Такое поведение было не свойственно для короля: если обстоятельства требовали того, он был сама выдержанность. Как он сам признал, срыв случился из-за невозможности согласовать день отплытия. Филипп ловко воспользовался этой медлительностью, обвиняя Ричарда в утрате рвения. Государь не мог толком возразить, ибо ждал приезда в Мессину Беренгарии и королевы Алиеноры – о чем французский король по-прежнему не догадывался. После такого крутого поворота пришлось бы все улаживать заново, хотя никто не представлял толком, как именно.
Утром пятого дня, двадцать восьмого сентября, пришла весть, что корабль с сестрой короля Джоанной вот-вот войдет в гавань. Настроение Ричарда совершенно переменилось. Улыбаясь во весь рот, он опрометью выскочил из-за стола с завтраком. Ухватив напоследок марципановое пирожное, я помчался за ним вдогонку. Во дворе меня задержала порвавшаяся уздечка, и я послал Риса за другой. Ричард же не собирался никого ждать. Он крикнул, что после четырнадцати лет не потерпит и минуты промедления, и поскакал с де Бетюном, де Шовиньи и другими рыцарями. Фиц-Алдельм, разрази его гром, был в их числе.
Я нетерпеливо приплясывал, дожидаясь, когда вернется Рис. Мое желание увидеть Джоанну было безмерным. Вдова всего двадцати четырех лет от роду, она, как все говорили, отличалась редкой красотой.
– Готово, сэр. – Бледное лицо Риса покрывали капельки пота, но он широко улыбался. – Взял уздечку взаймы у Усамы.
Он свел знакомство с одним из конюхов, дружелюбным сарацином, немного говорившим по-латыни и по-французски.
– Ну так поехали скорее, – поторопил его я, взлетая в седло. – Король, как пить дать, уже на полпути к порту.
Мы миновали главные ворота и переулок, выходивший на одну из основных улиц города. Я уже неплохо изучил Мессину, – по крайней мере, так мне казалось. Превращенная в церковь мечеть, которую я заприметил в первый день, стояла недалеко от нашего местопребывания. Рядом помещался небольшой бенедиктинский монастырь. Напротив церкви раскинулись богатые усадьбы со дворами, подобные обиталищу де Муэка. Мимо прогрохотала повозка, груженная досками. Добравшись до перекрестка, я увидел двух женщин, выходивших из дома, с покрытыми лицами. Я подумал, что здесь трудно отличить христианок от сарацинок. Ломбардцы многое переняли у сарацин, правивших Сицилией перед нормандцами, которые вторглись на остров за полторы сотни лет до того.
Оставив позади квартал знати, мы попали в купеческий. Улицы кишели пешеходами, пришлось перевести коней на шаг. От Ричарда и его свиты не было видно и следа, так что вряд ли стоило силой прокладывать себе путь через толпу. По преимуществу здесь были греки, составлявшие большинство населения Мессины. Мы называли их – несколько презрительно – «грифонами». Но встречались и сарацины разных цветов кожи: темно-коричневые, бронзовые, черные как смоль. Последние, как я уяснил, прибывали из Эфиопии и Судана, лежащих далеко к югу от Египта. Были тут и евреи, с шапочками на голове и волосами, заплетенными перед ушами в колечки, а также армяне в забавных остроконечных шляпах.
В каждом здании занимались ремеслом или торговлей. Тюки хлопка выгружали из повозок и заносили в двери. Повсюду раздавались трели посаженных в клетки певчих птичек. Златокузнец постукивал молоточком по крошечной настольной наковальне. У стены одной лавки лежали вязанки сахарного тростника, впервые увиденного мною, а весь пол был завален мешками с кристаллизованным сахаром. Торговцы фруктами, стоя за небольшими лотками, зазывали покупателей, предлагая свежевыжатый сок – гранатовый и апельсиновый. Двое юнцов тащили в переулок овцу. Я заглянул в него: скотину поджидал загон, а потом, судя по смрадному запаху дерьма и крови, нож мясника.
Дальше по улице зловоние сменялось манящим ароматом свежеиспеченного хлеба. Я узнал пекарню, где мы отоваривались раньше. Будучи все еще голодным, я остановился рядом с ней и сказал Рису:
– Пара минут разницы не составит. Подожди меня.
Все еще страдавший от ночных возлияний парень с благодарностью обмяк в седле, держа безвольной рукой поводья моего коня.
В лицо пахнуло жаром, стоило перешагнуть порог пекарни, небольшого строения с прилавком во всю ширину входа. На нем были разложены караваи, пироги и другая выпечка. У задней стены стояли две сводчатые печи с открытыми топками, где я увидел раскаленные докрасна угли. Поблизости топтались рабочие с деревянными лопатами на длинной ручке, следя за тем, чтобы печености не пригорели.
Я улыбнулся хозяйке, красивой грифонке с длинными черными волосами, и указал на караваи средних размеров, пришедшиеся мне по вкусу в минувшие дни. По-гречески я пока не говорил, поэтому показал два пальца: один хлеб – для меня, другой – для Риса.
Она ответила, слова на ее родном языке прозвучали резко. Тон был совсем другим, не таким дружелюбным, как прежде. Я вежливо улыбнулся ей и выложил четыре трифолларо – медные монетки, самые мелкие из тех, что ходили на Сицилии.
Она сердито замотала головой и выставила ладонь с пятью растопыренными пальцами, а вдобавок еще большой на другой руке.
– Шесть трифолларо? – воскликнул я. – Вчера каравай стоил две монеты, а теперь три?
Она встретилась со мной взглядом. В глазах читался страх, смешанный с упрямством.
Я покопался в мошне и увеличил количество монет до полудюжины.
– Кое-кто отнесется к этому не так спокойно, – заметил я.
В ответ я удостоился только сердитой гримасы.
Рис не удивился моему рассказу и сообщил, что цены на вино тоже намного выросли со дня нашего приезда.
– Местные нас не жалуют, – сказал парень. – Называют вонючими собаками.
– В этом есть доля истины, – ответил я, хмыкнув. – Большинство наших не слишком склонны мыться, а грифоны и ломбардцы окунаются в воду при первой возможности. Если верить молве, так поступают даже безбожные сарацины.
– Мы всех их называем Длиннохвостыми, – мрачно процедил Рис. – Чертями.
Это оскорбительное прозвище не порадовало меня, как и переданный Рисом слух про лучника, которого убили, а труп бросили в выгребную яму.
– Весть об убийстве не дошла до короля, – сказал я. – А потому я думаю, что она ложная.
Рис кивнул, но взгляды, бросаемые им на встречных, были отнюдь не дружелюбными.
Я тоже стал смотреть в оба. Быть может, у меня просто разыгралось воображение, но мне показалось, что в воздухе разлито больше враждебности, чем раньше. Я редко наблюдал улыбки. Не слышал голосов кабатчиков, зазывающих солдат отведать их вин. Но стоило мне увидеть у пристани корабли с развевающимися на них знаменами Танкреда, как все мои заботы рассеялись, словно дым под утренним солнцем.
Приехала Джоанна.
Она оказалась в точности такой красавицей, какой ее описывали: высокая для женщины, статная, с рыжевато-русыми, как у брата, волосами, неодолимо притягательная. Смеющаяся, явно счастливая от встречи с Ричардом, она обладала мелодичным, чарующим голосом. Я был очарован ею, но в ту минуту меня ей не представили, как и других членов свиты, – король был целиком поглощен воссоединением с сестрой, которой не видел так долго.
– В последнюю нашу встречу ты была совсем еще девочкой, малышка, – сияя, сказал он. – А теперь ты Венера, сошедшая на землю!
Джоанна, покраснев, принялась возражать, но я видел, что она довольна.
Разговор между ними продолжался всю обратную дорогу до дома де Муэка: Ричард склонился в седле, а его сестра выглядывала из поданных ей носилок.
Я дорожил каждой возможностью ее увидеть.
Филиппу тоже не терпелось встретиться с Джоанной. Буквально на следующий же день он пожаловал с визитом. К вящей моей досаде, французский король был околдован сестрой Ричарда, да и той, похоже, нравилось вести беседу с ним. Я с облегчением выдохнул, когда после ухода Филиппа Ричард сказал сестре, что не допускает и мысли о ее браке с ним. Еще больше меня порадовало, когда Джоанна состроила гримаску и воскликнула:
– Господи Иисусе! Замуж за него? Да я лучше в монастырь уйду. – Заметив недоумение брата, она залилась звонким хохотом. – Мои смех и улыбки – притворство, призванное помочь твоему делу.
Ричард изумленно воззрился на сестру.
Ах, это женское коварство! Мне-то, как и ему, показалось, что Джоанна вела себя искренне. Робея, я держался поодаль, пока рыцари двора соперничали друг с другом за право поговорить с ней. И ей самой вроде бы нравилось их общество. Конечно, это тоже могло быть притворством, но меня почему-то обуяла необъяснимая ревность. Выбитый из колеи приливом чувств, я обрадовался, когда на следующий день государь взял меня с собой по пути в Баньяру и в укрепленный монастырь, где мы готовились к переправе на Сицилию.
На время захватив обитель – и не став слушать жалобы монахов, – Ричард приказал, чтобы в ней устроили помещения для полудюжины рыцарей и пятидесяти жандармов.
Радуясь, что оказался вдали от чар Джоанны, я пришел в отчаяние, узнав, что Баньяре предстоит стать ее новым местопребыванием. Сознавать, что я не в силах говорить с ней, было скверно, но лишиться возможности лицезреть ее было стократ хуже. Страшась, что Ричард может догадаться о моих чувствах и рассердится или того хуже, я напустил на себя вид, какого никогда еще не принимал. Пребывая в хорошем настроении благодаря законченным за день делам, король не догадывался о моем внутреннем смятении, когда мы возвращались в Мессину вечером последнего дня сентября.
На следующий день Джоанну, к ее большому неудовольствию, отвезли вместе с придворными дамами в Баньяру.
– Это для твоей безопасности, малышка, – сказал ей Ричард.
Та спросила, что он имеет в виду. Король сослался на все более напряженные отношения между его солдатами и моряками и местным населением.
– Но до драки ведь не дойдет, правда? – спросила Джоанна, встревожившись.
– Надеюсь, но, если это случится, у меня должен быть план.
Ричард поцеловал сестру и пообещал, что ее пребывание в Баньяре не продлится долго.
В глубине души я желал, чтобы он оказался прав. Я решил, что, когда мне представится случай, я обязательно попробую заговорить с ней. Мысль была настолько же пугающей, насколько и манящей.
Во второй день октября мы захватили грифонский монастырь на острове в проливе Фаро, отделяющем Сицилию от Италии. Недоверие Ричарда к местным выросло настолько, что ему захотелось получить безопасное место для хранения снаряжения и осадных орудий, а также размещения лошадей. Монахи есть монахи: когда их изгоняли, они не оказали сопротивления, но были очень недовольны. Стоило им добраться до Мессины, как весть о нашем деянии разнеслась повсюду. Тем вечером на улицы вывалили толпы, и король счел разумным крепко-накрепко закрыть вход в дом де Муэка. Когда наступила ночь, мы увидели, что самые дерзкие из грифонов забрались на городские укрепления. Они распивали вино и выкрикивали оскорбления, обращаясь к воинам нашего главного лагеря. Все это, бог даст, закончится ничем, успокоил я Риса, хотя внутри появилось неприятное ощущение.
Наутро после завтрака мы вышли во внутренний двор – это стало у рыцарей обычаем. В море и за время путешествия по Италии выдавалось мало возможностей поупражняться на мечах, но здесь обстояло иначе. Ричард предложил рыцарям делать это каждый день, и его слова нашли единодушный отклик.
Когда мы, числом около дюжины, облачились для боя и принялись обмениваться ударами, в проходе к парадной двери показался высокий окровавленный человек, сопровождаемый одним из часовых. К своему удивлению, я узнал Ричарда Торна.
– Мне нужно поговорить с королем! – крикнул он.
Находившийся неподалеку Ричард услышал и опустил меч.
– Кто ты такой?
Торн опустился на колено, при этом спутанные волосы упали ему на лоб.
– Я Ричард Торн из Ромфорда, сир.
– Встань, парень, – нетерпеливо бросил король. – Что за новости?
Торн вывалил все. Он был близ входа в наш лагерь и видел, как один лучник сердито выговаривал грифонке из-за того, что ее хлеб сильно подорожал. За неделю цена выросла втрое, крикнул он своим спутникам. Раздраженная женщина разразилась громкой бранью. Вскоре другие торговцы, все грифоны, напали на крикуна. Когда товарищи подоспели на помощь лучнику, тот был изрядно помят, побит и лишился множества волос.
– Ясное дело, его приятели в долгу не остались, – продолжил Торн. – Стали махать кулаками и пинаться, а это еще сильнее разозлило грифонов. Пошли в ход тычки и дубинки, воины были вынуждены обороняться не на шутку. Кровь льется до сих пор. Боюсь, беспорядки ширятся. Толпы грифонов валят из города к лагерю, с ними есть и сарацины. – Рыцарь указал на порезы на лице. – Хорошо еще, что я легко отделался, пока пробирался сюда.
– Божьи ноги! – выругался Ричард. – Я преподам урок этим вороватым грифонам и врагам Христа. За мной!
Мы вскочили и бросились за оружием.
Глава 6
Мы спешно изготовились к выступлению. Торн настоял на том, чтобы пойти с нами, хотя и был изрядно помят. Для него подыскали гамбезон[10 - Гамбезон – доспешная одежда из нескольких слоев плотной ткани.] и щит, а также старый горшковый шлем в пятнах ржавчины. Нашлась и запасная лошадь. Всего нас было четырнадцать рыцарей, включая короля, и столько же оруженосцев. Последние нечасто бывали в бою, но созывать рыцарей еще откуда-нибудь было некогда.
Разозленные грифоны заполоняли улицы, но после нашей атаки кинулись врассыпную, как мыши от кота. Никому из наших по пути от дома де Муэка не пришлось даже поднять меча. Как только мы прорвались, на нас в изобилии обрушились метательные снаряды, но серьезно никто не пострадал. К моему удовольствию, среди немногочисленных жертв оказался Фиц-Алдельм. Он не позаботился надеть шлем, и зазубренный кусок черепицы здорово рассек ему щеку. Кровь хлестала так, словно резали свинью.
Толпу перед лагерем прорвать было труднее, но вскоре и тамошние греки бежали кто куда. Мы помчались дальше по улице, что вела к главным городским воротам. Хотя грифоны попрятались в примыкающих улочках и переулках, нас по-прежнему было слишком мало по сравнению с разбушевавшейся ордой. Однако мы имели важное преимущество, будучи верхом. Мало кто в христианском мире не обделался бы от страха, если бы оказался, пеший и без оружия, на пути конницы. А если бы такой храбрец нашелся, это означало бы, что у него тесто вместо мозгов.
– Бить плашмя! – постоянно выкрикивал Ричард, вырвавший у кого-то увесистую дубинку и щедро раздававший удары по головам, рукам и плечам.
К этому времени мое первоначальное возбуждение улеглось. У меня не было желания сражаться с безоружными горожанами. Но я передумал, когда из подворотни выскочил дюжий детина со здоровенным поленом в руках. По счастью, я успел его заметить, потянул поводья и развернул коня, направив его прямо на верзилу. Перепугавшись, он шарахнулся в сторону, и я свалил его наземь, ударив клинком плашмя. Затем пришлось помогать Рису, на которого насели трое юнцов. Потом я уже без зазрения совести угощал ударами каждого подвернувшегося под руку грифона или сарацина.
Мы галопом неслись по улице. Вскоре всякое сопротивление прекратилось. Толпа рассеялась. Те немногие, кто остался, удирали от нас в смертельном испуге. Приближаясь к воротам, я придержал коня. На воротных укреплениях стояли вперемешку солдаты и простые горожане.
– Сир! – крикнул я. – Раз они на стене, то и ворота наверняка у них в руках!
Взгляд Ричарда проследил за моей вытянутой рукой.
– Ты прав, надо думать. Стой! – крикнул он, обращаясь к нескольким всадникам, вырвавшимся вперед.
Три оруженосца и два рыцаря не расслышали. Размахивая мечами, захваченные горячкой боя, они мчались к въезду в город.
Мгновение спустя массивные створки со скрипом и стоном стали закрываться. Тяжелый лязг железа и глухой стук падающего запорного бруса сообщили нам, что путь прегражден.
– Бесово отродье! – выругался Ричард, подъезжая ближе.
Приглядывая за парапетом – не собирается ли кто-нибудь выстрелить в короля? – я наскоро осмотрелся. Фиц-Алдельма не было видно, и в груди у меня затеплилась надежда. И точно: когда устроили перекличку, выяснилось, что мой враг был одним из двоих, в безумном порыве ринувшихся в город. Вторым был Пьер Тирпруа, вспыльчивый малый, водивший дружбу с де Бетюном. За ними увязались их оруженосцы и еще один – слава богу, не Рис. Судя по крикам и звону оружия, доносившимся из-за ворот, они там задавали жару.
Положение, однако, было скверное, и мы это понимали. Пятеро воинов не способны сдерживать многочисленную толпу долго. Ричард перешел к действию, каким-то образом сумев привлечь внимание начальника стражи. Объявив, что за каждого из наших убитых он повесит десятерых горожан, король отступил. Вслед ему понеслась отборная брань. Я разобрал возглас на французском: «Проваливай отсюда, король длиннохвостый!» Но вскоре начальник скрылся, а немного погодя шум схватки затих. Копыта застучали по мостовой, а значит, наши товарищи ускакали в надежде найти укрытие.
Разъяренный оскорблениями, но бессильный что-либо предпринять, Ричард повел нас обратно по улице.
Я молился, чего не делал вот уже много месяцев. Пусть Фиц-Алдельм получит смертельную рану, просил я, ничуть не смущенный греховностью просьбы. Раз уж я не могу его сразить, может, у Бога получится?
Как ни печально, мольбы мои не были услышаны. Несколько часов спустя Фиц-Алдельму, Тирпруа и оруженосцам позволили покинуть город. Они разыскали нас в поместье де Муэка, куда мы отошли. Мятежники все еще бушевали в пригородах, и король почел за благо переждать ночь. Его решение услать Джоанну в Баньяру, которое я, влюбленный, так сильно осуждал, казалось теперь мудрым.
Тирпруа хватило ума сделать вид, будто он пристыжен своей выходкой, зато Фиц-Алдельм принялся бахвалиться, рассказывая о том, как трусливые грифоны разбегались перед пятью воинами. Поначалу он не замечал осуждающих взглядов и разговоров за столом.
Я посмотрел на Ричарда: тот улыбался краем губ и ничего не говорил. Я тоже молчал.
Покончить с плодами воображения Фиц-Алдельма решил де Шовиньи.
– Послушай-ка, Роберт, – начал он. – Тебе невдомек, что король разговаривал с начальником стражи?
Фиц-Алдельм, все еще похвалявшийся тем, сколько мятежников обратил в бегство его меч, смолк. Он бросил беглый взгляд на Ричарда, потом на де Шовиньи.
– Король?
– Он сказал начальнику, что за каждого нашего убитого казнят по десять грифонов. Вы сражались храбро, сомнений нет, но толпа отступила из-за угрозы государя.
За столом раздались приглушенные смешки. Я даже не пытался скрыть своего удовлетворения.
Одна щека Фиц-Алдельма сделалась пунцовой от смущения – другую половину лица закрывала повязка, – и он бросил на меня взгляд, полный ненависти.
Я отсалютовал ему кубком.
На следующее утро Ричард, стремясь восстановить и обеспечить мир, собрал совет. Он созвал находившихся в городе служителей Танкреда, пригласил также короля Филиппа. Съехалось такое множество богатых и знатных особ, что единственным пространством, способным их вместить, оказался внутренний двор. По трем его сторонам расставили столы; король и его чиновники разместились за средним. Филипп со своими присными восседал справа, где обычно сидели почетные гости, а посланникам сицилийцев отвели худшие места.
Филипп приехал раньше людей Танкреда. Кое-кто из его спутников был мне знаком: Гуго, герцог Бургундский, Жоффруа, граф Першский, а также Петр, граф Неверский. А вот епископов Шартрского и Лангрского мне назвал де Бетюн. Французы старались держаться вместе и не вступать в разговоры с подданными Ричарда. Лед сломал архиепископ Вальтер, который, взяв архиепископа Жерара, приблизился к ним, – и завязалась натянутая беседа. Французские бароны не спешили следовать их примеру, наши тоже. Мы были союзниками, но не друзьями.
Ричард поздоровался с Филиппом, подошедшим без спешки. Короли обменялись поцелуем мира, но особой приязни на их лицах не читалось. Однако Филипп весьма любезно принял предложенное Ричардом вино и согласился, что повторение вчерашней вспышки насилия необходимо предотвратить.
Чем скорее восстановится мир, тем быстрее вернется Джоанна, подумал я. Забавно, что это пугало меня больше грозивших нам беспорядков. Военное ремесло я освоил, а в делах любви остался жалким подмастерьем.
– Сицилийцам нельзя доверять, милорд, – сказал Ричард. – У меня есть веские основания полагать, что за беспорядками стоят дель Пин и Маргаритон.
Дель Пин был правителем Мессины, а Маргаритон – верховным флотоводцем Танкреда.
– Мне о том ничего не ведомо, милорд, – холодно заявил Филипп. – Бунт начался из-за каравая хлеба, как мне известно.
