– Ты можешь объявить о разводе. Летом сравняется три года, как его нет дома, это будет законно.
Снефрид подумала и вздохнула:
– Н-не думаю, что хочу объявлять о разводе. Не могу сказать, что до сих пор безумно люблю его, но все же бросить мужа, как прохудившийся башмак, мне представляется некрасивым. Он ведь не наносил никакого оскорбления мне, а что его так долго нет… то вина судьбы, а не его воля. И еще, сдается, не новое замужество мне предрек мой добрый дедушка. Он сказал, что в этот раз я заставила его уйти, но он в отместку заставит меня саму бежать… до самого Утгарда.
– Ты хорошо поняла, что он сказал? – Асбранд нахмурился.
– Да. Он сказал именно это. «Тебе придется бежать до самого края Утгарда, и только там ты сможешь остановиться, если не упустишь время и сумеешь уцепиться за якорь».
– За какой якорь?
– Этого он не сказал. Думаю, он имел в виду, что волны судьбы унесут меня еще дальше, как лодку, если рядом не будет якоря. Я это все хорошо помню. Я сразу узнала Хравна, как только он показался – он был точно такой же, как в прошлый раз.
– Какой прошлый раз? – Асбранд нахмурился и подался к ней.
– Ну, я же видела его, когда была совсем маленькая. Мать возила меня к ним, посадив перед собой.
– Вот как! – Асбранд явно был удивлен.
– И однажды я там его видела. Он сидел у очага – такой же маленький, с длинной белой бородой, черными бровями и большими руками. Он тогда дал мне подержать какую-то бронзовую палочку…
– Палочку?
– Ну, вот такой стрежень, – Снефрид показала руками величину, – с одного конца такие… как тонкие веточки, собранные в пучок у самого конца, как у веретена, которое делают из еловой верхушки, только все это было отлито из бронзы. Это веточки вместо прясленя… Хотя прядет Хравнхильд еловым веретеном с прясленем из хрусталя. Мне в детстве безумно нравился этот ее пряслень: когда она прядет, веретено вращается, он так ярко сверкает, как звезда… Что с тобой? Кого ты увидел? – Снефрид обернулась и проследила направление Асбрандова взгляда. – Он что, опять здесь?
– Н-нет, – отец перевел взгляд на нее, как будто с трудом. – Хрустальный… пряслень… это да. Это правда. Это так и есть. Но остальное…
– Что? – Снефрид забеспокоилась, не понимая, чем отец так потрясен.
– Хравн… Когда он умер, ему не было еще и пятидесяти. Он был довольно высоким мужчиной, у него были темно-русые волосы, от возраста они потускнели, но еще не поседели до белизны, и в бороде седины было мало. И она была не длинной, вот такой, – Асбранд показал на середину груди, – и он всегда заплетал ее концы в две-три коротких косички, а на них надевал костяные бусины в виде птичьих черепов. У него было мало морщин, крупный сломанный нос и очень яркие голубые глаза.
По мере его рассказа глаза самой Снефрид раскрывались все шире и шире. Она начинала понимать, почему ее слова так взволновали отца, а теперь его речь то же действие произвела на нее саму.
– Но я видела совсем другого человека! И в тот раз, и сейчас! Кто же ко мне приходил, если не Хравн!
– Может, и Хравн, просто тебе он показался в ином облике. Посмертном.
– Но в тот раз, когда я была маленькой…
– Снеф, дорогая! – Отец накрыл ее руку своей. – Когда он умер, тебе не было двух лет. И тебя никогда не возили туда в это время. При его жизни – ни разу.
– Но я же помню… – Снефрид растерялась. – Я помню их дом с самого раннего…
– Мать стала брать тебя туда, когда скончалась твоя бабка Лауга. Тебе тогда было уже около четырех лет.
– Но что же… я придумала это? – Снефрид ничего не понимала. – Клянусь, я не выдумываю! Я помню, как я сидела одна у очага, мать и Хравнхильд были где-то вне дома, и я увидела напротив старика… И когда я увидела его здесь у нас, я сразу его узнала! Если бы я его не видела раньше, как бы я догадалась, кто это? Приснился он мне, что ли?
– Я этому вижу только одно объяснение, – помолчав, с неохотой сказал Асбранд. – И в тот первый раз… ты увидела его… он явился тебе уже после смерти. Во сне или наяву – не важно. А тебе было около четырех лет. Может быть, это было в самый первый раз, как Хравнхильд осталась в доме одна и твоя мать повезла тебя туда, чтобы ее подбодрить.
– И мне явился мертвец? – в изумлении Снефрид даже привстала. – Но я даже не испугалась!
– Ты была слишком мала. Ты не знала, что дед умер, и не удивилась, увидев его. И не знала, как он выглядел.
– Пожалуй… да, – вынуждена была согласиться Снефрид.
Для маленького ребенка мир еще окутан туманом, он знает мало и не уверен даже в том, что знает, поэтому ничему не удивляется. Она тогда знала, что у нее имелся какой-то дед, отец матери, но не могла бы точно сказать, жив он или умер, то есть присутствует ли в мире, где вещи и людей можно потрогать, или… где-то в отдалении, как все воображаемое. Если четырехлетняя девочка и знала, что «дедушка умер», то, увидев его перед собой, просто решилась, что ошиблась или не совсем верно поняла, что значит «умер».
– Но почему ты раньше мне не говорил, что я не могла его видеть?
– Я не знал, что ты его видела.
– Не знал?
– Ты мне не говорила.
– Я думала, ты знаешь!
– Откуда я мог знать?
– Мама разве тебе не сказала?
Опять же, как это свойственно маленьким детям, Снефрид думала, что родители знают все. Ни разу за всю ее взрослую жизнь ей не пришло в голову рассказывать отцу о той встрече, поэтому она и не знала раньше, что при жизни деда ни разу не была в Каменистом Озере.
– А зачем ему понадобилось мне показываться? Тогда он мне вроде бы ничего не говорил.
– Ты сказала, он дал тебе «жезл вёльвы». Иначе «веретено вещих жен».
– Это был жезл вёльвы? Та бронзовая палочка?
– По описанию похоже. Ты разве больше никогда его не видела?
– Нет. Это ведь тот самый жезл… ну, который Хравнхильд хочет мне отдать. Оставить, когда умрет. Она хочет, чтобы я взяла его и стала вирд-коной вместо нее. Хочет передать мне нить судьбы своего питомца, сына Алов. Но я не хочу его брать и не желаю даже смотреть…
Снефрид осеклась. Вся ее решимость вдруг испарилась от простой мысли: да ведь она уже взяла этот жезл. Маленькой девочкой, понятия не имея, что это такое и на что ее обрекает. А дал ей это судьбоносное орудие уже покойный дед-колдун, нарочно ради этого вылезший из могилы…
В растерянности она посмотрела на свои руки. «И руки целящие даруйте мне…» Она вылечила отца от хвори, которая должна была его сгубить. Прогнала старого Хравна. Только ради этого на многое можно было пойти…
Но выходит, что судьба ее была решена много лет назад, еще в то время, когда она по малолетству неспособна была понимать и решать. «Жезл вёльвы» остался у Хравнхильд, но некая часть живущей в нем силы осталась у Снефрид.
И как теперь от нее избавиться?
Глава 4
Изгнание обратно под землю изрядно разозлило старого Хравна: уже назавтра погода испортилась. Похолодало, несколько дней валил снег, так что все горы и долины оказались засыпаны, лишь ели да большие камни проглядывали сквозь белый покров. Глядя на это, Снефрид отказалась от возникшей было мысли повидаться с теткой и попробовать что-то выяснить насчет появления Хравна и «жезла вёльвы». Помимо воли она все прочнее утверждалась в мысли, что Хравнхильд была права во всех своих предсказаниях, но ей вовсе не хотелось окончательно убедиться в этом. От этого начинало казаться, что ее родной дом, отец, привычные окрестности, весь устоявшийся уклад ее жизни – только сон, который разрушит первый легкий звук. А что кроется за ним? В каком мире ей придется открыть глаза?
В такие дни мало кто высовывался из дома, жизнь в округе замерла. «Только девы ётунов в эту пору носятся на лыжах по долинам, и тебе не стоит им попадаться!» – говорили матери детям, если те просились погулять. Луна шла на убыль, и даже когда ей удавалось прорваться сквозь облака и глянуть, что делается внизу, она могла смотреть лишь одним глазом, и света земле давала немного.
«Жди сегодня!» – услышала Хравнхильд однажды утром, едва проснулась. Вернее, за миг до того как проснулась – этот голос ее и разбудил. Отец, старый Хравн, нередко предупреждал ее о чем-либо, особенно о гостях. Слова эти ее и обрадовали, и заставили насторожиться. Она знала, что отец чем-то разгневан в последние дни. Ей-то было известно, кто наслал непогоду на округ Лебяжьего Камня, она не знала только – почему. И сейчас его голос звучал сварливо, раздраженно, но все же Хравн снова мог говорить, а не просто выть голосом ветра.
Но кого ей стоит ждать? На уме у Хравнхильд была племянница, Снефрид. Несколько раз она выходила и смотрела на запад, где в двух роздыхах отсюда лежал Асбрандов хутор. Но оттуда никто не показывался, а потом стемнело, и смотреть стало бесполезно.
К ночи непогода совсем разгулялась, снегопад густел, ветер усиливался. Лишь раз ущербная луна мелькнула меж облаков, одетая лиловой, будто цвет вереска, дымкой. А потом… Хравнхильд ушам не поверила – раздался удар грома. Она как раз была снаружи, возле дома – ходила проверить на ночь коз и подоить ту единственную, которая зимой доилась. Услышав громовой удар, Хравнхильд в испуге вскинула голову и успела заметить меж облаков такую же лиловую, как лунная дымка, молнию. Это как же должен был разъяриться Тор, если достал свой молот в глухую зимнюю пору? Все живое в такую ночь хотело одного – спрятаться. Юркнув в дом, Хравнхильд тщательно заперла дверь.
Похоже, сегодня можно никого уже не ждать, думала она, сидя у очага с пряжей и посматривая на свою старую серую собаку – ради долгой верной службы Хравнхильд позволяла ей зимой ночевать в доме. Какая же должна быть нужда у человека, чтобы выйти наружу в такую ночь – именно сейчас и окажешься между бегущими девами ётунов и разъяренным Тором. Кари, ее старый работник, уже спал в дальнем углу спального помоста, навертев на себя несколько шкур и овчин. Хравнхильд и сама подумывала лечь. Поленья в очаге она расположила так, чтобы горели подольше, но все равно придется ночью вставать и подкладывать, иначе дом остынет. Однако она медлила – предчувствие не давало ей уйти на покой. Старый Хравн редко подает голос, но никогда не делает этого зря.
Над кровлей гудел ветер. Вдруг серая собака подняла голову, прислушалась, выпрямила передние лапы и встала. Хравнхильд отложила веретено, наблюдая за собакой. Та уверенно направилась к двери и стала принюхиваться.
Собака гавкнула. Напряженный слух Хравнхильд различил снаружи какой-то шум – непонятную возню, будто что-то большое тыкалось в толстые, стоймя вкопанные доски, составлявшие наружную стену дома. Ее пробила дрожь – вспомнилось предостережение Хравна. Ничто хорошее не может прийти в такую ночь! Собака залаяла, и возня снаружи усилилась.
– Тише ты! – шикнула Хравнхильд на собаку, быстро подходя к двери.
Казалось, что-то крупное, как медведь, трется о стену. Обливаясь дрожью, Хравнхильд взяла стоявший на краю лавки топор и глянула на Кари: надо бы его разбудить.
Потом раздался стук – кто-то колотил снаружи в стену. Хравнхильд испугалась еще сильнее – этот беспорядочный стук могло производить какое-то лишенное разума существо. Тролль? Дева зимы? Одинова дикая охота – время для нее самое подходящее – обычно не стучит в двери, но что если какой-то из ее участников отбился от своих?
Шорох переместился, и раздался стук в дверь. Хравнхильд застыла, сжимая топор; она хотела позвать Кари, но боялась сдвинуться с места и подать голос. Собака лаяла, и, вероятно, ее слышали снаружи – стук повторился, еще более громкий и настойчивый.
– Кто там? – закричала наконец Хравнхильд.
Почти прижавшись ухом к холодными доскам, она уловила, что ей пытаются дать ответ. Но не разобрала ни слова – какое-то мычание или рев, да и все.
Точно это тролль! Это не может быть человеческим голосом!
– Если ты тролль, то проваливай! – крикнула она. – Отправляйся назад к матери троллей, я отсылаю тебя в скалы и деревья, возвращайся вспять, к тому, кто послал тебя! Пусть Тор вдавит тебя в синюю скалу на девять локтей, и там ты будешь пребывать, пока не наступит Затмение Богов!
Но тролль – если это был он – не исчез: стук раздался снова, и теперь в нем слышалось нетерпение. Хравнхильд немного ободрилась: собственный громкий голос, имя Тора и упоминание о его силе прогнали ненужный страх. Что если это никакой не тролль, а какой-то бедняга сбился с пути? Немудрено, если он в темноте, среди снегопада, не сумел сразу найти дверь! Он же замерзнет там насмерть, не дотянет до утра.
– Защитите меня, Тор и ты, старый Хравн! – сказала Хравнхильд, и, зажав топор под мышкой, сняла засов.
Ей пришлось изрядно самой нажать на дверь – неведомый гость привалился снаружи и не давал открыть.
– Заходи скорее, проклятый бродяга! – сердито закричала Хравнхильд, враз охваченная резким холодом и ветром. Снежинки целыми облаками полетели внутрь, тая в полете и падая каплями воды, пламя в очаге заплясало. – Ни одному троллю я не позволю студить дом!
Наконец гость показался на пороге – и Хравнхильд отшатнулась. Мелькнула мысль, что она все же накликала беду и к ней явился настоящий ётун. Кто-то огромного роста, как ей показалось, закутанный в шкуру, без лица, весь усыпанный снегом, шагнул в дом, обеими руками цепляясь за косяки двери, и дверной проем был для него тесен.
Но не успела Хравнхильд как следует испугаться, как тролль покачнулся и рухнул прямо на нее – она едва сумела отскочить назад, чувствуя, как дохнуло холодом и снег посыпался ей в лицо. Некто огромный, темный, весь в снегу, лежал на соломе пола, а снеговой ветер тянулся за ним, как плащ. Спешно обойдя его, Хравнхильд захлопнула дверь и снова наложила засов. Так или иначе, но дело сделано, гость вошел.
Не выпуская из рук топор, Хравнхильд наблюдала за ним. Рога, копыта, медвежьи лапы или волчий хвост в глаза не бросились. Гость слегка зашевелился на соломе. Пожалуй, не стоит бояться, что он на нее нападет – похоже, у него просто нет на это сил.
– Кто ты такой, во имя Тора? – строго спросила Хравнхильд. – Скажи что-нибудь, чтобы я поняла, кого впустила в дом.
Она обошла гостя и встала там, где, как ей казалось, должна находиться его голова. Собака обнюхивала его и виляла хвостом – признала человека.
– Ты можешь говорить?
Двигаясь с огромным трудом, гость приподнялся и сел на полу. Провел рукой в варежке по лицу – тому месту, где Хравнхильд предполагала обнаружить его лицо. Он был с головой укутан в толстый шерстяной плащ, в складках которого скопилось столько снега, что гость напоминал скалу серого гранита, покрытую снеговыми расщелинами. Увидев перед собой огонь, снеговой тролль пополз к нему, и Хравнхильд посторонилась. Видя, что он норовит влезть чуть не в самый очаг, она подложила еще несколько поленьев, но предостерегла его:
– Ты задумал изжариться? Дело твое, но мы тут троллятину не едим.
– Гы-гы-де? – прорычал тролль низким хриплым голосом, и Хравнхильд содрогнулась, его услышав.
– Что? Говори по-человечески.
Тролль сбросил с себя плащ и сдвинул назад оказавшийся под ним худ. Перед Хравнхильд предстало красное от холода, грубое, обветренное лицо немолодого мужчины. Широкий нос, густые брови, глубоко посаженные воспаленные глаза, усы в сосульках, рыжеватая борода, мокрая от тающего снега. На левой щеке, выше бороды, была хорошо заметна поперечно расположенная полузажившая рана, черно-красная от засохшей крови, по величине и виду весьма схожая с еще одним ртом. Ну вот, кое-что от тролля в нем все же есть…
Гость обратил глаза на Хравнхильд, с трудом сосредоточил на ней взгляд.
– Г-где я? – хрипло выдавил он.
– Мой дом называется Каменистое Озеро. А куда ты идешь?
– Это… округ Лебяжьего Камня?
– Да, это округ, которым правит достойный хёвдинг Фридлейв. Тебе нужно к нему?
Хравнхильд никогда раньше не видела этого мужчины и сразу поняла, что перед нею чужак, гость издалека. Даже в нынешнем состоянии, замерзший до полного бессилия, он выглядел человеком бывалым и значительным. Если бы в их округе такой имелся, едва ли она могла бы его не знать, тем более что они были примерно одних лет, сколько она могла судить по его виду.
– Мммм… н-нет, – пробормотал гость, переводя взгляд на огонь. – Н-не знаю. Я ш-шел весь день… замерз как волк. Думал, ё-ётуны возьмут меня посреди долины. Как с-стемнело… Надо было сесть в лесу под ель и переждать буран, но у меня совсем ничего нет из еды, а я не ел уже… со вчерашнего утра. Мог заснуть и не проснуться. А тут еще…
Он с трудом повернулся и схватился за бок. Хравнхильд видела, что он двигается как-то неловко, и тут ее осенило, что это может означать.
– Ты ранен? Что случилось? Это звери, или ты с кем-то повздорил?
Перед нею сразу развернулась вся сага: чужак поссорился с кем-то у себя дома, подрался, убил, сам был ранен, вынужден бежать… и вот упал у ее порога! И уже завтра-послезавтра по его следу сюда придут мстители. Очень нужен ей такой подарок!
– Н-нет, – он говорил не очень внятно, с трудом шевеля замерзшими губами. Видно, у него все лицо в метели задубело, несмотря на худ и плащ. – Не сейчас. Давно. Рана… открылась… давняя.
– Покажи, – велела Хравнхильд не без сомнения.
Если он вздумает умереть тут, возле ее очага, ее тоже ничего хорошего не ждет. Придется ехать к Фридлейву, объявлять о смерти неведомого человека… Ну или просто зарыть его где-нибудь в лесу и сделать вид, что она его в глаза не видела.
– Ты лекарка?
– Самую малость, – Хравнхильд поджала губы.
Но гость уже заметил развешанные везде пучки трав.
– Помоги, – он кивнул на свой пояс и слабо пошевелил закоченевшими пальцами.
– Ох-ох! – Хравнхильд встала на колени возле него. – Давненько мне, старухе, не приходилось расстегивать пояса мужчинам!
Гость глухо хмыкнул. Он мог бы сказать, что и ему давненько женщины не расстегивали пояс, но на шутки не было сил. Ворча и дуя на зябнущие пальцы, Хравнхильд принялась за дело: ремень на морозе стал как железный и не гнулся, бронзовая пряжка обжигала холодом. Однако пряжка в виде драконьей головы была очень хорошей, тонкой работы, а к тому же позолоченная. Ого, подумала Хравнхильд. Этот тролль, кем бы он ни был, не из бедных бродяг, хоть и не ел два дня.
Из-под мокрого, тяжелого плаща еще что-то блеснуло, и у Хравнхильд сами собой вытаращились глаза. Она увидела рукоять меча – он висел у гостя на перевязи за спиной и до того был скрыт под плащом. Навершие рукояти в виде полукруглой шапочки покрывал тончайший узор из серебра и золота, и близ очага оно сияло так, что кололо глаз. Хравнхильд чуть не отпрянула, потрясенная. Воистину, мертвеца в ее доме было увидеть легче, чем такой меч! Он стоит больше, чем весь ее дом, со всей утварью и козами, да в несколько раз! Подобные вещи она видела лишь два-три раза в жизни – у конунгов и их приближенных, и то издали.
