Сначала был один адвокат – неженка, ни о чём, только и причитал: «Бедняжка! Оболгали! Не переживай – спасём!» К счастью, долго не продержался. Вторым адвокатом уже была нормальная тётка, вникла, что почём, и только по делу: «Скошу, сколько смогу, но сильно не надейся».
Марина, конечно, поревела денёк. А на больше и слёз не хватило – всё по Серёженьке выплакала. Паника тоже накрывала – целую жизнь в тюрьме! Но паника и спасала от тоски по любимому, а тоска по любимому – от паники. Сразу два экстремальных состояния в малюсенькой Марининой душе не умещались.
Знакомые ещё долго продолжали писать – многие просто не знали о том, как развивается дело – что она больше не жертва, а преступница, и старались её поддержать «в страшном горе». Сначала Марина искренне терялась на все эти «как дела?», зная, что скоро правда откроется.
«Ок», писала, «нормально», «держусь», «отхожу».
Но это «умалчивание» напрямую стало сказываться на её самочувствии – Марина ощущала одиночество и непонятость, притом что сама ни с кем не делилась.
Замкнутый круг.
И она решила его разорвать.
Говорить о настоящем – нелегко, нас этому не учат. Мы все асы в светской болтовне и легко излагаем свои мысли о политике, культуре, общественном устройстве. Но как делиться слабостью – загадка: я ведь «сильная, успешная, самодостаточная».
В итоге, ещё проходя по делу как потерпевшая, Марина, которая изначально приняла решение ни в коем случае не говорить никому, рассказала почти всем.
«Привет, подруга! Ну как ты?»
«Херово. Я говорила тебе, что это я отравила мужа и ещё, прицепом, Серёжу?»
После такого в верхней строке чата долго бегали три точки – друг печатает, друг печатает, друг печатает…
Пожалуй, это единственное весёлое, что можно вспомнить из того периода. Кто-то отнёс эти переписки (не все, лишь пара человек!) в полицию. Марине было безразлично, а адвокат пытался играть на её невменяемости. Смешные.
Будучи врачом и зная все проверочные тесты наизусть, Марина легко могла бы притвориться дурочкой или психичкой, но ей не хотелось. Убийца Серёжи должен быть наказан.
Но ведь я уже наказана! Наказана-наказана-наказана!
И снова – убийца должен понести наказание!
Но разве может быть наказание сильнее того, что я переживаю сейчас?
Что касается самого срока – тут и правда классика:
Сначала был шок – три-четыре дня.
Потом – «Ну нет, всё ещё изменится! Будет пересмотр, амнистия» – две недели.
Затем Марина ужаснулась, осознала и разработала план побега на случай, если ничего не изменится и срок окажется правдой – неделя.
Ну и, наконец, пришло смирение – всё будет, как должно быть: да, я в тюрьме, но приложу силы, чтобы с этим справиться.
Тут ещё важно заметить – Марина совсем не боец. Раньше думала иначе, а теперь точно поняла. Периодически она читала истории по-настоящему сильных людей, переносят апелляцию за апелляцией, освидетельствование за освидетельствованием, и она восхищалась ими, надеясь, что каждый из них выиграет свою битву, пусть даже трижды виновен.
Но это не её вариант.
Марина любила жизнь, но и в тюрьме – это тоже жизнь, просто другая.
И другого она не боялась.
Сейчас Марина чувствовала огромную любовь к людям, кто был с ней там и кто оставался здесь. Только их лица – светлые и тёмные, весёлые и мрачные, молодые и старые – давали ей ощущение времени и того, что мир существует. А если мир существует – ему нужна жизнь, его можно продолжать. Продолжить Серёжу.
Это её миссия.
Это её долг.
У такой любящей пары обязательно должен был быть ребёнок!
Жизнь Марины чётко делилась на две части. Но не «до смерти Серёжи» и «после», не «до встречи с Серёжей» и «после» и даже не «до тюрьмы» и «после». Первый период включал в себя всё её прошлое, и именовала Марина его не иначе как «подготовка к зачатию», а дальше – она просто будет матерью, как ей и назначено природой.
4
Марина налила себе чаю – она пила только в пакетиках, а сам пакетик никогда не вынимала из чашки: чем крепче получится, тем лучше. В квартире она жила несколько месяцев, но никто этого не знал. Ещё находясь в заключении, она умолила мать купить жильё именно в этом доме. Сколько-то лет ушло на то, чтобы подходящий лот появился в продаже. Квартира оказалась слишком большой для пожилой одинокой женщины, но мать почти не сопротивлялась. Она до самой смерти чувствовала свою вину за всё, что приключилось с Мариной, и единственное желание дочери выполнила, хоть так до конца и не поняла, почему ей непременно хотелось жить в этой развалюхе на улице Космонавтов.
Насколько Марине было известно, почти всё время мать проводила на даче и, хоть и не была стеснена в средствах, зачем-то лазала по мусоркам. «Ты бы видела, сколько всего ценного люди выкидывают! Книги, еду, даже тумбочка в прихожей – я всё нашла!» Наверное, так её родительница спасалась от одиночества или просто коротала время.
Мама умерла ровно через неделю после того, как Марина освободилась, – дождалась! В своём любимом огороде, пропалывая грядки. Кому нужно так убиваться за эти корнеплоды, если всё давно можно купить в магазине?
«Цена твоей жизни – 23 монеты», – злилась Марина, готовя мать к кремации. Но в глубине души знала – это она свела свою ещё совсем не старую маму в могилу.
У каждого врача, как им говорили в университете, рано или поздно образуется собственное кладбище из людей, которых не удалось спасти. Маринино кладбище состояло сплошь из людей, которых она убила сама.
Урну с прахом матери Марина похоронила рядом с отцом, как та и просила – без лишнего шума. Да и какой мог быть шум, если друзей у Дианы Ивановны никогда не было. Только старенький непонятно откуда взявшийся шарпей – когда его не станет, она и для него подкопает ямку у надгробия мамы. Всем вместе им будет хорошо.
Оставшись одна, первым делом Марина сделала небольшой косметический ремонт своими собственными силами, чтоб не привлекать внимания. Понемногу выбросила старьё, накопленное мамой, покрасила стены, отмыла мебель.
Несмотря на разницу в возрасте, женщина быстро поняла, как выглядеть так, чтоб никто из жильцов подъезда не заметил подмены матери на дочь – Марина сильно сутулилась, носила обноски и копалась в мусорках. Вылитая Диана Ивановна! Лазать по помойкам было противно, но и полезно – она видела, куда он выносит свой мусор, и раскапывала всё, до мельчайших фрагментов. Вот банановые шкурки и огрызки яблока – это хорошо, много витаминов, следит за здоровьем. Вот бумажки от коробок с быстрорастворимыми кашами – ну, если подумать, то тоже не самый плохой вариант. Пару раз в неделю находились использованные презервативы и пустые бутылки вина. Всё это ей нравилось, помогало с выработкой стратегии и плана, изучением объекта. Один раз только Марина расплакалась – в мусорке была упаковка от палочек с благовониями – точно такие же всегда покупал Серёжа.
Она ничего не забыла. Какими он пользовался духами, какую марку футболок и трусов предпочитал; обувь любимый носил сорок третьего размера, хотя у самого был сорок второй, – широкая стопа; брился только триммером, шампунь брал универсальный – использовал его и как гель для душа: у него были самые густые, самые красивые волосы на свете. Жаль, этот на него внешне почти не походил. Но ничего! Её ребёнок будет похож на Сергея. В этом Марина не сомневалась нисколько.
5
В туалете шумно и накурено. Из одной кабинки доносятся характерные стоны; девчонка справа от Марины засунула голову под кран, пытаясь освежиться; две другие обсуждают коллег. Никаких котлов – если ад существует, то выглядит именно так – грязная уборная окраинного ночного клуба.
Марина привычным жестом распускает волосы из пучка на голове – длинные волны шалью окутали её плечи. Пальцами она наносит тёмные тени на глаза и бордовую помаду на губы – получилось небрежно. Хорошо, что сейчас это в тренде. Марина делает два шага вперёд и открывает дверь – звук басов и горячий воздух тут же врываются в помещение.
Бородатый бармен улыбается Марине – сложно понять, выделяет ли он её среди других или флирт – всего лишь профессиональная привычка. В шуме людских голосов и электронной музыки разобрать слова практически невозможно. «Три! Три текилы!» – кричит ему Марина, показывая пять пальцев на руке. Бармен смеётся и тоже поднимает пять пальцев: «Три?» Марина кивает ему.
Пять шотов приземляются на стойку – она пока ещё трезвая, но уже непроизвольно подёргивает оголённым плечом в такт. Девушка смотрит на стопки, будто не может решиться, но затем берёт одну в левую руку, другую – в правую, и залпом выпивает обе. Немного вздрагивает – как уточка, что пытается отряхнуться от воды.
Длинные худые пальцы ложатся на плечи Марины, она оборачивается – наконец-то пришёл! Серёжа улыбается – он знает, что это всегда сработает. Никто в целом мире не умеет улыбаться как он.
– Я опоздал, но искуплю! – Серёжа выпивает стопку и сразу тащит Марину на танцпол.
Бессмысленная музыка – именно под такую большинство людей танцуют с самым серьёзным видом. Движения Марины и Серёжи не танец, ребята скорее дурачатся, прерываясь только на поцелуи и пробежки до бара.
– Два по три! – кричит бармену Марина. Бородач поднимает десять пальцев вверх, и девушка утвердительно кивает головой.
С двадцать второго этажа его квартиры город похож на микросхему с миллионами огоньков. Марина курит, сидя на краю балкона. Серёжа стоит к ней лицом, держит рукой за джинсы – хоть какая-то подстраховка. Он напевает – грустно, душевно, хорошо.
– Тебе нужно заниматься пением профессионально, – Марина говорит максимально серьёзно.
– Только в моём универе я знаю двух человек, кто намного талантливее меня. А сколько их в городе, стране, мире…
– Ну и что! Тысячи людей снимают кино лучше, чем ты!
– Да, но не в моём универе, – Серёжа целует Марину в шею и стаскивает её с перилл.
– Милый, не сравнивай себя ни с кем. Ты один такой.
– Это просто ты добрая и хорошая! – Серёжа выкидывает окурок с балкона.
– Хэй, а если пожар?
– Говорю же – хорошая. Хорошая-хорошая-хорошая! Моя!
Марина поворачивается спиной к Серёже, они занимаются любовью. Перед её глазами город, пустота, вечность.
Марина сидит на полу в душевой кабине, стекло запотело. Тени и помада стекают по её лицу, шее, груди. Дверь открывается – внутрь проныривает Серёжа.
– Давай я тебя намылю!
– Ну уж нет! Тогда мы точно отсюда не выйдем!
Серёжа игриво кусает Марину за плечо. Его ресницы моментально слипаются от воды и блестят.
В такси Марина лежит на коленях любимого, затягивается косяком и пускает колечки вверх. Дым упирается в потолок и рассеивается по салону. Серёжа гладит её ещё влажные волосы. Пожилой таксист косится на ребят в зеркало заднего вида, он недоволен, но молчит.
Их озеро сегодня особенно спокойно – так бывает только на рассвете. На берегу нет людей, нет птиц, нет ветра. Серёжа снимает свою рубашку и кидает на влажную землю. Они сидят молча, тесно прижавшись друг к другу. Первый кусочек солнца показывается на горизонте. Марина видела это сотни раз – смотреть на Серёжу ей куда интереснее.
– Столько выпила и всё равно рефлексирую.
– Послушай, пророки никогда не говорили: «Я обещаю», а только: «Я свидетельствую», потому что… Не знаю, как объяснить, но это намного сильнее. Вроде как «обещаю-обещаю». Так вот, я свидетельствую – всё будет хорошо!
– Откуда ты знаешь? Ты ведь ещё совсем маленький!
– Мне нравится, когда ты жмуришься…
– Это я представляю, что у меня в голове фотоаппарат и когда я делаю глазами вот так – изображения сохраняются в памяти навсегда… Хочу, чтобы ты остался там навсегда… И это солнце, и озеро в его свете, и даже то, как камень впивается в мою ягодицу, и что он – совсем не тёплый… Просто ледяной.
Серёжа и Марина идут под палящим солнцем по трассе. Ни одного деревца, ни одной машины.
– Я дурак! Надо было не отпускать таксиста. Теперь сюда никто из них не поедет…
– Представь, что случился конец света и мы с тобой остались вдвоём. Больше нет ни одного человека – все вдруг взяли и исчезли.
– И животные?
– Нет, только люди. Что бы ты делал?
– Поплакал бы сначала – всё-таки друзья там, родители…
– Я бы – нет.
– Потом бы сразу разделся – давай ходить голыми, раз все вымерли?
– Давай!
Серёжа в одно движение снимает футболку, но, когда Марина делает то же самое, набрасывает на её обнажённое тело рубашку, что ещё с озера висит на его пояснице.
– Где мы будем жить, когда все вымрут?
– Как насчёт Нью-Йорка?
– Пожалуй. На первое время сойдёт.
– Будешь снимать кино?
– Да, для тебя. Ты мой единственный зритель.
– А кто в ролях?
– Не знаю. Зебру обучим…
– Блин, но если все животные выжили, а люди – нет, то в зоопарках их некому кормить!
Серёжа умиляется и много раз целует Марину.
– Первые несколько месяцев тогда посвятим освобождению животных!
– Ты умеешь водить самолёт?
– В интернете точно есть инструкции. Но всех не успеем…
– Разделимся и большинство спасём!
– Не хочу разделяться! Никогда-никогда-никогда.
В старых ржавых «Жигулях» двое на заднем сиденье. Их руки и ноги сплетаются, как корни тропических деревьев. Они больше не два раздельных человека, они – единый организм. Чувствующий, живущий, желающий.
