– Что вы там забыли в ночи? – нахмурилась она, явно подозревая, что Титов станет заниматься расследованием без неё.
– Ничего. Я просто остановился на постой на Полевой, через два дома от Департамента, – со вздохом пояснил поручик.
– А почему именно там? – полюбопытствовала немного успокоенная девушка.
– А почему нет? В городе я человек новый, привязанностей не имею, так какой смысл селиться где-то ещё, если единственный интерес у меня здесь пока – служба?
– Разумно, – задумчиво похвалила Брамс.
Больше, к счастью, вопросов не задавала, вскоре они тронулись в путь, а через четверть часа и вовсе распрощались у небольшого домика с белыми резными наличниками. Поручик наскоро почистил китель, умылся с дороги и лёг спать.
Ночь у Титова выдалась беспокойная. То его терзали бесплодные мысли о начатом только что деле и смутные дурные предчувствия, связанные с ним же; то постель казалась чересчур мягкой, а одеяло сбивалось комком; то мужчина решил, что ему слишком душно и нечем дышать, и настежь распахнул окно. Но полегчало ненадолго: в комнату полились едва слышные звуки сонного города, которые, однако, казались Натану набатом. Да ещё пахнущий рекой сквозняк, играя занавесками, дразнил поручика, складывая их в зыбкие очертания одетой в белую рубаху девичьей фигуры, тянущей к мужчине руки.
«Чёрт знает что такое!» – зло проворчал себе под нос Титов и накрыл голову подушкой. Звуки и образы перестали так досаждать, и мужчина вскоре сумел забыться тревожным сном, который, увы, оказался не лучше яви. То Натану виделась Брамс, плывущая на спине по реке сквозь предрассветный туман, и в сложенных на груди руках её трепетало пламя свечи. То сам поручик отчаянно отстреливался от каких-то смутных теней, и в нагане неизменно недоставало единственного патрона. То снился длинный сырой сводчатый ход с земляным полом и стенами, сложенными из тяжёлых тёмных блоков, между которыми сочилась влага. То простоволосые девицы в венках и полотняных рубахах водили хоровод в лунном свете, заливающем поросшее высокой травой взгорье в излучине реки. То грезилась пахнущая конским потом и порохом сумасшедшая скачка в ночи на хрипящей от усталости лошади.
Наконец Титова вырвал из всего этого сумбура пронзительный петушиный крик, прозвучавший как будто над самым ухом, и мужчина, дёрнувшись, сел в постели, сонно тараща глаза в рассветный сумрак и нащупывая на боку наган. Через пару мгновений поручик сообразил, что он вообще-то спит в одних подштанниках и кобуры на привычном месте быть не может, вон же она, на спинке стула поверх кителя.
Более-менее очнувшись, Натан понял, что успел сильно озябнуть: приятная прохлада вечера сменилась промозглой утренней сыростью. Да ещё голова после такой тревожной ночи была тяжёлой и пустой, а настроение – угрюмым. Окно закрывать Титов не стал, вместо этого поднялся и принялся за зарядку, чтобы и согреться, и проснуться сразу. Окончательно добиться последнего помогло ведро воды, опрокинутое на голову на заднем дворе.
Хозяйка, старая бездетная вдова Марфа Ивановна Проклова, тоже поднималась рано: надо было подоить пару вредных бодливых коз и отдать их пастуху, покормить кур и приготовить еду. Самой-то сухонькой бойкой старушке много не требовалось, но с постояльцем они условились о полном пансионе. Впрочем, такие заботы одинокой женщине были даже в радость – всё веселее. Да и среди соседок Марфа Ивановна вдруг приобрела дополнительный авторитет: уже вся улица знала, что постоялец её из самого Петрограда прибыл для усиления здешнего отделения Департамента полиции, а то и для контроля за его работой. И вроде как из Охранкиприслан, где лично виделся с государем и был им отмечен, а здесь полицмейстер встречал его как родного – значит, точно птица высокого полёта.
Титов же, не имевший понятия о своих невероятных знакомствах, после обливаний тщательно побрился, испросив у хозяйки горячей воды, съел миску каши с маслом и ломтём свежего, пышного белого хлеба и понял, что жизнь всё же хороша, невзирая на мелкие неудобства.
– А скажи, касатик, – завела Проклова за чаем, с родительским умилением наблюдая здоровый аппетит постояльца. – Правду бабы говорят, будто ваши, полицейские, вчера русалку за волосы из реки выволокли?
– Глупости, – отмахнулся Натан. – Обыкновенная утопленница. А что, уже болтают?
– Город маленький, – философски пожала плечами женщина. – Да и в «Губернских ведомостях» вон уже написали.
– Вы газеты читаете? – оживился мужчина. О наличии печатного слова он как-то подзабыл за вчерашней суетой, а сейчас вот решил, что свежая утренняя газета была бы кстати. Не только теперь, а вообще: нужно потихоньку обживаться, узнавать, чем дышит губерния, привыкать к здешним порядкам, а газеты в таком деле – первое подспорье.
– Да куда мне, я только по складам и могу. Старая уже, где мне учиться! То молодым нужно, вам ещё жить и жить. Век-то вон нынче какой!
– Какой? – уточнил Титов.
– Какой-какой – просвещённый! – значимо закончила она, поправляя белый платок. – А про русалку – это мне пастух сказал. Тут недалече, на углу с Соборной, всегда газетами торгуют, а он аккурат мимо стадо гонит, слышит, что зазывала кричит.
– А что ещё говорят? – поинтересовался поручик для поддержания беседы и получил в ответ целый воз сплетен разной степени свежести и достоверности – от историй о гулящей агапьевой дочке из тридцать восьмого дома и отелившейся тройней коровы до местных сказок о привидениях в усадьбе на Троицкой и таинственном подземном поселении, что простирается на многие вёрсты не только под самим городом С***, но даже за реку, и дальше к невысоким местным горам, которые вообще суть рассадник всяческой нечисти, и крещёному человеку там делать нечего.
– А про общину на Песчаном острове что-нибудь знаете? – Поручик был весьма удивлён, что горные духи показались Марфе Ивановне более достойными внимания, нежели настоящие язычники. С соседской-то дочкой понятно, окрестности простому человеку всяко интереснее неведомых далей, а вот всеобщее местное безразличие к такой диковинке озадачивало.
– А что с ними? – в свою очередь удивилась хозяйка. – Чудные, конечно, деревяшкам кланяются, да только люди и люди – тихие, смирные, живут своими порядками, зла не чинят. Чай, не зря народ говорит, во всякой избушке свои погремушки. Был у нас тут поп молодой, дурной, всё этим язычникам жизни не давал. Так пришёл старшина их общины, суровый такой старик, сам что твоя деревяшка, при всём честном народе полковша святой воды выпил, крест серебряный в ладонях держал и ко лбу прикладывал. Говорил тогда, мол, вера ваша учит смирению и кротости, учит отцов и бога чтить, так и мы, говорит, отцам нашим и земле нашей кланяемся. Много чего вообще говорил, с попом тем хорошо так, складно собачился, как будто и сам семинарию кончил. А я тебе вот ещё что скажу, касатик: иной некрещёный порой душой больше православный, чем другой, лоб в молитве разбивший.
– Мудрая вы женщина, Марфа Ивановна, – уважительно ответил на это Титов, качнув головой.
Вскоре поручик надел китель, застегнул портупею, распрощался с хозяйкой, вышел на Полевую, на ходу нацепляя фуражку, и свернул к указанному пересечению с Соборной. Департамент находился в другой стороне, но Натан предпочёл заложить крюк и вооружиться печатным словом. По уму стоило бы сходить в ближайшее почтовое отделение и там подписаться на «Губернские ведомости», но где его искать, Титов не знал, спросить же у хозяйки – не догадался.
К зданию Департамента поручик возвращался медленно, почти ощупью, с интересом изучая местную газету. История с обнаруженной утопленницей предсказуемо занимала первую полосу, и автор статьи, не располагая достаточными сведениями о происшествии, от души сдобрил известные ему детали проявлениями собственной богатой фантазии. И вроде бы писал о вещах обыкновенных, безо всякой чертовщины, да только Титову всё время вспоминались байки о русалках и водяных, а к концу статьи и вовсе сложилось впечатление, что вчера на берегу реки он столкнулся с чем-то сказочным. Пришлось напомнить себе, что единственным встреченным вчера чудом по праву можно считать только в?щевичку с выдуманным именем, и то не от «чудесный», а от «чудной». А всё остальное – дело рук человеческих, которые именно ему, Натану, нужно найти.
В двадцать третьей комнате Титова встретил отчаянный, даже остервенелый какой-то стрекот пишущей машинки: Элеонора с очень мрачным и неприступным видом восседала за столом и, обложившись бумагами, щёлкала по клавишам с такой силой, словно мечтала вбить их в стол. Никого из знакомых служащих уголовного сыска не было, только единственный мужчина лет тридцати-сорока – видимо, из тех, кто вчера находился в разъездах.
Тонкокостный, светловолосый, в изящных очочках на востром носу, с узким чахоточным лицом и тонкими усиками, он напомнил Титову поэта из современных. Из тех, что в военное время предпочитали сочинять героические поэмы на чьей-нибудь даче и называть это помощью Родине в трудную минуту, уверяя, что на переднем крае от них не будет пользы, а вот так, в тылу, они поднимают народ.
В этих словах имелось немалое зерно истины, и проку на фронте от бойцов, не державших в руках ничего тяжелее ручки, и впрямь было бы немного. Но Натан, будучи человеком военным и, более того, потомственным офицером, к подобному сорту людей испытывал предубеждение. Да ко всему прочему он ещё мог привести пример из широкого круга своих знакомств, в котором личная доблесть прекрасно сочеталась с недюжинным литературным талантом, и потому к незнакомцу отнёсся с насторожённостью и – заранее – неприязнью.
– Доброе утро, Элеонора, – склонил он голову в сторону делопроизводительницы.
Та молча кивнула в ответ, не отрывая взгляда от документов и не вынимая мундштука изо рта.
– Титов, Натан Ильич. С кем имею честь?
– Здравствуйте-здравствуйте, уже наслышан, уже доложили, – разулыбался тот. – Валентинов Антон Денисович, следователь. Стало быть, ещё один ваш подчинённый. Был в отъезде, в Б*** уезде, а потому не имел удовольствия поприветствовать лично, каковое упущение сейчас с радостью исправляю. – Продолжая улыбаться, следователь Валентинов с жаром, обеими руками пожал ладонь поручика. Руки у него оказались длинными, слабыми и холодными, что тоже не добавило приязни. – Смиренно жду вот, пока Элеонора Карловна изволят освободиться, чтобы перепечатать мой отчёт о происшествии. Должен заметить, забавный и поучительный случай…
Рассказывать Валентинов умел: говорил складно, увлекательно, с лёгкой иронией и знанием дела, и через несколько минут Титов смягчился к нему, старательно убеждая себя, что не всем быть бойцами, такие вот лирики тоже необходимы, раз бог их создаёт. К тому же, может, вид этого Антона Денисовича – результат какой-нибудь тяжёлой болезни, перенесённой в детстве или вовсе хронической. Что ж теперь, человек не имеет права считаться хорошим?
Никакой хвори в новом знакомце он, правда, не ощущал, так что совсем убедить себя в симпатичности нового знакомца никак не получалось, Валентинов петроградцу не нравился. Да и поведение Михельсон, которую Титов уже признал разумной и весьма опытной женщиной, не способствовало возникновению приязни: та не вступала в разговор, лишь недовольно кривилась, кидая на Валентинова косые взгляды. Это бросалось в глаза, поскольку Элеонора произвела на Натана впечатление общительной и незлобивой особы, и ему не верилось, что подобное отношение возникло на пустом месте.
– А где все остальные? – Поручик наконец сумел улучить момент и прервать бойкий монолог следователя. – Шерепа с Машковым, как понимаю, заняты кражей, но Адам, Бабушкин, Аэлита…
– Адам отбыл за приток с депешей, не знаю уж, с чего вызвался, – не дав Элеоноре, к которой собственно обращался Титов, и рта раскрыть, бодро ответил Валентинов. – Бабушкин обыкновенно через день ходит, он на полставки. А вот где душечка-Алечка, мне и самому хотелось бы знать. Она очаровательна, но возмутительно необязательна!
Последние слова неприятно царапнули поручика, хотя Титов так и не сообразил, чем именно. Вроде бы он понял, что имел в виду собеседник: Брамс по рассеянности своей действительно могла что-нибудь забыть или перепутать. Но что-то неуловимое было в интонации, во взгляде, в выражении лица Валентинова, что подспудно пробуждало отторжение.
– Аэлита Львовна забегала утром, забрала свой саквояж, – сделав особенный акцент на имени-отчестве в?щевички, сообщила Элеонора. Пока говорила, она прервала работу и принялась раскуривать папиросу. – Обещала быть после обеда, сегодня у неё занятия в Федорке, да ещё она хотела какое-то своё предположение проверить. Сказала, вы знаете.
– Боюсь даже предположить, – со смешком качнул головой Натан. – Но, надеюсь, никто не пострадает в процессе.
– Элеонора Карловна, я сотню раз просил вас не курить в помещении, – с укором протянул Валентинов, выразительно махнув рукой перед лицом и сморщившись. – Омерзительная привычка! Да и для здоровья вредно, ну как вам не стыдно?
На этих словах Титов неожиданно ощутил настоятельное желание закурить, столь навязчивое, что и сам удивился: он ведь по сути был согласен со следователем, и сам оставил эту пагубную привычку из тех же соображений. Однако всё та же неуловимая фальшивая нота, звучавшая даже не в словах Антона Денисовича, а в самой его манере разговора, в поджатых тонких губах и наморщенном носе, нестерпимо раздражала и будила в обычно рассудительном Натане злющего беса противоречия.
– Элеонора, не угостите папиросой? – привыкший не спорить со своим чутьём, Титов решил пойти на поводу у этого странного желания.
Михельсон улыбнулась одними глазами и молча протянула портсигар. Поручик поднялся со своего места, взял папиросу, немного помял её в пальцах, закусил и присел на край стола делопроизводительницы, искоса наблюдая за Валентиновым.
– Натан Ильич, вы курите? – взгляд следователя сделался каким-то потерянным, неуверенным.
– Бывает порой. Вы против? – полюбопытствовал Титов, раскурил папиросу и кивком поблагодарил Элеонору за предложенную пепельницу. Словно не слышал предыдущего пассажа следователя.
Михельсон, до этого хмурая и недовольная, сейчас вдруг стала похожа на кошку, обожравшуюся ворованной сметаны и греющуюся на солнышке. Жмурилась особенно похоже. Она откинулась на спинку своего стула, скрестив руки на груди, и с невозмутимым интересом наблюдала за Валентиновым. А тот мялся и явно не знал, что говорить.
– Да нет, отчего же, – пробормотал следователь наконец. – Это ведь не запрещено, верно? Вы, к слову, знаете, что Колумб, великий мореплаватель, открывший Америку и познакомивший Европу с табаком…
Однако выяснить, что там случилось с «великим мореплавателем», обитателям двадцать третьей комнаты было не суждено: на столе задребезжал телефон.
– Уголовный сыск, Михельсон у аппарата! – бодро гаркнула в трубку Элеонора. Прослушав короткое сообщение, задумчиво кивнула, но тут же сообразила, что собеседник не может её видеть, и добавила вслух: – Он будет. Антон Денисович, вас к Чиркову приглашают, уверяют, что вы просили аудиенции.
– Да-да, конечно, благодарю! Натан Ильич, очень рад был познакомиться лично, надеюсь, вы надолго у нас задержитесь, эта должность явно ожидала именно вас, – улыбнулся Валентинов и выскользнул за дверь.
– Выкурили таракана, – удовлетворённо процедила сквозь мундштук Михельсон, разминая пальцы. – Жаловаться на тебя побежал.
– В каком смысле? – опешил Титов. – Мы впервые видимся!
– Так он вокруг начальственной должности увивается, сколько я его помню, – фыркнула женщина. – Чуть только ковром Чиркову под ноги не стелился, чтобы его назначили, а Пётр Антонович всё сомневался – видать, чуял. Да таракан он и есть таракан! Тварь зловредная и мерзости разносящая.
– Хм, – глубокомысленно кашлянул поручик и проговорил неуверенно: – Он, конечно, производит впечатление довольно скользкого человека, может быть немного подхалима, но неужели всё так плохо? Мне он, признаться, с первого взгляда как-то не понравился, но я в общем понимаю, почему: не уважаю я таких вот бледных и робких. Но он, может, болеет чем-то?
– «Робких»! – передразнила Михельсон презрительно. – Вы там, поручик, в своём Петрограде жизни совсем не знаете, но чутьё у тебя есть. Верь ему, и наладится всё.
– На чутьё не жалуюсь, но я, однако, по-прежнему не понимаю, какое отношение всё это имеет к Валентинову.
– Да лярва он, – фыркнула Элеонора сквозь мундштук.
– В каком смысле? – оторопел Титов. Воровское ругательство было ему знакомо, но поручик понятия не имел, как его можно применить в этом случае.
– В буквальном. Да ты иди, иди, не то вернётся – до смерти заговорит, – покривилась Михельсон. – Я-то привычная, на меня где сядешь – там и слезешь, а ты пойди лучше, погуляй.
– Погодите, а уборку-то вы вчера ради него затевали, что ли?
– Не ради, а против, – назидательно сообщила женщина. – Ежели какая полезная для общества работа происходит, то это верный способ не видеть рядом Валентинова: боится, что привлекут. Оно, конечно, на один-два дня хватает, дольше баклуши бить с изображением бурной деятельности не выходит, но и то хлеб. Всё, иди, поручик, некогда мне тут с тобой.
Натан с подозрением глянул на делопроизводительницу, вновь принявшуюся щёлкать клавишами, но ничего говорить не стал. Пару раз глотнул забористый дым и, поморщившись, затушил папиросу в пепельнице: желание курить ушло вместе с Валентиновым.
Двадцать третью комнату поручик покинул в задумчивости, со странным ощущением, что в мире после сегодняшней ночи что-то неуловимо изменилось. Или это началось раньше? Или с миром всё в порядке, просто сам Титов после тревожной ночи малость не в себе? Или банально не выспался?
Последняя мысль была взята за основу, и этот вопрос Натан временно отложил, сосредоточившись на вчерашнем деле. Идей у него имелось всего три, весьма ненадёжных, но за неимением лучших – оставалось брать что дают.
Первая, муторная и зыбкая, была всё же относительно разумной: наведаться в Федорку, вооружиться артиллерийской поддержкой в лице Брамс и попытаться составить примерный список тех людей, которые могли бы подчистить умбру на теле покойницы. Даже если их получится сотня-другая, это всё же даст некоторую определённость: всяко лучше, чем без малого сотня тысяч жителей крупного губернского города.
Досадно, что покойная Аглая Навалова была столь скрытной и никому ни словом не обмолвилась о своём ухажёре, если таковой вообще имелся, но тут уж ничего не попишешь. Сообщай каждый убитый перед смертью о своих рискованных знакомствах, и полиция осталась бы без работы.
Ещё имелась малая надежда, что кто-нибудь из блудниц за прошедшее время вспомнил нечто полезное следствию, и Титов намеревался снова посетить четырнадцатый дом по Владимирской улице, но для такого визита было ещё рано: тамошние работницы наверняка ещё спали после «трудов праведных».
А третья мысль была совершенно шальной, дурацкой, но всё равно не давала Титову покоя: не шли у него из головы язычники со своим островом, хоть тресни. Натан не подозревал их в убийстве Наваловой, ему просто чертовски хотелось взглянуть на это диво дивное, и даже оправдание для сей прихоти имелось: расспросить общинных об их похоронных обрядах и узнать, не мог ли кто желать им зла, пытаясь вот таким убийством бросить тень именно на них. Конечно, пока об этом в целом городе, похоже, не подумал никто, кроме самого Натана, но то пока!
На остров он в конечном итоге и решил отправиться, как раз до обеда должен был обернуться. И польза, и отдых, и следование мудрому совету своеобразной женщины Михельсон, велевшей слушаться чутья.
Глава 6. Тонкая нить
Титов совершенно не удивился наличию в распоряжении Департамента полиции целого москитного флота: до многих мест в С-ской губернии было куда проще добраться по воде, чем на перекладных по суше. Поручику без лишних вопросов и волокиты выделили небольшой быстроходный катерок с угрюмым неразговорчивым лодочником, который не нашёл нужным представляться, лишь сумрачно кивнул в знак приветствия, молча дожидаясь, пока пассажир устроится.
Тронулись. Шум порта быстро остался позади, мотор катера гудел низко, солидно и удивительно негромко, особенно в сравнении с буцефаловым. Жестяная посудина, задрав нос, звонко подпрыгивала на мелких волнах и плюхалась обратно, весело брызгаясь, так что у Титова вскоре до плеча вымок рукав.
Отсюда, с самой воды, река казалась ещё шире и сильнее походила на морской залив, отличаясь от него больше запахом, чем видом. Натан неплохо плавал, но человеком был совершенно «земным», водных прогулок не любил и привычки к ним не имел, и потому сейчас крепко цеплялся за борт лодки, опасаясь не удержаться на очередном рывке.
Небо сегодня занавешивала прозрачная дымка, сквозь которую солнце гляделось тусклым – не то признак перемены погоды, не то временное неудобство. По фарватеру, вниз по течению, медленно шёл сухогруз, Натан долго разглядывал его со странным чувством: по сравнению с этой громадиной их катер казался мелкой рыбёшкой рядом с китом. Да дело было не только в корабле; поручика опять посетило испытанное на мосту ощущение собственной незначительности на просторе живой природы, незнакомого мужчине прежде. Но странно, чувство это было совсем не удручающим, напротив – приятным. Наверное, что-то подобное должен ощущать младенец на руках матери.
Далеко не сразу непривычный к речным путям Титов различил в береговой линии проход, в который уверенно стремилась лодка, и понял, что слева появился уже Песчаный. А дальше всё случилось удивительно быстро: вот только что вокруг расстилалась необъятная гладь реки, и вдруг она расступилась перед кудрявым ивняком острова, ставшего неожиданно большим, значимым. Катер нырнул в боковую протоку, берега надвинулись и зашелестели, а ещё через пару минут мотор затарахтел совсем тихо – лодка приставала к низкому дощатому причалу, ближайшему из трёх. У каждого из них покачивалось на мелких волнах по нескольку почти одинаковых плоскодонок.
– Я вас тут подожду, – буркнул лодочник, мастерски причалив бортом к настилу, поднимающемуся над водой всего на пол-аршина. Это были первые слова, которые Титов услышал от спутника; до сих пор предполагал даже, будто тот немой.
Возражать поручик не стал, кивнул, выбрался на пристань, очень надеясь, что лодочник действительно дождётся. С другой стороны, даже если не дождётся, ну не съедят же его местные жители, которых все вокруг называют исключительно мирными?
Пирс упирался в высокий берег, однако наверх вела достаточно широкая и удобная, добротная деревянная лестница с перилами. А там поручика уже ждали: высокий, обветренный старик, похожий на насквозь просоленного отставного моряка. Широкоплечий, крепкий, он даже в свои годы, а было ему явно за семьдесят, казался могучим, словно вековой дуб. Окладистая белая борода лежала на груди, голову покрывала косынка. Из одежды только рубаха из небелёного льна, подпоясанная верёвкой какого-то хитрого плетения, словно узелковая грамота да подвёрнутые до колен штаны.
Рядом с босым гигантом Натан почувствовал себя неуютно, словно не человек это был, а медведь.
– Добрый день, – первым заговорил офицер, рассудив, что в роли незваного гостя должен как минимум проявить вежливость.
– И ты здрав буди, добрый человек, – спокойно кивнул встречающий. Светло-серые, холодные глаза его заставляли вспомнить северные моря. – Дело пытаешь аль от дела лытаешь?
Натан поперхнулся воздухом от такого начала разговора и с ходу не нашёлся с ответом. Он совершенно безосновательно, хотя и крепко, был внутренне настроен на встречу с какими-то дремучими суевериями, но такого былинного приветствия всё же не ожидал. А старик вдруг улыбнулся в бороду – хитро, по-мальчишески проказливо – и махнул рукой.
– Пойдём, служивый, не на пороге же разговаривать! Ты не серчай, но уж больно рожа у тебя потешная была, не удержался. Данила Рогов я, здешний староста.
– Натан Титов, уголовный сыск, – представился в ответ поручик. Пожал протянутую крепкую, деревянную от работы ладонь и зашагал рядом с язычником по широкой тропе, почтительно огибающей старую ветлу – праматерь окружающего ивняка.
– Знаю, с чем ты пожаловал, – заговорил тем временем Данила. – Слышали мы уже про ту горемычную, да только мои люди к этому делу отношения не имеют.
– Да я вас, в общем-то, и не подозревал, – отозвался Натан, радуясь, что сейчас говорит чистую правду. Было неприятное ощущение, что спутник читает его легко, словно гимназист детский букварь. Проверять, так ли это, не хотелось, но ещё меньше хотелось этому Рогову врать. – Скорее уж на вас тень кто-то пытался навести. Собственно, я о подобном и собирался спросить – могли ли, нет ли, кто. Обычаев ваших я не знаю совершенно, вот разве что по старым сказкам, да и вообще до вчерашнего дня не подозревал, что нынче где-то существуют язычники.
– Любопытно, проще говоря? – усмехнулся староста.
– Не без этого, – не стал спорить поручик.
– Нет, глупости это всё, про тень на плетень, – махнул рукой Рогов, пару секунд подумав. – Ну кому мы мешаем? Несколько десятков человек, в город не лезем, живём своим умом. Ну не попы же бабу утопили, чтобы нас изгнать. Это даже мне смешно…
За разговором мужчины дошли до деревеньки. На первый взгляд – ничего примечательного, обыкновенный небольшой хутор. Полтора десятка добротных срубов, на условной центральной площади возилась в песке малышня под присмотром нескольких старух, сидящих рядком в тени на скамейке. Дети постарше, очевидно, находили себе развлечения поинтереснее, а взрослые все занимались делами. Детвора не обратила почти никакого внимания на новое лицо, а вот женщины взбодрились и зашушукались, меряя Титова любопытными взглядами.
Вслед за старостой Натан приблизился к одному из домов, неотличимому от соседних, поднялся на крыльцо. Через сени прошли в горницу – изба как изба. Тканая дорожка на полу, белёная печь, стол с лавками. В красном углу вот только вместо привычных икон, на которые Титов даже поднял руку перекреститься, резные деревяшки идолов. Рука опустилась, сыскарь задумчиво качнул головой.
– Садись, служивый, – кивнул ему хозяин на скамью. – Кваску отведаешь? Добрый квас, сам ставил.
– С удовольствием, – не стал отворачиваться Натан.
Расселись. Помолчали. Квас, разлитый в простые глиняные кружки, и вправду оказался славным – душистый, прохладный, с ягодным привкусом.
– Ты, служивый, если надеялся здесь узнать что-то по делу, то напрасно приехал. А ежели просто взглянуть, как мы живём, да словом перемолвиться – так то всегда пожалуйста, мы гостям рады.
– Так-таки напрасно? – задумчиво протянул поручик.
– Мертвецов своих мы огню предаём, – веско проговорил Данила. – А вода – это жизнь, кровь земли, не дело её покойниками кормить. Даже в докрещенские, старые времена, когда ещё людей в жертву приносили, их топили, то есть совсем, на дно отправляли. В том суть ритуала была, а то какая же это жертва воде, если её на поверхности оставить? Ну что ты так на меня косишься подозрительно? Это, служивый, исторические факты. Христиане вон тоже баб топили почём зря. И жгли. А вроде бы мирная, всепрощающая религия. По делу твоему всего один совет могу дать, да всё равно не послушаешь: оставь, злыдня этого без тебя накажут, а ты только набегаешься.
– Откуда такая уверенность? – удивился Натан.
