. Фонд «Лучик» я организовала на деньги отца, чтобы помогать детям с онкологическими заболеваниями. Они совсем юные, кажется – вся жизнь впереди. Но страшное заболевание грозит оборвать эту жизнь в самом начале.

Отец поддержал меня и легко выделил деньги на благотворительный проект. Для него это – капля в море. Для меня – возможность сделать хоть что-то. Спасти хотя бы несколько жизней. Я всерьез занялась фондом, и теперь мы занимались не только онкологией. У того же Билли, например, был врожденный порок сердца. Мальчик перенес уже две операции, эта должна была стать третьей, решающей…

Быстро собравшись, я спустилась вниз. Может, отец еще не ушел на работу, и я смогу попросить его перечислить средства на лечение? Почему-то я всегда терпеть не могла просить о чем-либо по телефону. Лучше уж вживую, так, чтобы сразу видеть реакцию собеседника.

Отец был на кухне. Пил кофе, проглядывая утреннюю почту. Судя по его лицу, спал он тоже неважно и сейчас был не в духе:

– Доброе утро, Мардж. Как вчера отдохнула?

Меня передернуло: одного упоминания о вчерашнем дне хватило, чтобы я снова почувствовала ярость и стыд. Ужас перед огромной толпой внизу и жар от прикосновения горячего мужского тела к обнаженной спине… Усилием воли я отогнала воспоминания:

– Так себе, папа. У нашего фонда заморозили счета. А мне как раз нужно срочно сделать перевод для…

– Прости, дочка.

Я растерянно замолчала. Отец почти никогда так резко не прерывал меня. Даже в детстве, когда я часто несла откровенную чушь. Только сейчас я заметила, что его губы строго поджаты, а глаза обжигают прямо-таки арктическим холодом. Он побарабанил пальцами по столу:

– Ты, кажется, не понимаешь, насколько все серьезно. Я больше не могу выбрасывать сотни тысяч.

Я просто задохнулась от возмущения. Выбрасывать?! Неужели он не понимает…

– Когда ты только начала играть в благотворительницу, спасительницу – я не возражал. Мне на жалко денег на хорошее дело. Но сейчас – прости, но у меня нет денег. Совсем.

Я плеснула себе кофе и села напротив отца:

– Почему ты уволил Лайтмана?

Он, наконец, отодвинул письма в сторону и посмотрел мне прямо в глаза:

– Из-за тебя.

Я опешила. Такого поворота я уж точно не ожидала:

– Что значит – из-за меня?

– Он бегал за тобой, этот Лайтман-младший. Пока он просто плясал перед тобой на задних лапках и знал свое место, все было в порядке. Но потом… Я же видел вас там, на заднем дворе. Вы целовались! Ты, моя единственная дочь, и сын садовника. Разумеется, я немедленно его убрал. Ни к чему тебе путаться со всяким отребьем.

Я смотрела на него, широко раскрыв глаза. Так вот почему все произошло… У Кэлвина действительно есть повод ненавидеть меня. Не зря он так взбесился, когда я напомнила ему про детскую дружбу!

– И что потом? Что с ним стало?

Он равнодушно пожал плечами:

– Я не слежу за каждым, кто на меня работал.

Он немного помолчал и нехотя добавил:

– Кажется, он умер вскоре после этого.

Я встала из-за стола и подошла к окну, невидящим взглядом уставившись на буйную зелень сада. Это меняло все. Я думала, что травля, которую развернул Кэлвин – просто его глупая прихоть. Оказывается, так он мстил за смерть мистера Лайтмана… Вполне вероятно, что он счел моего отца виновным: наверняка тот, выгоняя садовника, не постеснялся в выражениях. Но и я вполне могла попасть под раздачу. В конце концов, именно наш с ним поцелуй и стал причиной всего.

Значит, мы несем заслуженное наказание, и Кэлвин вполне может считать, что поступает с нами справедливо… Но Билли и другие дети уж точно не при чем! А именно они пострадают больше всех. Если я не решу вопрос с финансированием фонда, причем быстро – они могут просто не дождаться необходимого лечения.

Я залпом допила кофе: кажется, у меня просто не осталось выбора. Раз вся история закрутилась из-за меня, мне ее и расхлебывать. На отца я даже не смотрела. Он сейчас так удручен разорением своего дела, что о другом думать просто не в состоянии. Я привела себя в порядок, села в машину и поехала к Лайтману. Приходилось спешить: я чувствовала, что могу просто струсить и передумать, если задержусь дома еще хоть на минуту.

Его офис поражал роскошью: не показным шиком, за которым стоит только желание пустить пыль в глаза. Нет, обстановка свидетельствовала о солидности, основательности. О том, что владелец действительно преуспевает и не стесняется показать это.

У меня было достаточно времени, чтобы изучить интерьер, от картин на стенах до узора на ковре: в приемной я проторчала не меньше получаса. Уж не знаю, действительно ли Кэлвин был настолько занят, или просто воспользовался случаем еще раз унизить меня, но в его кабинет я вошла, с трудом сдерживая гнев. Но эмоции пришлось убрать подальше. Сейчас я должна была любой ценой добиться того, чтобы он оставил нас в покое.

Кэлвин стоял спиной ко мне. При моем появлении он даже не соизволил повернуться:

– Привет, Маргарет. Что ты решила?

Я с трудом сглотнула: в горле внезапно пересохло. Нужные слова находились с трудом, но я все-таки выговорила:

– Кэлвин, я согласна. Только оставь в покое мою семью.

Некоторое время он молчал, продолжая смотреть в окно. Потом повернулся ко мне, и я вздрогнула от того презрения, что излучало его лицо:

– Другого от тебя я и не ожидал.

Глава 3

Он разглядывал меня в упор, так, словно впервые видит меня. Причем презрительное выражение лица говорило о том, что увиденное не слишком впечатляет его. Сперва я просто не знала, куда деть взгляд. Смущение нахлынуло с новой силой. Я уже успела пожалеть о том, на что согласилась, о том, что вообще сюда приехала. Но потом в голове мелькнула мысль: «А о том поцелуе ты жалела? Тебе же понравилось, настолько, что ты сама была не против повторить его. Вот и расплачивайся теперь, Кэлвин свою цену уже заплатил!»

Я подняла голову и смело встретила его взгляд. На мгновение он удивился, потом его глаза сузились:

– Пытаешься показать характер? Напрасно… Ничего, поживешь у меня месяц – станешь как шелковая.

– У тебя?!

Он коротко хохотнул:

– Конечно, у меня. Я хочу, чтобы моя рабыня всегда была под рукой.

«Моя рабыня»… При этих словах меня просто передернуло, но я постаралась не показать виду. Не хотела, чтобы Кэлвин видел, как сильно это задевает меня.

– Мне потребуется время, чтобы собрать вещи…

– Не потребуется. Все, что нужно, у тебя будет.

Я пожала плечами. Конечно, было понятно, для чего это ему нужно. Лишить меня всего, сделать полностью зависимой. Перетерплю. Наверняка это мелочи по сравнению с тем, чем он заполнит этот месяц… По спине пробежал холодок нехорошего предчувствия, но я снова взяла себя в руки. Выбора-то все равно нет… Кэлвин между тем продолжал:

– Теперь о правилах. Ты на этот месяц принадлежишь мне. Делаешь то, что я захочу. Говоришь, только когда спрошу. Не жалуешься. Не огрызаешься. Если вдруг поймешь, что больше не в состоянии это выносить – просто уходишь.

У меня просто отвалилась челюсть от удивления. Я-то думала, он запрет меня в своем доме, приставит охрану…

– То есть, я все это время буду свободна?

– То есть, все это время ты будешь рабыней. Но сажать тебя под замок я не собираюсь. Ты пришла ко мне сама. Значит, понимаешь, что сама заинтересована в сделке. Уйти ты можешь. Но если уходишь – сделке конец. Я буду считать, что ничем тебе не обязан. Даже если до окончания месяца останется только один день. Даже – если один час.

Почему-то мне стало легче. Если я буду вольна уйти! Все не так страшно. Если он потребует чего-то совсем уж дикого, просто сбегу от него. Но сдержит ли он обещание, если я выдержу все до конца?

– Кэлвин, откуда я могу знать, что ты действительно перестанешь нас терроризировать, если я выполню все твои условия? Где гарантии?

Он хищно усмехнулся:

– Никаких гарантий, Маргарет. Ты либо веришь мне на слово, либо проваливаешь.

С минуту мы молча смотрели друг на друга. Я лихорадочно думала о том, что совсем его не знаю. Того мальчишки, с которым я играла в детстве, которому подарила свой первый поцелуй, больше нет. Тому Кэлвину я бы поверила во всем. Этому не доверяла ни в чем. Слишком уж он изменился. Это был совершенно чужой человек, опасный и безжалостный.

Кэлвин с усмешкой наблюдал за мной. Кажется, он читал меня, как раскрытую книгу. От него не укрылись мои терзания, мое недоверие. Наконец, его лицо стало серьезным:

– Если так тебе будет легче – даю слово. Ты живешь в моем доме месяц, подчиняешься во всем, находишься на правах рабыни. Ровно через месяц, если ты выполнишь свою часть сделки, я исчезну с вашего горизонта и оставлю всякие попытки навредить вам.

Я все равно не верила ему. Но разве у меня был выбор? Через силу я кивнула, пусть больше всего хотела запустить чем-нибудь тяжелым в это красивое, надменное лицо, и бежать отсюда подальше. Он опустил голову и снова отвернулся к окну. Внезапно я вспомнила то, о чем узнала только утром. Истинную причину его ненависти.

– Кэлвин, мне жаль, что так вышло с твоим отцом. Я только сегодня узнала, что его не стало…

Он обернулся так стремительно, что я испугалась и отпрянула. Его лицо было искажено ненавистью:

– Никогда больше не вспоминай об этом. И вообще молчи, пока я сам не спрошу тебя о чем-либо. Поняла?

Я кивнула, больше не решаясь заговорить. Кэлвин недоверчиво сощурился:

– Не уверен, что ты понимаешь, на что подписываешься.

Он стремительно подошел ко мне и схватил за подбородок, заставляя взглянуть ему прямо в глаза. Первым моим желанием было вырваться из этой хватки, ударить его по рукам… Но я сдержалась, пусть такое и было со мной впервые. Никогда и никому я не позволяла так со мной обращаться. Он заметил этот порыв и снова усмехнулся:

– Сейчас проверим. На колени!

Я опустилась на колени, радуясь, что пол в кабинете был устлан мягким, пушистым ковром. И без того унижение было настолько сильным, что я буквально чувствовала его физически. Ощущала, почти как боль…

– Убери руки за спину.

Я снова послушалась. Теперь я боялась взглянуть на него. Боялась, что он прочитает в моих глазах ненависть и презрение… Как он может так со мной обращаться? Да, наша семья причинила ему боль. Но опускаться до такой низкой мести… Кэлвин тем временем отошел куда-то, но сразу вернулся. Встал за моей спиной, и я почувствовала прикосновение к своим запястьям холодного металла. Наручники?! Что он задумал? Теперь мне стало по-настоящему страшно. Настолько, что я пожалела о том, что так опрометчиво согласилась на его условия.

Он снова появился в поле моего зрения. Точнее, только его ноги: я так и не решалась поднять на него взгляд. Но Кэлвин снова грубо схватил меня за подбородок, вздергивая мою голову. Его глаза были холодными. Высокомерная полуулыбочка исчезла, теперь лицо было просто непроницаемым.

– Теперь ты принадлежишь мне, целиком и полностью. И будешь выполнять все, что я от тебя потребую.

Он рывком расстегнул ширинку и приспустил брюки. Чуть опустив глаза, я увидела его член. Возбужденный, перевитый темными канатиками венок, с блестящей гладкой головкой, он показался мне чудовищно огромным. А Кэлвин уже коснулся этой гладкой шелковистой головкой моих губ, недвусмысленно показывая, что от меня требуется.

Я попыталась попятиться, но он схватил меня за волосы и потянул к себе, жестко, требовательно.

– И это все? Вся твоя готовность идти до конца?

В голосе было столько издевки, что меня просто передернуло. Наверное, глубоко внутри я надеялась, что Кэлвин просто играет в озлобленного мстителя. Что он все тот же преданный мне мальчик, пусть повзрослевший и превратившийся в настоящего красавца. Тем ужаснее была реальность. Он оказался именно тем чудовищем, каким и представлялся мне по рассказам отца.

Слезы брызнули у меня из глаз – не столько от боли, сколько от унижения. Немыслимо, дико… И в то же время его жестокость пробудила во мне странное упрямство. Мне захотелось доказать и ему, и себе, что я не та бесхребетная тряпка, которой он меня считает. Я выдержу этот месяц, чего бы мне это ни стоило.

Чуть приоткрыв рот, я прикоснулась губами к головке, почувствовав ее солоноватый привкус. Стыдно, унизительно… Но не так ужасно, как я представляла. Собрав волю в кулак, я скользнула по головке языком и уже подумала, что ничего страшного в этом нет, что я просто представлю, что смотрю на эту сцену с другой стороны… Это другая девушка униженно стоит перед ним на коленях. Это она ласкает его губами и языком…

Кэлвин не дал мне такой возможности. Снова сжав руку в моих волосах, он сильней притянул меня к себе, рывком входя в мои губы. Так резко, так неожиданно, что я чуть не задохнулась. Он отступил, но ненадолго. Снова ворвался в мой рот, грубо, безжалостно, без всякого намека на нежность.

Его член был просто огромен. Я почти сразу почувствовала, как к глазам подступают слезы. Меня переполнили отчаяние, стыд, злость и на него, и на себя… Но в то же время где-то глубоко внутри ощущалось странное удовлетворение. Словно все происходящее мне нравилось. Причем настолько сильно, что я сама начала заводиться. Возбуждаться от его грубости и жестокости.

Я пыталась двигаться сама, поймать его темп. Может, если я покажу, что не стану сопротивляться, что приняла все его правила, он будет менее безжалостен? Но Кэлвина, похоже, это не устраивало. Он не желал делиться контролем, не желал, чтобы я проявляла хоть какую-то инициативу. Его рука на моем затылке была просто каменной, она не давала мне двинуться ни на сантиметр.

Кажется, эта пытка растянулась для меня на вечность. Два-три глубоких, жестких толчка, короткая пауза, чтоб перевести дыхание – и новые толчки, такие же грубые и безжалостные… Я уже даже не пыталась сдерживать слезы, они текли по моему лицу, жгли глаза… Смущение, злость и возбуждение внутри сплетались в тугой комок. Я чувствовала, что просто схожу с ума – настолько безумным, невозможным все это было. Но потом все кончилось. Он застонал, и в мое горло хлынула соленая, густая волна.

Кэлвин отпустил мои волосы и отошел. Он с трудом переводил дыхание, а я молча плакала, жалея, что не могу просто провалиться сквозь землю. Казалось, что все это страшный сон… Что еще немного – и я проснусь в собственной спальне, спущусь на кухню, к завтракающему отцу, и узнаю, что ничего не произошло. Компания отца по-прежнему процветает, а Кэлвин так и остался тенью из прошлого…

Наручники, звякнув, расстегнулись. Я машинально потерла запястья, надеясь, что у меня не останется синяков. Что я теперь должна делать? Я боялась заговорить, боялась подняться с ковра – кто знает, какие на меня планы у этого жестокого мучителя?

– Ты так и будешь сидеть на ковре?

Я вздрогнула и подняла взгляд. Кэлвин уже снова сидел за столом, писал что-то. Я с трудом смогла подняться: ноги затекли и просто отказывались слушаться.

– Подойди сюда.

Я послушно шагнула к столу. Кэлвин протянул мне визитку: