* * *
Я прекрасно знала о месторасположении школы имени Годдарда в Роаре, хотя и не ходила в неё, посещая самую обыкновенную школу для обыкновенных детей и имея совершенно обыкновенную, среднюю успеваемость по всем предметам – только рисование, литература и физкультура у меня неизменно имели высший из возможных бал. Школа для одарённых детей была построена в красивом месте, на высокой площадке с открытым видом на залив. Красочное место было буйно объято декоративной растительностью и имела не только хорошую парковку, но и новую игровую площадку на улице, что лишний раз подчёркивало наличие у школы богатых спонсоров. Уже издалека увидев это хотя и всего лишь двухэтажное, но всё равно величественное здание, я поняла, что, скорее всего, в ближайшие годы это место станет для меня ассоциацией с большой дырой в моём бюджете. Однако меня это озарение вовсе не пугало. Меня пугала только перспектива того, что я не смогу выбить в этой школе место для Берека всего лишь из-за каких-то тридцати дней, отделяющих моего сына от пятилетия, необходимого для поступления в первый класс уже в этом году. Поэтому я решила действовать решительно. Первого августа я лично встретилась с директором школы, а уже третьего августа была собрана комиссия для оценки умственного развития Берека, в результате которой все члены комиссии были поражены этим “чудесным мальчиком”, как они единогласно его окрестили. Только после всех озвученных вслух восторгов я вскользь упомянула о том, что Береку исполнится пять лет только в конце сентября. Это заявление вызвало волну среди комиссии, состоящей из десяти человек – разве Вы не знали, что в нашу школу принимают только с пятилетнего возраста? конечно не знала! – однако я сделала ход конём. Перед ними стоял не просто одарённый ребёнок – перед ними был мальчик, который обещал их школе медали, дипломы и прочие блестящие безделушки, которыми они так сильно любили хвастаться, словно собственными достижениями, перед потенциальными спонсорами. Поняв, что комиссия колеблется, я решила вновь походить конём, хотя второй столь дерзкий ход и был слишком рискованным: я сказала, что если они сомневаются, тогда я без проблем могу съездить в Нью-Гэмпшир, в Лаконию, и отдать своего сына на обучение туда – там наверняка его заберут с руками, с ногами и с его четырьмя годами.
На самом деле я бы так не поступила. Не потому, что не хотела, а потому, что переезд в соседний штат был мне откровенно не по карману.
Тот факт, что после второго громкого заявления с моей стороны комиссия в течение всего лишь одной минуты согласилась принять нас в лоно своего заведения, меня озадачил. Я, конечно, осознавала, что Берек умён не по годам, но, похоже, не до конца. Помню, как после заявления директора школы о том, что она готова взять Берека в первый класс под свою ответственность, я опустила свой взгляд вниз и посмотрела на сына, крепко сжимающего мою руку. Он тоже смотрел на меня своими заинтересованными, огромными зелёными глазами, обещающими в будущем покорять женские сердца с первого взгляда.
– Мам, а ты уверена, что мне уже пора? – вдруг совершенно уверенным тоном поинтересовался он, не отрывая от меня своего пронзительного взгляда.
– Что пора, дорогой?
Я думала, что он ответит “пора в школу”, но вместо этого он произнёс кардинально отличающиеся от ожидаемых мной слова:
– Пора взрослеть.
Он как будто сам ответил на свой вопрос. Произнеся это резанувшее моё сердце словосочетание-ответ на свой вопрос, он перевёл свой взгляд с меня на взрослых, которые ещё несколько минут назад тестировали его вопросами вроде: “Сколько будет дважды восемь?” и “Ты знаешь наизусть какой-нибудь стишок?”. Берек знал сколько будет двенадцать умноженное на восемнадцать и знал наизусть пятьдесят четыре сонета Шекспира. Он прочёл им шестнадцать сонетов, после чего ответил на вопрос о том, что такое солнце, двумя вариантами: “Солнце – это одна из звёзд нашей Галактики и единственная звезда Солнечной системы” и “Это то, что дарит людям жизнь”. Были и другие вопросы, и более развёрнутые ответы, но эти моменты того дня мне запомнились больше всего. Очевидно, именно солнце подарило жизнь этому ребёнку, произведя его на свет посредством скромных ресурсов моего организма и ещё более скромных ресурсов организма того, кто оказался достаточно глуп, чтобы не суметь воспользоваться презервативом правильно и после отказаться от знания о существовании этого близкого к совершенству существа, появившегося на свет вследствии беспрерывной цепочки ошибок.
– Мам, а тут будут другие дети? – продолжая сверлить взглядом расшумевшихся взрослых, вдруг вновь спросил у меня Берек и, выпустив мою руку, не дожидаясь от меня ответа, продолжил. – Если это такая школа, где только взрослые, тогда я не хочу в неё ходить.
– Я думала, ты хочешь ходить в школу, чтобы получать знания…
– Нет, мама, знания я пока ещё могу и с тобой получать, – он грустно вздохнул. – Мне бы друзей, раз уж папы у меня нет.
Той ночью я впервые за долгие годы разрыдалась посреди ночи в подушку. Почти пять лет я убеждала себя в том, что справляюсь со своим материнством, напрочь не замечая очевидного: моему сыну не хватает одной лишь меня. Ему всегда будет не хватать только меня. Пустота там, где должен быть его отец, уже начала облачаться в слова пока ещё маленького мальчика. Впрочем, я знала, что рано или поздно этот день наступит: Берек заговорит об отце. В тот день он не спросил о нём, а именно заговорил о нём. Впоследствии он всё чаще и чаще стал говорить о своём отце, но, почему-то, не знаю почему, никогда не спрашивал о нём. Он мог сказать нечто вроде: “Вот было бы здорово, если бы это мороженое нам купил папа!”, – или: “Было бы интересно позапускать этого воздушного змея с папой”, – или: “Папа бы точно смог построить самый большой песочный замок на этом пляже”, – но до сих пор он ни разу так и не спросил меня: “Кто мой папа?”. Я не понимала, почему… Почему? Но я боялась этого уточнения. Потому что я не хотела отвечать на вопрос о том, кто его папа. Потому что тогда мне пришлось бы сказать ему правду – ведь я всегда говорила своему ребёнку правду, считая ложь плохим фундаментом для воспитания достойного человека. И тогда мне пришлось бы сказать своему сыну, что он родился у меня потому что я… Любила его отца. А я не хотела слышать от себя этих слов… Этой правды. Потому что я была испорченной взрослой. Но и солгать я не смогла бы. Потому что я не хотела портить своего сына. И поэтому я не спрашивала у Берека, почему он не спрашивает у меня, кто его отец. Потому что я боялась своей правды и потому что боялась правды его.
* * *
Переезд в Роар гарантировал мне серьёзные финансовые затраты, и я это прекрасно осознавала. Только то, что прежде живя в квартире, двадцать лет назад оставленной моему отцу бабушкой в качестве наследства, в результате чего мне не приходилось платить арендную плату, лишь коммунальные платежи, очень сильно спасало моё положение, но теперь мне необходимо было выделить крупную сумму на аренду жилья, к которой, к моему ужасу, я была не готова. И не потому, что у меня была маленькая зарплата – она была сносной – а потому, что арендную плату за сдающуюся в одном из прибрежных таунхаусов квартиру необходимо было внести на полгода вперёд, а для меня подобная сумма в буквальном смысле являлась неподъёмной. Максимальный срок аренды, за который я могла заплатить, составлял три месяца, и-то с учётом того, что уплатив за них я бы должна была отказаться от бензина для своей рухляди, но в пешехода мне категорически нельзя было превращаться, иначе бы я просто разорвалась между школой, работой, походами в продуктовые магазины и далее по этому бесконечному списку вездесущей матери.
Всё началось с того, что Астрид, узнав о том, что я собираюсь переезжать в Роар, мгновенно, то есть менее чем за одни сутки, нашла для меня подходящее жильё. Во-первых, оно было недалеко от школы Берека, во-вторых, оно было фантастически близко к пляжу, и в-третьих, оно стоило совсем дёшево, как выражалась моя сестра. Это была двухэтажная квартирка в двухэтажном таунхаусе, и хотя сам таунхаус был старше меня, и почти все комнаты в квартире были клаустрофобически узкими, всё же данное жильё было хорошим. На первом этаже располагались маленькая прямоугольная прихожая, компактная гостиная, преступно крохотная ванная комната, квадратная кухонька и компактный чулан. На втором этаже было всего две, зато очень просторные комнаты: спальня и гардероб – обе эти комнаты располагались под низкой, скошенной крышей.
Мне откровенно понравился этот дом: через открытую форточку доносятся буйные звуки прибоя, до пляжа рукой подать, школа Берека практически в шаговой доступности, квадратных метров для нас двоих более чем достаточно, а выцветшие обои в цветочек можно счесть просто винтажными. Тот же факт, что большая часть меблировки пребывала в откровенно дряхлом состоянии, меня совсем не смущал – у меня кое-что имелось из своей мебели (моя и Берека кровати, диван, два кресла, рабочий стол, несколько стульев и комод), плюс к этому женщина, сдающая эту квартиру, разрешала немного расчистить пространство и выкинуть всю ту мебель, которую я сочту лишней. Естественно от такого предложения я сначала пришла в восторг, на первых порах даже не задумавшись о том, в какую сумму мне обойдётся грузоперевозка и отдельно услуги грузчиков на расчищение этого самого пространства, и заполнение его моими вещами. Астрид же, видя одобрение и даже лёгкую улыбку на моём лице, буквально сияла от радости, понимая, что мне нравится этот вариант. Она одобрительно подмигивала мне и показывала два больших пальца за спиной хозяйки квартиры, явно намекая на то, что это место срочно нужно снимать, пока оно не ушло к другим желающим жить близко к пляжу. А с учётом того, что перед этим в телефон сестра уверяла меня в том, что аренда данных квадратов обойдётся мне дёшево, я и вовсе расслабилась, так что в итоге достаточно поспешно ответила на любопытствующий взгляд арендодателя словами: “Меня всё устраивает. Я согласна арендовать эту квартиру”. И только после озвученного мной согласия я узнала о подводных камнях столь привлекательного предложения, которое, как я изначально и подозревала, просто не могло не иметь тайного скелета в шкафу. Хозяйка квартиры хотела, чтобы полная стоимость за аренду была внесена мной за полгода вперёд уже на следующий день после заключения арендного контракта. Фишка же дешёвого жилья заключалась в том, что оно сдавалось на десять процентов дешевле, чем любое другое жильё в округе, потому что никто из желающих жить рядом с заливом не мог позволить себе заплатить полную стоимость за полгода вперёд. Астрид же с чего-то вдруг решила, будто я смогу потянуть эту плату. Наверное она думала, что в моей заначке пятилетней давности остались ещё какие-то деньги, но правда заключалась в том, что этой заначки уже два года как не существовало, потому как я наотрез отказывалась принимать в помощь деньги от старших брата и сестры.
Вот в чём заключался секрет такого “дешевого” жилья прямо у пляжа: пожилая дочь хозяйки квартиры не могла позволить себе часто приезжать в Роар из Хановера, а продавать эту квартиру её престарелая мать, которую она в конце весны перевезла жить к себе, наотрез отказывалась, так что они искали человека, который согласился бы оплатить аренду на полгода вперёд. И этим человеком стала я.
Следующим утром после показа квартиры договор на аренду жилья был мной официально подписан и я внесла полную плату за полгода вперёд.
* * *
Спустя неделю после моего переезда в Роар, на закате очередного бурного дня, Астрид привезла мне обещанный ею двойной холодильник, который в итоге занял половину свободного пространства и до того бывшей слишком маленькой кухоньки. Этот холодильник она, оформив грузоперевозку за свой счёт, транспортировала прямиком из своего бара. Холодильник был с видимой двойной вмятиной посередине дверцы, что, впрочем не нарушало функциональности техники. История этого гиганта была таковой: какой-то пьяный амбал подрался в баре Маршалла и Астрид с каким-то другим пьяным амбалом, в результате чего они оставили вмятину на данном холодильнике, после чего им обоим пришлось поспешно скинуться на точь-в-точь такой же аппарат, потому как среди лучших подруг у Астрид с некоторых пор водилась какая-то супер-крутая леди из полиции, которую, впрочем, я ни разу не видела. Так что холодильник был подарком от старшей сестры, что было очень кстати, потому как до сих пор мне всерьёз светило жить без холодильника – этот переезд выжал из меня последние копейки.
Наблюдая за тем, как светящаяся от счастья из-за моего переезда в её город Астрид разворачивает два красных персидских ковра и осматривает занавески, которые мне презентовали родители и которые я планировала разместить в спальне, и в гостиной, я неосознанно размышляла над тем, что, несмотря на то, что мы с Астрид являемся единоутробными сёстрами, внешне мы совершенно не похожи. Она тоже была высокой, но свои и без того тёмные от природы волосы красила в насыщенный чёрный цвет и предпочитала укладывать их крупными локонами, глаза у неё были карие и глубоко посаженые, улыбка у неё была широкая… Моя сестра была красивой женщиной. Очень даже красивой. Но её красота совсем не совпадала с моей. Она была более резкой, дерзкой, открытой… Возможно, только курносые носы и могли выдать острому глазу наше родство, во всём же остальном она, как Берек, скопировала внешние черты у своего биологического отца.
Первым мужчиной моей матери был Гай Уэнрайт. Они познакомились, когда маме было всего семнадцать, ему же было только девятнадцать, а уже спустя год после этого знакомства мама родила девочку, которую её бойфренд решил назвать Астрид. Со слов мамы, между ней и Гаем была неистовая страсть, после которой последовали два года штиля совместного родительства. Ни мама, ни сам Гай никогда не скрывали того факта, что нежданное родительство едва не сломало Гая, однако он, как выражалась мама, “вовремя ушёл, благодаря чему сберёг свой бунтарский запал ещё на пару десятилетий”. Мама до сих пор высоко ценит, что этот человек, “вольный, как ветер”, смог продержаться с ней и их новорождённой дочерью целых два года. Обычно бродяги вроде Уэнрайта сразу бросают своих беременных подружек, но он, даже осознавая, что не сможет стать семьянином, смог наступить себе на горло и променять ветер в голове на целых двадцать четыре месяца работы курьером. В те два года он даже неплохо зарабатывал, так как умудрялся доставлять заказы клиентов быстрее своих коллег, но он был на грани депрессии – он шёл против себя, против своей природы, против своей жизни… В итоге одним тёплым летним утром двадцатидвухлетний Гай Уэнрайт, оставив моей двадцатилетней матери их двухлетнюю дочь и тысячу баксов, укатил на своём блестящем байке в неизвестном направлении. Однако и здесь мама отдаёт Уэнрайту должное: он ушёл красиво, а уйдя не забывал каждый месяц, вплоть до совершеннолетия Астрид, ежемесячно переводить на её счёт хоть какие-нибудь деньги – иногда это были жалкие десятки долларов, иногда сотни, а изредка даже приличные тысячи, но средства поступали регулярно. Подобной ответственностью может похвастаться не всякий ветренный папаша, а Гай мог.
Впоследствии Гай Уэнрайт, после моей мамы и Астрид, никакой семьёй так и не обзавёлся, и других случайных детей от других женщин у него тоже больше не родилось. Несколько лет назад он приехал в Роар на своём допотопном фургоне, переделанном под дом на колёсах, установил его на окраине пляжа и с тех пор не трогался с места. Сейчас ему шестьдесят два года, из-за пристрастия к выпивке он имеет инвалидность по печени и, помимо возрастных болячек, обладает вечно уставшим девятилетним псом по кличке Беби, который являет собой странную помесь овчарки и корги. Гай, как и я, приехал в Роар из-за семьи. С моей мамой он хотя и сохранил подобие связи “старых знакомых”, однако общаются они всего один раз в году, в день рождения Астрид, зато с Астрид он более-менее поддерживает отношения, а кроме неё, старого пса и пары случайных собутыльников, у этого человека, по сути, никого больше и нет. Не то чтобы у Астрид с её отцом отношения были из разряда близких, но всё же пару раз в неделю она посещает его дом на колёсах, чтобы принести ему свежие продукты, лекарства и корм для его пса. Большего друг от друга этим двум и не нужно – достаточно лишь знания того, что каждый из них жив, здоров и доволен своей жизнью. Подобное положение вещей их обоих вполне устраивает.
Мама же, после расставания с Гаем, официально вошла в роль матери-одиночки. В то время она жила в Ричмонде со своей престарелой матерью, которая присматривала за Астрид, пока её единственная дочь училась в колледже на медицинскую сестру. Бабушка умерла, когда Астрид было пять, и с тех пор маме стало совсем туго. Мама никогда и никому из своих детей не рассказывала подробностей из того периода своей жизни, но из того, что мне рассказывала сама Астрид, я знаю, что после смерти бабушки они стали находиться на грани бедности. Всё, что они тогда могли позволить себе в те времена из роскоши – это снимать убогую однокомнатную квартирку на седьмом этаже в старом доме без лифта. Они даже автомобиля тогда лишились, чтобы иметь возможность своевременно погашать коммунальные платежи. Повезло, что до смерти бабушки мама всё-таки успела окончить колледж и устроиться ассистенткой в частную клинику. Именно в этой клинике, спустя два года после потери бабушки, моя мать познакомилась с моим отцом, Говардом Холтом. Он проходил курс лечения у доктора, которому она ассистировала – так они впервые и встретились. Маме тогда было всего лишь двадцать три года, Астрид только исполнилось пять, а моему отцу на тот момент уже было целых тридцать три года. Уже тогда он был достаточно обеспеченным мужчиной, чтобы позволить себе иметь дорогостоящую машину и позволять себе дорогостоящее лечение в частной клинике – он пытался излечиться от бесплодия.
Говард Холт, успешный бизнес-аналитик, стал ухаживать за Деборой Куинси даже несмотря на то, что она сразу же раскрыла ему факт своего одиночного материнства. Отец неоднократно вспоминал, что был даже счастлив узнать, что у женщины, в которую он влюбился “до потери рассудка”, имеется дочь, так как в тот момент он был убежден в том, что, скорее всего, не сможет иметь своих собственных детей. Возможно именно на почве веры в своё бесплодие он в итоге так легко и быстро нашёл общий язык с Астрид, и даже подружился с ней. Эта дружба до сих пор крепка и, кажется, ничто не сможет её пошатнуть. Возможно, дело в том, что в воспоминаниях Астрид мой отец – которого она считает не менее своим, чем моим – своим появлением в их с мамой жизнях спас их чуть ли не от голодной смерти. Возможно, детские воспоминания Астрид склонны к преувеличению, а возможно и нет… Я не хочу этого знать.
Спустя полтора года бурного романа между моими родителями, случилось неожиданное происшествие – моя мать забеременела. До сих пор они не предохранялись, так как были уверены в бесплодии отца, но результаты анализов за последний месяц его обследования показали очевидный прогресс, результатом которого и стала та беременность. Не верящий в своё счастье отец мгновенно сделал своей беременной девушке предложение руки и сердца, и, получив мгновенное согласие, уговорил её пожертвовать карьерой медицинской сестры в угоду статуса домохозяйки. Мама никак не могла представить себя в роли всегда высыпающейся, вкусно обедающей и красиво одевающейся жены успешного бизнес-аналитика, но примерить эту роль на себя, после тяжелых лет своей тернистой юности, ей безумно хотелось. Так вскоре она, беременная второй раз, переехала жить в Роар в официальном статусе миссис Холт и стала хозяйкой хотя и не роскошного, но весьма презентабельного двухэтажного дома, от которого до пляжа было всего пятнадцать минут пешей прогулки. С тех пор она ушла в тихое семейное счастье с головой и категорически отказывалась из него выныривать, однако ни для кого не было секретом, что отец маму всегда любил более страстно и сильно, нежели она его. Возможно, такая расстановка их супружеских отношений заключается в их первом совместном ребёнке.
Спустя семь с половиной лет после рождения Астрид мама выносила и родила девятимесячной девочку в три килограмма триста граммов. Беременность была лёгкой, в развитии плода не было выявлено проблем, однако та девочка прожила всего три часа после рождения. Доктора объяснили её потерю остановкой сердца – у плода была патология, которую не заметили во время течения беременности. Астрид говорит, что и отец, и мать тогда были просто раздавлены этим кошмарным исходом. Их общее состояние, насквозь пропитанное болью, страшно представить, но до сих пор каждый год восьмого октября, в день рождения моей старшей сестры, которую я никогда не знала, мы собираемся в доме моих родителей, чтобы после всей семьёй посетить кладбище и постоять у маленького белого камушка безымянной девочки – родители так и не нарекли её именем.
Для кого-то это может показаться странным, но после этой сокрушительной трагедии прошло всего пять месяцев, когда мои родители решили снова попытаться завести ребёнка. Однако подобная позиция легко объясняется: отец боялся остаться бездетным. Он любил Астрид, но мечтой всей его жизни было иметь собственного ребёнка. Его же шалящая репродуктивная способность в сумме с его возрастом, с каждым прожитым месяцем оставляли ему всё меньше и меньше надежды даже с такой молодой женой… Никто не говорит об этом вслух, но все прекрасно понимают, что повторно забеременеть спустя всего полгода после трагически перенесённых родов – это тяжёлое психологическое испытание для обоих родителей, но особенно для женщины, и на это испытание мою мать совершенно осознанно толкнул отец… Возможно, с тех пор она стала любить его не так сильно, не так ярко, не так неприкрыто, как всё время этого брака её любил и до сих пор любит отец. Нет, она, конечно, его тоже любит, но, конечно, не так, как он её…
Скоропалительная повторная беременность моей матери далась очень тяжело. Она была не готова ни психологически – она всё ещё пребывала в депрессии из-за потери той девочки, – ни физически – она плохо питалась, отчего на момент подтверждения повторной беременности весила всего лишь шестьдесят килограмм. То ли болезненное состояние матери, то ли причина всё же таилась в репродуктивной способности моего отца, но второй ребёнок родился с отклонением. Мальчику диагностировали карликовость. После рождения Грира мои родители решили больше не иметь детей. Что, собственно, реализовать было совсем не сложно – у отца снова упали показатели способности к репродукции.
Между Астрид и Гриром разница в целых девять лет. Они подружились и стали сплачённой командой задолго до моего появления. Отцу было сорок три, матери тридцать три, Астрид пятнадцать, а Гриру шесть, когда на свет появилась я. Мама не подозревала о своей беременности вплоть до четвёртого месяца, когда вдруг вспомнила, что её подозрительно давно не навещала менструация. К тому моменту потрясение от неудачной первой попытки родить общего ребёнка и потрясение от диагноза Грира сменились смирением: мои родители были счастливы в браке, отец признавал в Астрид родную дочь, а от весёлого мальчика Грира все и вовсе были без ума. Так что вопрос моего рождения не обсуждался: родители сразу же начали психологически готовиться к возможным осложнениям, ни секунды не рассматривая возможного варианта прерывания беременности.
В результате лёгкой беременности и не менее лёгких родов на свет появилась я. Совершенно здоровая, розовощёкая, миленькая девочка в три кило. В день моего рождения моя семья чуть не свихнулась от радости. Так рассказала мне Астрид.
Глава 18
Тереза Холт
Август текущего года
– У меня новости от своих парней, – широко улыбаясь, Астрид скручивала один из персидских ковров в моей гостиной с целью помочь перенести его наверх в спальню, и казалось, будто она укутывает в него оранжевые лучи закатного солнца, падающие на пол из вымытого до кристальной чистоты окна.
“Своими парнями” Астрид называла Маршалла, Гарета и Риана. Тот факт, что её семья состояла из сплошной мужской силы, лишь ещё больше подпитывал в ней энергию “ян”. Моя сестра всегда была “пацанкой”, из-за чего у неё, как и у меня в своё время, были проблемы с парнями. Только если моя проблема заключалась в зацикленности на своём внутреннем мире, проблема Астрид состояла в том, что она попросту была недосягаема для парней-ровесников. Слишком самодостаточная, слишком сильная и резкая – парням обычно с такими девушками страшно связываться. Обычно парни предпочитают покладистых, нежных, розовых девочек… Это не про Астрид. Свой лайт-рокерский образ жизни и души она не подвергла предательству со своей стороны ни на секунду своей жизни. Даже когда рожала своих сыновей. Собственно, рожала она их от не менее яркой личности, чем она сама. Сколько помню Маршалла Бардшо, а я помню его с его двадцатилетнего возраста, когда этот байкер впервые попытался подкатить к Астрид на своём стальном коне, после чего едва остался жив и зарёкся сделать потрясшую его “бурю” своей спутницей жизни, он всегда имел устрашающий вид. Уже в двадцать лет он выглядел минимум на пять лет старше своего возраста: высокий, лысый и мускулистый, он явно не походил на двадцатилетнего парнишку. С возрастом он определённо стал только больше и шире, отрастил себе брутальную бороду, наколол себе несколько новых татуировок, заодно украсив и тело Астрид парочкой новых чернильных извилин. Теперь у моей любимой сестры вся правая рука в татуировках, а у её мужа вся левая и ещё по одной татуировке на груди, спине и сзади на шее. Смотря на этих двух, можно с уверенностью сказать, что они определённо точно были созданы друг для друга. Они начали свои отношения ещё до того, как Астрид успела окончить школу – ему было двадцать, ей только семнадцать. В то время Маршалл работал автомехаником, а Астрид отвергла идею колледжа, вместо которого окончила барменские курсы. Замуж за Маршалла она вышла на следующий день после своего восемнадцатилетия, в двадцать родила Гарета, через два года они с Маршаллом наконец смогли открыть личный бар под названием “Тотем”, сразу же ставший успешным предприятием в Роаре, а ещё через два года у них родился Риан. Астрид не то что не жалела о том, что вышла замуж за первого же своего парня, она всю свою жизнь гордилась этим фактом, как, собственно, гордился им и сам Маршалл. А кто бы такого не хотел? Любовь однажды и навсегда. Я бы от подобного точно не отказалась, хотя мой поезд уже и был упущен.
Я всегда тянулась к старшей сестре. Астрид всю мою осознанную жизнь являлась для меня ярчайшим примером для подражания, особенно в вопросах смелости. Что же касается её чувств по отношению ко мне: она любила меня не меньше, чем я её. По крайней мере в том, что она готова глотку порвать любому моему обидчику – мне стоило только озвучить имя – я не сомневалась. Как в подобной возможности относительно своей защиты со стороны Астрид не сомневался и Грир.
– Надеюсь, у твоих парней хорошие новости, – улыбнулась я, наблюдая за тем, как Астрид поднимает с пола свиток солнца и ковра.
– Хорошие, – ухмыльнулась в ответ сестра. – Ты ведь в курсе, что Гарет уже второй год встречается со своей блондинкой, Шаной. Представляешь, вчера он вскользь намекнул, будто после того, как они закончат университет и уедут из Вашингтона, он, возможно, подумает над тем, чтобы сделать ей предложение.
– Но им же всего по двадцать два года!
– Ну, в следующем году им-то уже будет двадцать три. А ты у нас во сколько родила, напомни?
– Ты что же, рискуешь стать молодой бабушкой?! – ещё больше округлила глаза я.
– Ну, пока что эти малолетки ещё не настрогали мне внучат и, надеюсь, ближайшие лет пять строгать не будут, – вздохнув, Астрид с ловкостью молодого бойца забросила на своё правое плечо ковёр и направилась в сторону лестницы.
– А как у Риана дела? – решила уточнить подробности жизни младшего племянника я, взяв второй ковёр, перед этим решив не забрасывать его на плечо, а просто нести перед собой, отчего теперь со стороны я выглядела намного более неуклюжей, чем моя сестра.
– Риан начал встречаться с девочкой из параллельного класса.
– Да ла-а-адно!
– Серьёзно.
– Ты её видела?
– Тоже крашеная блондинка, как и у старшего, только с наличием розовых прядей.
– В этом плане Риан побыстрее своего старшего брата оказался, – заметила я, когда мы уже поднялись на второй этаж. – Насколько я помню, Гарет начал встречаться с девушками в семнадцатилетнем возрасте, а Риану только шестнадцать исполнилось.
– Но, представляешь, в этом вопросе Риан кажется мне серьёзнее своего брата. Гарет зажимался с разными девчонками по углам, пока у него не появилась Шана, а Риан с размаха так серьёзно подошёл к этому вопросу: привёл знакомиться свою избранницу с нами в бар уже спустя месяц якобы тайных отношений, о которых мы с Маршаллом, естественно, непрозрачно догадывались.
– И что Маршалл думает по поводу этого?
– Шутит, что эти двое будут как мы – навсегда зависнут рядом друг с другом, – Астрид широко заулыбалась, будто не веря в подобную возможность и одновременно желая именно такого исхода для своего сына. – Девушку зовут Руби Фокскасл. Риан и Руби – звучит красиво, а?
– Всё-таки ты рано или поздно, но станешь молодой бабушкой, – усмехнулась я.
– Посмотрим ещё, в каком возрасте Берек тебе внуков заделает, и будешь потом развозить его потомство по элитным школам для одарённых детей, – сестра одарила меня своей знаменитой широкой улыбкой.
– Да уж… – я не заметила, как сдвинула брови и скрестила руки на груди.
– Что такое? – Астрид всегда мгновенно замечала даже малейшую перемену моего настроения. – Тебя что-то тревожит?
– Нет, не тревожит, просто… – встретившись с проницательным взглядом сестры, я прикусила нижнюю губу. – В общем, я держала кое-что от тебя в секрете, чтобы ты случайно не подумала, будто бы я не справляюсь.
– Не пугай меня, Тесса, – в её тоне мгновенно проступила настороженность.
– Дело в том, что у меня не было столько денег, чтобы оплатить аренду этой квартиры на полгода вперёд. Я смогла бы погасить максимум три месяца, и-то без учёта расходов на сам переезд. Поэтому я взяла в долг у Грира сумму, необходимую для погашения пяти месяцев аренды.
– Тереза, не глупи. Ты должна понимать, что это нормально – не справляться абсолютно со всем в одиночку и просить помощи у близких тебе людей. Но я тебя хорошо знаю: ты ещё не доросла до уровня осознания важности принятия материальной помощи без чувства угрызения совести. Ты наверняка и Грира попросила молчать о своём долге. – В ответ я промолчала, на что Астрид продолжила. – Итак, почему ты в итоге решила раскрыть свои карты, которые так хотела спрятать от меня, в то время как должна была их уверенно показать ещё в самом начале?
– Я рассказала тебе об этом только потому, что мне… – Я тяжело выдохнула и приказала себе собраться. – В общем, сегодня утром мне выставили счёт на обучение в этой школе для одарённых на ближайший год. Взнос за первое полугодие я должна буду внести при подаче документов. Максимально допустимая задержка – неделя. Однако совершенно очевидно, что данное заведение проповедует пунктуальность, так что про недельную задержку лучше сразу забыть. Проблема же заключается в том, что этот взнос равняется моей восьмимесячной заработной плате.
Я собиралась влезть в долги. В очень крупные долги. Такие, которые мне придётся выплачивать более года, и-то если Алан Пасс вдруг не решит лишить меня премии. Может быть у меня ещё и был шанс отказаться от затеи с этим переездом, но я уже перевезла свои вещи в этот город, в этот дом, уже почти начала новую жизнь, уже слышу шум прибоя, доносящийся из приоткрытого окна, да и нечестно было бы не справиться с этим мероприятием, и тем самым лишить Берека возможности получать достойное его интеллекта образование. Я просто буду ещё больше работать. Возьму дополнительные проекты или один самый сложный, но деньги и Гриру, и Астрид обязательно верну.
Астрид положила свою крепкую руку мне на плечо и заглянула в мои глаза:
– Мой племянник получит достойное образование, даже если всё его целиком оплатить из собственного кармана придётся мне с Маршаллом, – моя собеседница вдруг хитро прищурилась, как прищуривалась всякий раз перед тайным нападением. – Хотя нет, знаешь, из нашего богатенького братишки я без проблем выбью бо?льшую часть оплаты вплоть до восемнадцатилетия Берека, – угрожающе заулыбалась она, и я не смогла ей не улыбнуться в ответ, но, кажется, моя улыбка получилась невеселой. Я редко чувствовала себя несправляющейся со своими родительскими обязанностями, и сейчас был именно этот редкий момент. – Новое место жительства – новая жизнь! – До боли сжав моё плечо, уверенно и бодро выдала Астрид. – Прошу, заведи себе хороших друзей… – уже отпустив моё плечо, она вновь направилась к всё ещё скрученному ковру, лежащему посреди комнаты, чтобы помочь мне расстелить его напротив моей кровати.
После смерти Рины у меня больше не было друзей – я не просто не пыталась, но даже не задумывалась над тем, что мне необходимо завязать с кем-то дружеские узы. Кажется, мне это было просто не нужно. Я просто не верила в то, что смогу с кем-то дружить по-настоящему, как это было с Риной, а играть в дружбу, просто притворяться чьим-то другом, мне точно не хотелось. Но меня просила “хотя бы попытаться” Астрид… Ей я не могла отказать.
Глава 19
Пейтон Пайк
02 октября – 20:35
Упираясь локтями в стол, а губами в сжатые кулаки, сцепленные между собой пальцами, я отстранилась от внешнего мира и с головой ушла в анализирование результатов расследования первого дня.
Жертва: тридцатипятилетняя Ванда Фокскасл – учительница начальных классов в школе имени Годдарда для одарённых детей, любящая и любимая жена, мать троих несовершеннолетних детей. На момент смерти на жертве был надет не её плащ, однако эта странность легко и логично объяснялась: у Терезы Холт, которую она навещала в тот вечер, имелся точь-в-точь такой же плащ, только меньшего размера и без латки на отвороте воротника. Именно благодаря отсутствию этой латки Бернард Фокскасл, муж убитой, узнал в плаще вещь, не принадлежащую его жене – он лично поставил на плаще своей супруги эту латку, использовав ярко-красные нитки, из-за чего Ванда была вынуждена носить шарф, чтобы скрыть промах своего заботливого мужа. Итак, при выходе из квартиры Терезы Холт Ванда Фокскасл просто перепутала свой плащ с плащом матери своего ученика, что легко доказывается нахождением личных вещей жертвы в карманах плаща, изъятого из квартиры Холт. Значит, убийца всё-таки не переодевал жертву. Плащ – случайность. Но не фатальная ли она? Тереза Холт была последним человеком, видевшим в живых и Ванду Фокскасл, и Рину Шейн. В обоих случаях убийства произошли всего лишь в течение пятнадцати минут после последнего контакта Терезы с жертвами. Возможно, я копаю не в том направлении, однако всё же…
Результаты с видеорегистраторов, установленных в припаркованных на месте преступления и рядом с ним автомобилях, неутешительны. Ни одна из пяти доступных камер не была включена – записи отсутствуют. Выходит, у нас остаётся только запись с камеры пляжного видеонаблюдения, на которой отчётливо зафиксирован момент смерти жертвы, но на которую не попал сам убийца – в наших руках оказалась только его тень. Как будто бы мужская, широкоплечая… Но тень ни о чём конкретном не говорит и с большой вероятностью может вводить в заблуждение.
На месте преступления не обнаружено никаких улик, тем более никаких следов ДНК. То же касается салона автомобиля жертвы: он оказался стерильно чист – накануне миссис Фокскасл подвергла его химчистке.
Люди, живущие в прибрежных таунхаусах, ничего не видели и не слышали. Результаты опроса Арнольдом семей, которые Ванда Фокскасл успела обойти перед тем, как пришла в гости к Терезе, тоже ничего, кроме положительной характеристики жертвы, не дали.
Итого: в нашем распоряжении только тень на некачественной видеозаписи и пуля калибра 5,6, предположительно выпущенная из High Standard HDM на расстоянии десяти шагов, попавшая прямо в сердце жертвы, что свидетельствует о хорошем зрении убийцы. И ещё у нас есть Тереза Холт…
Я смогу Его поймать. На сей раз Он точно не уйдёт.
…Вспомнив о дважды прозвучавшем за сегодня предупреждении в мою сторону со стороны Арнольда Рида и услышав входящий звонок за соседним столом, я вдруг пришла в себя. Тяжело выдохнув, уже спустя минуту я покинула своё рабочее место и направилась в кабинет своего непосредственного начальника. В последнее время он стал задерживаться на работе почти так же долго, как и я. Наверняка дело в том, что его жена снова попала в больницу. Теперь будет застревать здесь от рассвета до заката, пока она не выпишется.
* * *
Произведя три уверенных стука костяшками пальцев в дверь босса, я, не дожидаясь разрешения войти, открыла дверь и переступила порог.
– А, Пейтон, – развернувшись в своём кресле, пожилой мужчина окинул меня уставшим взглядом. – Даже не удивлён, что это ты. Ты видела, который сейчас час? Ты уже давно должна быть вне участка, пить пиво с друзьями или смотреть телевизор дома.
Кадмус Рот занял кресло начальника отдела уголовного расследования три года назад, за год до того, как я получила повышение и стала следователем после ухода моего предшественника, Эйча Маккормака, на заслуженную пенсию. Кадмус был примерно моего роста, плотный мужчина с начинающими седеть волосами и сильно розовеющими во время сильных эмоциональных переживаний щеками. Он носил квадратные очки в чёрной оправе и всегда был при галстуке. Хотя он и обладал редкостной добротой, которая обычно может сильно мешать людям, занимающим подобную должность, одновременно он был и строгим начальником, что делало его и душой компании, и уважаемой личностью среди его подчинённых.
– Присаживайся, – пока я подходила к его столу, он указал мне на стул напротив. Как только я на него опустилась, Рот упёрся в меня внимательным, хотя и откровенно усталым взглядом. – Дело Больничного Стрелка, верно?
– Всё указывает на то, что это Он, – сдвинула брови я.
– Тридцать два года прошло с момента его появления в этом городе. Я тогда ещё сопляком был, только поступил в академию… Значит, Больничный Стрелок, – тяжело выдохнул мой собеседник. – Уже просмотрела дело Рины Шейн?
Он спрашивал только об одном предшествующем деле, хотя их было два: первому было тридцать два года давности, второму пять лет. Кадмус знал – все знали – что первое дело я выучила наизусть от корки до корки, поэтому он спрашивал о деле предпоследней жертвы. Однако правда заключалась в том, что и дело Рины Шейн, за прошедшие пять лет, я успела вызубрить от заглавной буквы до последней точки.
– Вы закрепили это дело за мной, – решила начать издалека я.
– Что вполне логично. Ты прибыла на место происшествия, ты присутствовала при первичном осмотре и даже уже начала работу со свидетелями. Айрин сейчас загружена, Сэмюэль… Он немного хандрит. По-любому остаёшься только ты, Пейтон.
– Ещё есть Арнольд Рид.
– Арнольд? – его явно удивило моё предложение. – С чего вдруг?
