Дейрдре Салливан "13 сказок лесов и морей". Читать онлайн бесплатно.

Читать Дейрдре Салливан "13 сказок лесов и морей
Отзывы на книгу Дейрдре Салливан "13 сказок лесов и морей

13 сказок лесов и морей
Дейрдре Салливан

Мрачные и прекрасные сказки, рожденные среди теней лесных чащоб и глубин морских вод!

На страницах этой книги причудливыми нитями переплелись выдумка и реальность, создав чарующий гобелен из тринадцати историй, берущих свое начало в сюжетах классических сказок. Историй, со смелыми и целеустремленными героинями, в которых мечтательная Золушка и не думает отправляться на бал, а добросердечная Белоснежка неожиданно творит черную магию…

Злая мачеха, отравленное яблоко и заточение в высокой башне – не самое страшное, что может произойти…

Дейрдре Салливан

13 Сказок лесов и морей

Сказки леса – для Кьяры Бэнкс, с листвой,

побегами и цветами.

Сказки моря – для Сюзанны.

Морская соль, вода, дом.

Я благодарна за вас обеих.

Мой избранный ковен.

С любовью.

Deirdre Sullivan

Tangleweed and Brine

* * *

This edition published by arrangement with Darley Anderson Children’s Book Agency and The Van Lear Agency LLC TANGLEWEED & BRINE:

Сказки лесных чащоб

Маленькая туфелька – Золушка

Жена дровосека – Красная шапочка

Приди и будь любима – Рапунцель

Ты не будешь страдать… – Гензель и Гретель

Назови безымянного другом – Румпельштильцхен

Сестра Фэйр – Три сестры[1 - «Три сестры» – ирландская сказка, оригинальное название «Fair, Brown and Trembling». Ранее на русский язык не переводилась. Похожие сказки: «Золушка», «Золотой башмачок».]

Бледнозолка – Белоснежка

Маленькая туфелька

Иногда любовь больше напоминает гнев. Она заставляет бороться.

В детстве ты была безупречна. Да, именно так. Безупречна. Даже если в доме царил беспорядок, а стены и ковры были все изрисованы, ты оставалась безупречной. Мать сажала тебя в ванну. Ты беззаботно болтала своими пухленькими ножками и наблюдала за тем, как они розовеют. Она купала тебя, и пела тебе, и рассказывала тебе коротенькие истории, всячески отвлекая, чтобы ты не пугалась, когда вода подступала к самому подбородку. Казалось, ты вот-вот начнешь тонуть, но всякий раз ты неизменно держалась на плаву. «Такие женщины, как мы, – говорила тебе мать, – имеют твердые убеждения, так повелось испокон веков. Ты должна полюбить и любить всем сердцем. Ненависть тебе не к лицу. Будь нежной, будь доброй, будь моей дочерью».

Теперь ты повторяешь эти слова про себя.

Часто.

Но слова – лишь слова, истина же часто вступает с ними в противоречия. Твой отец говорил, что любит тебя. Но не любил. Только не после того, как умерла твоя мама. И ты осталась одна в этом доме. Он уезжал по делам и запирал дверь. Ты научилась готовить. Убирать. Держать дом в порядке и справляться со всем самой до его возвращения.

Когда он возвращался и отпирал дверь, ты подходила к нему. Вначале охотно, с искренней улыбкой на губах. Потом медленно, осторожно, как побитая собака, которая уже выучила, что порой хозяйская нога может очень больно пнуть под ребра.

Отец смотрел сквозь тебя.

Ты готовила ему ужин, он молча ел.

И все смотрел сквозь тебя.

Ты шла спать и чувствовала себя так же, как и в тот день, когда твоя мать покинула вас. С тех пор ты одинока. Она любила тебя. И умерла. А чувства, которые испытывал к тебе отец, были лишь тихим отголоском его любви к ней. Когда она умерла, в нем тоже что-то погасло.

У тебя есть ее одежда. Ты хранишь ее на чердаке. Она такая красивая. Иногда ты улавливаешь мамин запах в воздухе. Мягкий и нежный аромат. И печаль поедает тебя, как моль старую шубу.

Прежде тебе было тяжело управляться с домом одной. Но все равно это было лучше, чем теперь. Тогда ты была почти счастлива. Когда отец возвращается домой с ней, ты закрываешь глаза. Он держит ее за руку. Они уже женаты. Ее дочери, две точные ее копии, сердито зыркают на тебя. На них она мало обращает внимания. А ты для нее и вовсе пустое место. Все равно что мебель. Стул. Ложка. Тарелка.

Им нужна твоя комната для одной из дочерей. Ты переезжаешь на чердак, поближе к маминой одежде. Устраиваешь там себе кровать из старых мешков и одеял, на которой можно спать. Маленькие птички вьют под крышей гнездышки. Ты тоже маленькая. Достаешь своим сводным сестрам до талии.

А ведь ты уже женщина. Женщина ростом с ребенка. Они обращаются с тобой как с вещью. Говорят о тебе в третьем лице, когда ты в комнате. Смотрят на тебя только сверху вниз. Должно быть сложно, говорят они, быть такой, как ты. Но ты всегда была такой. Ты всего лишь девочка, запертая в доме.

Твоя мать была такой же. И твой отец любил ее всем сердцем. Эти мысли поддерживают тебя. Твоя спина болит от постоянного мытья полов и шитья, когда приходится сидеть, согнувшись в три погибели. Твои сестры (хотя никакие они тебе не сестры) говорят о будущем: о замужестве, детях, платьях, балах и вещах, которые они купят, когда станут безумно богаты. Их мечты вертятся вокруг высоких богатых мужчин, исполняющих любые их пожелания. Денег у них столько, что, кажется, будто сами их руки отлиты из золота. Руки, которыми они будут обнимать своих жен за талии, которыми они станут защищать их от всех бед. Деньги все равно что крепкий доспех, если они у тебя, конечно, есть.

Ты моешь полы. Разжигаешь камины. Вскарабкиваешься на маленькие табуреточки, чтобы мешать еду в огромном котле. Иногда, когда они вспоминают о твоем существовании, они говорят о тебе. Твоя жизнь была загублена с самого начала, как только ты появилась на свет, говорят они. Наверное, ты была милашкой, когда была младенцем. Во всяком случае, тогда твой крошечный рост никого не смущал. «Наверное, твоей матери было легче легкого родить тебя, небось, снесла, как яйцо», – смеются они.

Ты забиваешь курицу на ужин, потрошишь ее. Начиняешь травами и приправами – восхитительная смесь. Кровь капает и исчезает меж перьев. Вязкое дрожание яиц без скорлупы. Каждая жизнь полна возможностей, думаешь ты. И на свете немало мест, куда ты можешь отправиться.

Угли тлеют в очаге. Ждут, когда их соберут и выбросят. Они не подкинули дров, пламя угасло. Тебя отчитали за это. Теперь ты служанка. Только ты не уходишь домой в деревню вечером. Не спишь в мягкой постели рядом со своим мужем. Не целуешь родных детей, не любуешься их милыми лицами. Лишь помнишь любовь своей матери и держишься за нее. Будь нежной, будь доброй, будь моей дочерью. Тебе больно от этого. Молитва, что постепенно обращается в проклятие.

Идут года, твоя фигура становится женственной. Ты очаровательна. У тебя большие глаза, нежная и гладкая кожа. Маленькие, но красивые руки и ноги. Тебе нравится думать, что ты можешь отправиться путешествовать, пойти туда, куда только пожелаешь. И тебе приятно думать, что твои руки могут выращивать, чинить, создавать красивые вещи.

Однажды одно приглашение меняет все в твоей жизни. Маленький, тщедушный королевский лакей стоит в холле и произносит напыщенную речь. И, словно по волшебству, все в доме завертелось. Дремотный покой, долгие годы окутывавший дом, развеивается в одночасье. Теперь тебя повсюду преследует монотонное жужжание – им всем постоянно что-то нужно. Подшей здесь, пришей драгоценные камни сюда… На мебели постепенно скапливается пыль, пока все заняты работой, настоящей работой. Важным делом, при успешном завершении которого девушка становится женой. А простая деревенская девчонка может превратиться в принцессу… Ты, спрятавшись от всех в своем гнездышке на чердаке, хихикаешь от этой мысли. Проводишь руками по маминым шелкам. По ее сатиновым, бархатным, кружевным платьям. Наслаждаешься их фактурой, любуешься яркими красками, которые она так любила.

Отец давал ей куда больше, чем нынешней жене. Он любил ее сильнее, думаешь ты. У тебя сохранилась маленькая светопись[2 - Светопись (устар. фотография) – изображение, полученное посредством оптического аппарата на основе действия света на светочувствительные вещества.] – доброе лицо, шелковистые волосы, волнами ниспадающие на плечи. Драгоценный снимок, который ты старательно завернула в лоскут розовой ткани и хранишь на дне сундука, лишь изредка доставая. Тебе не хочется помнить лишь навечно застывший образ матери. Твоя мама любила двигаться. Она была цветом. Цветом и голосом. И любила тебя всей душой.

Ты делаешь свечи из огарков. Тебе нужен свет по вечерам, чтобы видеть и читать в полутьме. Джиллиан, одна из твоих сводных сестер, хочет плотную, желтую ткань, мягкую, словно масло. Лила – другая «сестра» – предпочитает холодные оттенки. Все ее наряды – сплошь ледяной голубой. Их платья сшиты по мерке. Денег на них не жалели.

И на туфельки для танцев тоже. Они настолько тонкие, что их можно выбрасывать после одной ночи, все равно что пепел. А ведь ты даже не можешь одолжить их обноски. Носишь туфли, доставшиеся тебе от соседского ребенка. Они прочные и верно тебе служат. На носки бархатных туфелек твоей мамы пришиты драгоценности, похожие на крошечные осколки зеркала. Чаще всего она носила именно эту пару. Ты даже можешь различить след ее ноги на стельке. В нем есть что-то весомое. Что-то, что сближает тебя с ней.

Твой отец теперь постоянно в отъезде. Даже когда он дома, он не здесь. В море он теряет и находит вещи. Ткани, драгоценности, пряности… Яркие вещи, дразнящие взгляд. Ты думаешь о мягком шуме волны, ударяющейся о берег. О том, каким опасным было бы путешествие. Как необъятны возможности. Сколько разных судеб ты могла бы примерить на себя… Но этот дом, эта жизнь, эта деревня… Они довлеют над тобой. Ты покрыта пеплом и тонешь в смоле. Ты вещь, предмет, девочка для битья. Забудь. Ты умная машина, которая превращает давным-давно покинутое жилище в некое подобие дома. И они даже не думают о том, что все, что у тебя есть, – это лишь пара маленьких рук. Не думают, хотя им следовало бы. Ты расчесываешь волосы и заплетаешь косу вокруг головы. Коса не такая длинная, как у нее, но более толстая. Волосы блестят и радуют глаз. Люди любят, чтобы женщины радовали глаз. Но женщины – калейдоскоп предназначений.

Лицо твоей мачехи очень гладкое и благообразное, пока она не открывает рот и не начинает клекотать, словно ястреб, в очередной раз подгоняя тебя. Ты слушаешься. Но ты не послушна. Твои ловкие пальцы уже начали плести паутину. Ты втираешь ароматное масло в ноющие мышцы в конце долгих, полных забот дней. Ты будешь красивой, несмотря на их старания. Неважно, что для этого потребуется. Ты знаешь, что уйдешь. И не вернешься.

Втайне шьешь наряд, который тебе скоро понадобится, распарываешь мамины платья. Она была чуть тоньше тебя в талии, а еще чуть ниже, но лишь самую малость. Корсет тебе впору, но с тебя хватит клеток. Углем ты подводишь глаза. Огонь затухает. Ты глядишь в зеркало. Глаза сияют. Работай усерднее, чем когда-либо раньше, и пусть никто не обращает на тебя внимание, все равно цени себя. Делай больше, чем кто-либо, улыбайся даже тогда, когда от боли хочется рыдать. Что нас не убивает, то делает сильнее. И ты понимаешь: что-то растет внутри тебя, что-то сильное и свободное. И в твоем крошечном гнездышке, свитом под крышей из пыльных одеял и неясных воспоминаний, рождается что-то могучее и прекрасное… Твоя новая жизнь.

И вот тот день настал. Они мельтешат перед глазами, бегают по дому как насекомые. Ты расчесываешь их, помогаешь выглядеть соответственно событию. Солнце садится, они спускаются по лестнице, их лица под толстым слоем белил похожи на маски. Ключицы порозовели от волнения. На них сверкают изумруды и рубины. Украшения совершенны, в отличие от их кожи. Затянутые в корсеты фигуры похожи на амфоры. Они ступают осторожно, словно оленята, садятся в карету, которая должная увезти их в ночь. Ты ясно видишь надежду, навечно застывшую в их глазах, но плечи их еле удерживают бремя долга. Все это не для тебя. Их мир не для тебя. Твой отец любил твою мать. Но он не любит тебя. Ты часто моргаешь. Глаза наполняются слезами. Слезы жалят. Размывают угольную подводку. Оставляют черные разводы на твоем лице.

Ты выводишь лошадь из конюшни. Ты накопила достаточно денег, и тебе хватит на первое время. Ты не знаешь, что тебя ждет. Что будет значить для тебя – покинуть родной дом. Впрочем, крепкие стены – это еще не дом. И неважно, насколько они знакомы. Тебе пора. Выбираться. Уходить. Распущенные волосы, одежда, подходящая леди, и мощный жеребец под седлом матери, когда-то сделанным для нее на заказ. Мазь для мышц. Несколько пледов. Плащ. Тускнеющий снимок некогда блистательной женщины… Ты держишь его в руке, а образ ее давно уже запечатлен в твоем сердце.

Деревня освещена свечами и фонарями. Ты думаешь о ярмарке и выставке коров. И что же лучше? Сочное мясо, предназначенное для услаждения короля. Для королевских зубов и глоток. Но кусочки подешевле насыщают не хуже. Все дело во вкусе. А ночью многое и вовсе становится незаметным. Ты уезжаешь все дальше и дальше. Останавливаешься на ночлег в лесу. Стискиваешь нож в руке и прижимаешься к лошади. Маленькие вещи легче спрятать.

Позже, уже в гостинице за несколько миль, ты смотришь на замок. На его резкие, суровые очертания на далеком холме. Вид сквозь незнакомые окна совсем другой. Он хорошо укреплен, чтобы обитатели его чувствовали себя в безопасности, но со стороны похож на тюрьму, неприступную и серую. Узкие прорези окон, откуда так хорошо стрелять. Должно быть, там мрачно, думаешь ты. Должно быть, там ужасно. Тоскливо всю жизнь прожить на одном месте. Это чувство тебе хорошо знакомо. Ты пересчитываешь монеты. Достаточно. Достаточно, чтобы уехать еще дальше. Достаточно, чтобы ехать до тех пор, пока не найдешь то самое место, которое стоит всех твоих ожиданий и лишений.

Потягиваясь на кровати, медленно пережевывая мягкий хлеб с маслом, ты размышляешь о том, что они делают на балу. С кем будет танцевать принц? Кого он полюбит, а на кого даже не взглянет? У него есть власть, но в такой власти для тебя нет ничего притягательного. Ты закрываешь глаза. Есть другой мир. Мир, где люди придумывают и создают удивительные вещи. Прямо с нуля. Ты вдыхаешь мягкий, густой воздух. Он пахнет надеждой. Ты улыбаешься и расправляешь плечи. Иногда любовь больше напоминает гнев. Она заставляет бороться. Ты чувствуешь, будущее подступает неминуемо, нетерпеливо подталкивает тебя, будто расшалившийся ребенок. Ночь все глубже, она пожирает мир, а ты упорхнула, улетела под ее покровом. Все, что осталось, это примятые одеяла в гнезде на чердаке. Тебе любопытно, как быстро они заметят… Хотя, на самом деле, и не очень-то интересно. На самом деле тебе все равно.

Ты расстегиваешь сумку, которую взяла с собой. Твои руки перебирают металл, бумагу, ткань. Ценят вещи, которые ты хотела от других. Выдергивают их, как репку из земли. И на перьевой постели ты планируешь свое будущее.

Примеряешь мамины туфельки.

Они впору.

Жена дровосека

Иногда мне хочется снова стать ребенком, а иногда – женщиной, сотканной из снега.

За окном лес утопает в глубоком снегу. Таком ярком, что он освещает землю, заставляет ее сиять обманчивой чистотой, которую я ненавижу. Я отворачиваюсь от окна и пытаюсь ничего не чувствовать. Утро сегодня простое и бледное, посвященное домашним заботам: мытью полов, взбиванию подушек. Я пытаюсь отвлечь себя простыми, бесполезными делами. Вышить звездочки на подушке. Поставить остролистник в вазу.

Деревянные полы, обычно и так прохладные, становятся все холоднее. Но я не хочу пока разжигать огонь. Не хочу тратить дорогое, на вес золота, дерево. А еще мне грустно думать, что такое сильное, многое повидавшее на своем веку дерево за считанные минуты может превратиться в пепел. Полагаю, как и все мы, рано или поздно. Мои ноги уже онемели от холода, поэтому я в конце концов складываю горкой тоненькие веточки и обрывки пожелтевшей бумаги на решетку.

Когда я была маленькой девочкой, что-то произошло со мной в лесу. Но я не могу вспомнить точно что. Трудно верить рассказам бабушек; всегда либо слишком невинным, либо слишком грязным. С тех пор мое отношение к лесу изменилось: думаю, когда-то я любила его, а может, мне теперь просто так кажется. Он красивый, но его чернильные очертания бередят душу. Темнеет, скоро мой муж будет дома. Я покусываю губы, чтобы они покраснели.

Свежеиспеченный хлеб, теплый и мягкий. Аромат окутывает комнату, он первым поприветствует мужа, когда тот вернется. Должно быть, я сама доработала рецепт. Раньше моя выпечка была едва съедобна. Источник жгучего стыда. Она не дарила ощущение домашнего уюта. Но теперь мне нравится готовить, хотя и грустно потом садиться за стол. Еда кажется непозволительным расточительством. Ведь ем я обычно в одиночестве, а значит все эти угощения – лишь для меня одной. Иногда мне хочется быть пышногрудой матроной, неприступной, но одновременно понятной каждому, простой. Собственное тело пугает меня. Как хорошо было бы быть фигуристой, привлекательной. Зрелой. Интересно, смогла бы я тогда защитить себя? Сейчас я на это не способна. Я будто сделана из фарфора, полая, как фигурка птички на каминной полке… Да, фигурка из китайского фарфора с блестящими глазками из оникса. Птичка, которая украшает комнату, но никогда не полетит в высокое голубое небо, ведь тогда она обязательно разобьется. Я смаргиваю непрошеные слезы и продолжаю наводить уют в очаровательном доме, чтобы он полностью соответствовал своей очаровательной хозяйке. «Как кто-то настолько хрупкий может столько знать? – говорит он. – Так много женских штучек». Он проводит безмерное количество времени, изучая мое лицо руками и глазами. Должно быть, ему нравится то, что он видит. Наконец он отпускает меня, и я выдыхаю. Мне интересно, что он знает обо мне. Он, похоже, с легкостью разгадывает загадки, о существовании которых я даже не подозреваю. Он читает меня, будто древесные кольца, отметины и засечки, что он оставил. Он берет работу на дом – приносит бревна и ветки. Когда-то они были живыми, теперь им предстоит сгореть и разлететься хлопьями бледного пепла по свету.

Треск бревен в камине, который я разожгу. Отблески огня на мягких волнах моих волос. Ему нравится расчесывать их пальцами левой руки. Вторая предупредительно лежит на моей шее. Я разжигаю огонь. И тонкие свечи, и масляные лампы. Я знаю, что это расточительство, но мне нужен весь этот свет. Мне нужно точно знать, что это он, а не какой-то незнакомец откидывает щеколду и приветствует меня его голосом. Небо становится совсем темным, похожим на плотную шкуру. Шкуру, что ощетинилась бесконечностью крошечных блестящих зубов.

Когда я была маленькой девочкой, то вечерами любила сидеть в ногах у бабушки, положив голову ей на колени. Закрывала глаза и слушала ее. Ее коленки были мягкими и немного пахли старостью, сосной и совсем чуть-чуть – пылью. Иногда мне кажется, что я ощущаю этот запах на себе. Ее рассказы были жестокими: о дважды рожденных монстрах, о женщинах из ножей, о диких косматых чудовищах, ужинающих человечиной – начинали они всегда с пальцев ног и заканчивали глазами. Я не считала эти истории странными, по крайней мере в то время, завороженная ее вниманием, ее руками, распутывающими мои колтуны, заплетающими и расплетающими мою косу… переливами ее голоса. И мне было и страшно, и весело одновременно. Хотелось слушать дальше и хотелось, чтобы она остановилась.