Мы спускаемся вниз, где в тени поджидает нас Феми Вано.
– Ты пойдешь с Феми и будешь делать все, что он тебе скажет, – велит мне Азельма.
Меня снова охватывает паника.
– Н-но я хочу остаться с тобой!
Эта новая оболочка моей сестры наклоняется ко мне, смотрит прямо в глаза и говорит бесцветным голосом:
– Иногда приходится платить ужасную цену, чтобы защитить то, что любишь.
Я не понимаю, о чем она говорит. Я хочу задать ей сотню вопросов, но не могу подобрать слова. Они все застряли у меня в горле, а по щекам катятся слезы.
Она не обращает на них внимания.
– Теперь ты должна сама о себе заботиться.
Она смотрит на Феми, ее глаза – как льдинки.
– Ну, забирай ее.
Ни прощальных слов, ни объятий, ни заверений в любви… Вместо всего этого она просто отталкивает меня от себя, как будто я ей больше не нужна.
– Зелли!
Она двигается между столами, вытирая их.
– Зелли! – Я делаю шаг к ней, но Феми тянет меня в обратную сторону.
– Тсс… – В его голосе слышится тревога. Он напуган, но я не понимаю, почему.
Теперь я слышу. Сквозь громкое биение своего сердца я слышу скрип сапог по гравию и голоса снаружи.
– Уходите! – шипит Азельма.
Феми хватает меня и прижимает к себе, а я чувствую, как страх из его костей проникает в мои.
Он тянет меня в кухню, подальше от Азельмы; на какой-то крошечный миг она оборачивается и бросает на нас взволнованный взгляд через плечо. Потом снова отворачивается и выпрямляет спину, высоко поднимает голову и сжимает кулаки.
Я зову ее, но Феми крепко зажимает мне рот рукой.
– Тенардье! – разрывает тишину крик у входной двери. Он звучит как рык, как грозный приказ.
Феми замирает. У нас над головами слышится стук и шарканье ног; кажется, этот окрик сразу поднял отца на ноги. Удивительно, как это посетителю, кто бы он ни был, удалось одним словом пробудить его от вечного пьяного забытья.
Феми выглядывает и смотрит во все стороны, проверяя, не стоит ли кто-нибудь во дворе.
Слышу, как отец с похмелья хрипло и заискивающе говорит с верхней ступеньки лестницы непривычно неуверенным голосом:
– Барон Каплан?
Посетитель входит в трактир, а в это время в темной кухне Феми шажок за шажком двигается со мной к выходу, стараясь не издавать ни звука.
– Извините меня, – продолжает отец, – я не ожидал, что вы лично займетесь таким незначительным делом!
– Незначительным делом, Мастер зверей? – Голос раскатывается как гром; кажется, от него даже начинает дрожать крыша. – Ты забыл, кто я такой? Ты забыл, как я таким стал? Я хотел посмотреть, действительно ли ты на это способен, сможет ли даже такой человек, как ты, продать свою плоть и кровь.
«Продать свою плоть и кровь»? Осознание сбивает меня с ног, как будто кто-то ударил меня кулаком в живот.
Азельма… Отец собирается продать Азельму?!
– У меня здесь двенадцать золотых монет, Тенардье.
– Двенадцать… – повторяет отец, и в его голосе слышится сомнение, неуверенность. Во мне вскипает ярость, потому что мне знакомы эти интонации: отец занимается своим обычным делом. Он действительно торгуется, на этот раз желая набавить цену собственной дочери.
Я кусаю Феми за руку, но он не ослабляет хватки; наконец нащупав ручку двери, он вытаскивает меня в темноту улицы.
2. Хранители ворот
Не помню, как Феми удалось утащить меня оттуда, помню только, что я царапалась, как дикий зверь, выла до тех пор, пока у меня не пропал голос, и, хрипя, просила вернуть меня к Азельме, но он ни разу не ослабил хватку.
Слегка дрожащим голосом он пробормотал мне:
– Я отведу тебя к месту, куда ты должна пробраться. В западном крыле будет комната. В этой комнате – мальчик. У него на шее найдешь то, что должна забрать, а иначе все будет потеряно.
Во мне еще бушует буря эмоций, но он уже шепчет мне подробные указания. А вдруг, если сделаю то, о чем он меня просит, я смогу вернуться домой?
Поднимаю глаза на огромные металлические ворота – над ними возвышаются шесть голов, насаженных на прутья. Это Хранители ворот, вечно смотрящие на всех, кто к ним приходит. Головы забальзамированы в масле, чтобы не сгнили, но все равно дождь и ветер сделали их мерзкими и устрашающими. Страшное предупреждение для всех людей: вот что случается с теми, кто пытается перейти путь знати.
Вот куда я должна пробраться.
Позолоченная клетка, дворец Тюильри.
Чувствую, как сердце сжимается от страха.
Помни, что всем бывает страшно.
Закрываю глаза и вспоминаю слова Азельмы, те истории, что она мне нашептывала.
Il еtait une fois[4 - Давным-давно (фр.)]… шесть мышек жили в городе котов. Они родились во времена больших страданий и ужасного террора. Однажды мыши начали задавать вопросы о том, о чем раньше ни одна мышь не осмеливалась говорить даже шепотом…
Я открываю глаза и пересчитываю головы на шипах, вслух произнося их имена.
Вот какие имена дали этим мышам: Робеспьер Неподкупный, Марат Ужасный, Дантон Золотой Язык, Мирабо Мудрый, Демулен Храбрый, Сен-Жюст Прекрасный, Ангел Смерти.
Отец целый год брал меня с собой на все свои кражи, поэтому я умею тихо взбираться куда угодно и проникать в самые маленькие помещения. Мне кажется, я только призрак, тень девушки, а не живой человек.
Мне страшно залезать во дворец. Но еще страшнее думать, что случится, если я туда не проберусь. Знаю, я обязательно должна вернуться к сестре, так что чем быстрее сделаю то, что мне велят, тем быстрее смогу с ней встретиться. Поэтому бросаюсь под колеса проезжающего экипажа, цепляюсь за него снизу и таким образом проскальзываю мимо стражи и оказываюсь в дворцовом парке. Я держусь за дно кареты до тех пор, пока из нее на белоснежный гравий подъездной дорожки не спускаются ноги в туфлях, украшенных драгоценными камнями, а слуги в кожаных ботинках и тяжелых сапогах не закрывают двери с гулким стуком. Экипаж теперь движется к какому-то громоздкому зданию, и я наконец ослабляю хватку.
Мне чудом удается проскочить мимо всех источников шума – даже в столь ранний час тут и там раздаются крики сторожей, стук колес, голоса слуг, – и карабкаюсь по стене, которая должна привести меня к западному крылу.
Когда добираюсь до нужного балкона, из пальцев у меня уже сочится кровь; я перебрасываю себя через перила и безвольным мешком сваливаюсь на пол.
Несколько минут уходит на то, чтобы осмотреться. Передо мной – большая закрытая дверь. Но отец научил меня вскрывать замки еще раньше, чем я научилась ходить. Шарю в карманах брюк и нахожу булавки, которые Азельма нарочно положила мне с собой. Безмолвно поблагодарив ее, вытаскиваю все булавки из карманов и принимаюсь за дело. Отец был мне хорошим учителем. Буквально за несколько секунд я открываю дверь, она распахивается наружу, а я стою и смотрю на внушительных размеров комнату. Кажется, что сердце от страха стучит прямо в горле, но какая-то сила манит меня вперед. Я делаю шаг внутрь и даю глазам привыкнуть к полумраку.
В этой комнате – мальчик.
Он в дальнем конце комнаты, спит на огромной высокой кровати.
Я не обращаю внимания на лепнину, изящную мебель, горы безделушек, мрачно поблескивающих в тусклом лунном свете, который просачивается в комнату. Полог вокруг кровати не задернут. Удивительно, почему такому мальчику хочется смотреть с кровати в темноту.
У меня перехватывает дыхание, я неслышно подхожу к нему быстрыми шагами, стараясь победить в себе страх. Интересно, кто он такой. Конечно, кто-то очень важный и знатный, раз у него одна комната размером с весь отцовский постоялый двор.
У него на шее найдешь то, что должна забрать, а иначе все будет потеряно.
Из ночной сорочки с пышным воротником выглядывает не больше дюйма бледной кожи. Но я ничего не могу разглядеть у него на шее.
Хоть я и взбиралась по стенам, и спускалась по печным трубам, выполняя указания отца и воруя то, что он велел, мне никогда не доводилось красть что-то в присутствии хозяев. Есть правило: мы должны прятаться и выжидать, пока они не уйдут. Но сегодня правила изменились.
Тру руки друг о друга, чтобы согреть их, и наклоняюсь над мальчиком. У него длинные ресницы и темные волнистые волосы, а еще очень мирный вид. При свете луны он кажется мне красивым, похожим на мальчика из историй Азельмы.
Я осторожно прикасаюсь пальцами к его сорочке: лучше всего действовать или очень быстро, или очень медленно. Щупаю сорочку, стараясь не касаться его кожи. Вот оно! Цепочка, длинная и тяжелая: так вот почему ее не было видно на шее. Мне это даже на руку: значит, она свободно снимется. Покрывало соскальзывает вниз, и на секунду я замираю, глядя, как подвеска сверкает в лунном свете. Такого огромного драгоценного камня я не видела никогда в жизни: сапфир в золотой оправе, обрамленный россыпью жемчуга и других камней. Тяжелое украшение лежит на груди у мальчика, и он обязательно проснется, когда я подниму кулон. А если даже не проснется в тот момент, то уж точно – когда я начну стягивать цепочку у него через голову.
Ты маленькая и быстрая, и это тоже твое оружие.
Считаю до трех и начинаю двигаться. Подвеска уплывает от него легко, как вода, слышится только легкий шорох в тот момент, когда цепочка скользит по коже.
Он открывает глаза и смотрит прямо на меня.
Ты умна, Нина, это твое оружие.
Если он закричит и позовет на помощь, то украдет у меня те ценные секунды, что нужны мне для побега. До балкона добежать я успею, но уже не вылезу наружу.
«Это искусство воровства, – звучат в моих ушах слова Феми. – Глухой многого не замечает, а слепого легко сбить с толку. Если человека притягивает твое лицо, он не смотрит тебе на руки».
Мне нужно отвлечь его и удивить, то есть удивить еще больше, чем сейчас. Он открывает рот, и я делаю то, что первым приходит в голову: крепко прижимаю свои губы к его губам и целую – я много раз видела такие сцены в темных углах отцовского трактира. У его губ шоколадный вкус. Это последнее, что проскакивает у меня в мозгу перед тем, как я отталкиваюсь от него и со всех ног мчу к балкону.
Я уже на пороге, чувствую холодный ночной воздух, но губы до сих пор горят. Слышу за спиной какой-то сдавленный звук, когда перелезаю через ограждение и начинаю спускаться по стене.
– Подожди! Пожалуйста!
Мне нельзя смотреть вверх, но я поднимаю голову, цепляясь за стену ободранными пальцами и ощущая спиной холодный ветер. Он двумя этажами выше, смотрит на меня вниз с балкона. Сейчас он позовет стражу, сейчас он потребует обратно свою подвеску, сейчас он прикажет меня арестовать, и я подведу Азельму и Феми.
– Кто ты? – спрашивает он.
Я замираю на секунду, а потом улыбаюсь ему.
– Черная Кошка, – говорю я.
Разжимаю пальцы и тенью исчезаю в ночной мгле.
* * *
Мы с Феми в темноте уходим по крышам, минуя беспокойные, никогда не спящие улицы, подальше от центра города; бежим над густонаселенными трущобами и черными переулками. Феми почти летит, он движется бесстрашно и очень грациозно. Время от времени он свистит, каждый раз по-разному, звук ясный и громкий, как у колоколов Нотр-Дама. Мне кажется, что ветер приносит отзвук ответного свиста, но не уверена: может быть, от волнения у меня просто разыгралось воображение.
– Не отставай, котенок! – кричит мне Феми, голос у него ласковый, а глаза блестят в лунном свете. – Не думай, не сомневайся, просто прыгай, когда прыгаю я.
Мне страшно делать каждый шаг, я никогда не знаю, ступит ли моя нога на что-то твердое или я куда-то провалюсь. Отец учил меня карабкаться по стенам домов, но не учил парить в воздухе, перелетая с крыши на крышу как птичка. Каждый раз, прыгая, я думаю о сестре, и внутри все сжимается.
Когда мы ненадолго останавливаемся, чтобы я могла отдышаться, Феми настойчиво нашептывает мне указания: в чем наша задача, какие слова я должна буду сказать; он даже показывает мне особые движения и заставляет повторять за ним. Мне нужно запомнить такую уйму всего, что я дрожу от страха. Начинаю паниковать, горло будто сжимается, но я думаю об Азельме и кусаю губы, стараясь сосредоточиться. Потом мы продолжаем путь. В темноте я снова и снова повторяю про себя слова Феми до тех пор, пока не удается выучить их наизусть. Я сделаю все, что должна, чтобы вернуться к Азельме.
Наконец он останавливается, и я чуть не всхлипываю от облегчения: я слишком устала от такого пути, в ушах до сих пор звучат указания, которые он мне давал. В свете занимающегося рассвета я вижу, что мы оказались на окраине заброшенного квартала, все здания вокруг разрушены временем. Мы слезаем вниз по осыпающейся стене какого-то строения, проскальзываем в приоткрытую калитку и прячемся в тени полуразвалившейся церкви. Потом проходим в тяжелые двойные двери, и я слышу, что наш приход всполошил стаю ворон, гнездящихся на крыше. Внутри все или разрушено, или давно разграблено: скамьи, престолы, витражные окна. Будто зияющие раны, внутри осыпающихся стен.
– L’еglise de l’еv?que Myriel[5 - Церковь епископа Мириэля (фр.)], – говорит Феми, и его тихий голос эхом отражается от развалин. – Говорят, здесь обитает дух ее основателя, человека, которого насильно лишили жизни из-за его ужасных преступлений.
Он берет меня за руку и тянет во тьму, вслед за собой.
– Некоторые говорят, что епископ Мириэль даже после смерти не оставил своих преступных наклонностей. То, что он стал «человеком Божиим» было прекрасным прикрытием для его славного поприща.
Феми осторожно подталкивает меня к маленькой боковой двери, которая раньше, вероятно, вела в ризницу. Мы проходим сквозь очередную полуразрушенную комнату и начинаем спускаться по темной лестнице. Он немного задерживается, чтобы дождаться меня, и показывает, какие камни могут качаться, если на них наступить. В самом низу в тусклом свете мне удается различить огромную дверь, еще более темную, чем темнота в этой ничем не освещенной комнате. Феми кладет на нее руку, я – вслед за ним. Чувствую под пальцами холод. Железо, которое не ржавеет, не горит, не выцветает…
Гигантская дверь распахивается перед нами. От яркого света я зажмуриваюсь.
– Добро пожаловать в гильдию Воров, – тихо говорит Феми.
3. Барон Воров
– Не беспокойся, малявка. Тенардье сегодня здесь нет.
Я вздрагиваю при упоминании отца, но Феми ласково сжимает мне плечо.
– Взгляни наверх.
Он указывает пальцем куда-то вверх, и я запрокидываю голову, чтобы посмотреть. Сводчатый потолок сияет, будто опутанный паутиной из чистого света.
– Вот где истинная красота гильдии Воров, – говорит Феми. – Раз в год во время праздника в честь епископа Мириэля, святого покровителя Воров, каждый член гильдии приносит сюда камень, украшение или блестящую золотую монету. Эти подношения отдаются всем Кошкам гильдии, и они все вместе карабкаются наверх по стенам и взбираются по веревкам, которые свисают с высоких окон. Кошка, которая первой доберется до самого верха, получает почетное право оставить на потолке свой подарок.
Наша мать Столица всегда укутана в такой толстый плащ из тумана и дыма, что я никогда в жизни не видела звезд в ночном небе, но мне кажется, они должны выглядеть именно так. Что-то трепещет у меня в груди при виде такой красоты. Но Феми не дает мне времени налюбоваться ею и уже тянет дальше. Я моргаю и вхожу в шумный зал, где царит полный беспорядок.
