– С-сука!
– Что?
– Батя бонусы истратил… похер, мамкиной кредиткой заплачу.
Денис взял билет на утренний рейс.
– Есть попить? – спросил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола открытую бутылку колы, из которой уже давно улетучился газ.
– Ты собираешься рассказать, что произошло?
Денис прикончил бутылку и смачно рыгнул. В этот момент я обрадовался, что в комнате не оказалось соседа, который всегда смотрел на Дениса с легким прищуром. Однажды он и вовсе прямо сказал, что визиты Дениса ему неприятны: «Какого хрена? Он лапает все подряд и не дает учиться!»
– Это пиздец, – повторил Денис.
– Да понял я! Ты можешь объяснить?
Я с трудом мог представить, что именно в системе ценностей Дениса является «пиздецом». Если полиция сообщит о случившемся школе, то Дениса могут отчислить. Но ему было бы на это глубоко наплевать: занятия он давно не посещал, да и учиться нам оставалось всего неделю. На худой конец ему могли впаять какой-то баснословный штраф, но зачем покупать билет?
– У меня был стаф, – признался Денис. – Они взвесили: больше шести грамм.
– На фига тебе столько? И что теперь будет?
– Ну, они отпустили пока… но будет суд. Повестка придет в кампус… Ты куришь в комнате?
– Нет, не курю, – я протянул Денису электронку. – Тебя могут посадить?
– Да, – Денис выдул два колечка. – Боже храни королеву и презумпцию невиновности! Идиоты даже не додумались вручить подписку о невыезде.
Вошел сосед. Он окинул Дениса неприветливым взглядом и тяжелым шагом поплелся к письменному столу.
– How was the exam? – спросил Денис нарочито дружелюбным тоном.
– Passed, I guess[36 - – Как прошел экзамен?– Думаю, что сдал (англ.).], – сосед надел гигантские наушники. На мониторе загорелась надпись: «Dota 2».
– Ты так и не объяснил, откуда у тебя шесть грамм.
– Ах, да… – Денис нервно захихикал. – В общем, мы с Маркусом это… продать хотели. У него же урожай добротный. Не все нам скуривать, верно? Я нашел людей и забил встречу. Сначала мы этих гопарей за них приняли, а потом… ну ты помнишь.
С каждым днем я узнавал его все лучше и лучше. И такие истории были в его духе. Он смотрел на жизнь, как уличный художник смотрит на голую стену: ему всегда хотелось рискнуть, чтобы «получилось красиво». В Краснодаре он жил жизнью провинциального мажора, в Веллингтоне хотел вкусить английской хулиганской эстетики «прям как в фильмах Гая Ричи». Стремление к красоте проявлялось и в его манере играть в футбол: он постоянно финтил и выпендривался перед другими игроками…
Последнюю ночь в Веллингтоне Денис захотел провести «отвязно».
– Кто знает, когда еще сюда вернусь? – сказал он. Они с Маркусом собрались в клуб. – Надеюсь, в этот раз нормальные телки будут!
Денис предложил присоединиться, но я отказался. Сказал, что после дня рождения чувствую себя паршиво и хочу остаться дома вздремнуть.
– Ну как знаешь. Надумаешь – звони. Я спать не собираюсь, – сказал Денис. – Утром зайду попрощаться.
Я лежал на кровати и разглядывал комнату. Уличный фонарь светил сквозь занавески, которые рисовали на стенах причудливые тенистые узоры. Они напоминали каракули, которые я делал на полях во время уроков. Я не особо парился о так называемом будущем. Был уверен, что поступлю в университет. В конце концов, чем я хуже остальных? Неуверенность была только в правильности пути, который я выбрал. В тринадцать я мечтал стать автором комиксов. Каждую неделю, возвращаясь со школы, покупал новые выпуски «Человека-паука» и «Людей Х». Потом Алан Мур со своими «Хранителями», Шпигельман, Кирби… Дома я перерисовывал сцены героических сражений в альбом. Мечта стать новым Стэном Ли или Стивом Дитко разбилась о первое же занятие в школе рисования. Так я впервые ощутил себя бездарным. Где-то вычитал, что осознание собственной бездарности – первый признак художественной зрелости.
«Человек-паук» Сэма Рэйми – первый фильм, который я посмотрел в кинотеатре. Мне было шесть. Мы сели на первый ряд (с тех пор я всегда стараюсь сесть поближе к экрану). Не помню, какой это был кинотеатр. Помню красные сиденья и занавес перед экраном, темноту в зале и как мама улыбалась, когда я время от времени на нее поглядывал. Она совсем не понимала, что происходило на экране. Зато она понимала, насколько происходящее важно для меня. И после сеанса она обещала, что впредь мы будем ходить в кино каждую субботу. Маме было плевать на возрастные ограничения – мы смотрели все: комедии, боевики, детективы, ужастики, драмы… Мама говорила:
– Маратик, кино тебе никак не навредит. Я гораздо больше волнуюсь, когда вы с дедушкой смотрите новости.
На долю секунды мне захотелось набрать Денису, но вместо этого я отправился в курилку. В темноте одиноко порхал огонек сигареты – это была Джинни. Она сидела в гигантских наушниках и листала Снэпчат. Увидев меня, она приспустила наушники на шею.
– Hey, – улыбнулась она.
Я попросил зажигалку. Мы обсудили вчерашний день. Я сказал, что все закончилось хорошо и Дениса отпустили. Затем мы говорили о школе и о том, «как будем скучать по этим временам». Джинни сказала, что первое время будет жить с мамой в Эксетере, а потом переедет в Лондон или Амстердам. Когда начался ливень и Джинни собралась уходить, я спросил, кем она хочет стать.
– I don’t know. Someone I couldn’t imagine, – Джинни засмеялась. – By the way, you like Rick & Morty, don’t you?
Ненавижу «Рика и Морти».
– I love Rick & Morty[37 - – Не знаю. Кем-то, что я не могу даже вообразить. Кстати, ты же любишь Рика и Морти, да?– Я обожаю Рика и Морти! (англ.)].
IV
Денис: «Куда пропал???»
«Зашел попрощаться, а тебя нет».
«Короче, я пошел».
«На связи».
На часах – половина двенадцатого. Джинни еще спала. Тихонько встав с кровати, я пробрался в ванную. Позвонил отец.
– Я взял билеты на воскресенье, – сказал он. – Успеешь вещи собрать?
Джинни проснулась.
– Why are you running? Let’s have a breakfast and go to cinema afterwards…[38 - Куда собрался? Давай позавтракаем и пойдем в кино (англ.).]
Мы сходили на «Войну бесконечности». Джинни жевала карамельный попкорн. На ней была футболка с логотипом MARVEL. Она смеялась с каждой шуточки Роберта Дауни-младшего, ее любимого актера.
На протяжении всего фильма я умничал о феномене кинокомиксов и о том, почему они стали популярны именно сейчас. Люди нуждаются в супергероях в моменты кризисов. Супермен появился в тридцатые, после Великой депрессии и в год прихода к власти Адольфа Гитлера. Бэтмен стал ответом на расцвет организованной преступности, первый комикс вышел в 1939 году – год, когда Аль Капоне досрочно покинул Алькатрас. А кинокомиксы вошли в моду после 11 сентября, когда впервые за много лет цивилизованный мир перестал ощущать себя в безопасности. Поэтому в фильмах MARVEL и DC так часто падают небоскребы.
Джинни сказала, что всегда предпочитала MARVEL из-за их толерантности. У них супергерои всех цветов кожи, и они не объективируют женщин. А еще они смешивают жанры и потому их фильмы нескучные. «Тор» – семейная сага, «Железный человек» – военный блокбастер, «Капитан Америка» – исторический боевик, а «Человек-паук» – подростковая комедия.
– Spider-man wears his mask so audience could easily associate with him[39 - Кстати, знаешь почему человек-паук носит маску? Чтобы аудитории было проще себя с ним ассоциировать (англ.).].
Мы так увлеклись разговором, что поначалу не обратили внимания на женщину средних лет в узких джинсах и с короткой стрижкой. Она попросила нас заткнуться. Мы мешали ее детям.
– It’s a bloody movie! Not some fucking opera[40 - Это же чертово кино, а не какая-то сраная опера (англ.).], – ответил за нас сидевший неподалеку дедуля без 3D-очков.
Мы с Джинни прыснули.
После кино мы пообедали в пиццерии. Играя c соломинкой, она рассказывала о своей семье. Родители развелись, едва Джинни исполнилось десять. Отец работал в Сити, он же оплачивал учебу. Мать вышла замуж во второй раз и жила своей жизнью. Она воспринимала Джинни как лучшую подругу, а не как дочь, о которой нужно заботиться. Из-за этого у них всегда были сложные отношения.
– But I love her. No matter what[41 - Но я люблю ее, несмотря ни на что (англ.).].
День закончился прогулкой по парку. Жители Веллингтона пили пиво, играли в бадминтон и запускали воздушного змея. Кто-то пришел с гигантским бульдогом и распугал детишек; они побежали к родителям и спрятались за их спинами. Родители ругали собачника и грозились вызвать полицию. Джинни предложила пройтись до беседки, потому что видеть копов второй раз за три дня «у нее нет настроения».
Солнце убежало на запад. Где-то за холмом зажглись китайские фонари и грациозно пролетели над нашими головами. Возле беседки застали Колина с Эммой; они, громко чавкая, целовали друг друга в губы. Поначалу мы с Колином сделали вид, что не заметили друг друга, но Джинни и Эмма обменялись многозначительными улыбками. Тогда Колин предложил устроить двойное свидание. Девчонки с радостью согласились.
Чемодан собирали в день вылета, Джинни вызвалась помочь. Как только я сдал хаус пэрэнту ключи от комнаты, пришел Колин. Мы договорились созваниваться.
Школа закончилась, начиналась новая жизнь. В самолете я пытался представить, какой она будет. Строил планы, ставил цели и предавался мечтаниям до тех пор, пока шасси не коснулось посадочной полосы. На борту раздались аплодисменты. Я вернулся домой.
Глава 3
I
Отец вновь затеял ремонт. Большую часть каникул я провел на даче в Лисьем Носу и помогал дедушке по хозяйству. Созванивался с Джинни. Она вернулась к матери в Эксетер и собиралась отправиться с ней на отдых в Испанию. Колин познакомил Эмму с семьей. Они постили фотографии, на которых жарили барбекю и улыбались друг другу за пышно накрытым столом. Маркус сдружился с компашкой Криса. Они остались ждать результаты экзаменов в Веллингтоне. Маркус публиковал сторис, на которых они с Крисом рисовали корявые граффити в эмигрантских районах, обедали в «Макдоналдсе», курили траву и читали рэп. Представляю, как бы к этому бромансу отнесся Денис. Маркус, которого он неоднократно называл своим «близким», тусуется с его «заклятым врагом».
Джинни скучала. По вечерам она выбиралась тусить со старыми приятелями, и я чертовски ревновал. Мы ссорились. Она предложила сделать паузу. Пауза затянулась.
– Копай глубже, чтобы корень целиком поместился. Хватит халтурить! Я с тобой говорю, слышишь?
С тех пор как дедушку отправили на пенсию, он всерьез увлекся садоводством и нуждался в «молодом пышущем здоровьем помощнике». К счастью, я взял айпэд и свободное время проводил за чтением и просмотром сериалов. Бабушка ругалась, говорила, что так я окончательно испорчу зрение. Из книг на даче были детективы Донцовой и тома «Тихого Дона» под ножками стола.
По выходным приезжали родители. Папа запирался в кабинете и выбирался оттуда, только когда садилось солнце. Мы почти не виделись. Моя спальня находилась этажом выше, и до меня доносился его голос: он постоянно с кем-то горячо спорил. Во время ужина отец рассказывал дедушке о громких судебных заседаниях и уголовных делах. Дедушка слушал невнимательно и перебивал при каждом удобном случае.
– Нет, пап, ты не понимаешь, – отвечал отец. – Сейчас все по-другому делается. Те времена давно прошли… – а затем рассказывал, как делается сейчас.
Мама называла папу роботом. «Ты и в личной жизни такой же», – говорила она. Мать любила вспоминать семейную поездку в Париж. Когда мы осматривали залы Версаля, отец без умолку болтал по телефону с клиентом. В конце концов на него шикнули немецкие туристы, которых папа в ответ обозвал «вонючими фашистами».
Мать работала в частной клинике. О пациентах и коллегах она почти не рассказывала. В отличие от отца, она отделяла трудовую жизнь от частной. Поэтому я знаю ее любимый сериал («Аббатство Даунтон»), но понятия не имею, какая у нее специальность.
Результаты пришли в середине августа. Я сдал все экзамены. На следующий день прибыло письмо из университета: меня зачислили на режиссерский. Отец, считавший кинематограф одной из вреднейших форм педерастии, предсказал мне голодную смерть. Студентом он подрабатывал в кинотеатре, вставлял пленки в проектор. Во время сеансов предпочитал отсыпаться или штудировать уголовный кодекс. Поэтому каждый раз, когда мы с мамой включали какой-нибудь фильм, он тут же начинал храпеть. Привычка.
Мать сказала, что «уважает мой выбор».
– Но подумай, сколько мы вложили в твое образование. Ты правда этого хочешь?
Да, хочу. Школу я прогуливал в кинотеатре «Потемкин». Кирпичное здание с железными дверьми. Внутри – картонные фигуры персонажей голливудских блокбастеров прошлого века: Терминатор, Эммет Браун, Индиана Джонс – называйте сами. Это был тот самый кинотеатр, в котором отец подрабатывал в юности. В его годы у них имелся только один старый 35-миллиметровый проектор. В перестройку его заряжали завалявшимся на складах некачественным хламом. Перед каждым показом папа работал за перемоточным столом. Во время перемотки отец засекал переломы, разрывы и подпалины, которые дряхлый проектор мог зажевать. Он их добросовестно ремонтировал, аккуратно разрезал и склеивал. То же самое он проделывал после показа. Как правило, фильмы возвращались на склад в лучшем качестве, чем поступали в «Потемкин». Сейчас в единственном кинозале был только один проектор наподобие тех, что за казенный счет устанавливают в школьных классах.
По средам в обед в «Потемкине» показывали классику советского кино. В основном фильмы о Великой Отечественной. Так я впервые увидел «Двадцать дней без войны» и «Летят журавли». Я влюбился в Татьяну Самойлову, сидя в прохладном, неотапливаемом помещении на шаткой скамейке. Ботинки липли к полу, который с прошлого сеанса забыли отмыть от пролитой газировки. Время от времени в зал заходила контролерша, чтобы проверить, не хулиганит ли кто.
Вечером в «Потемкине» крутили новое кино о войне. Неуклюжее и нелепое, как пилотка на голове младенца. В отличие от советских кинематографистов, современные режиссеры не понимают, что война на экране должна в первую очередь показывать личную драму на фоне общей трагедии. А сейчас только и делают, что выдумывают зрелищные подвиги.
Оставшиеся каникулы я провел в спорах с родителями. В итоге мне удалось их убедить, что «в западном кино крутятся большие деньги». Пришла пора вновь собирать чемоданы и искать общагу. Дедушка подарил свою старую ручную камеру от Sony. В рабочем состоянии.
– А то что это за режиссер такой без кинокамеры?
Посреди этой суматохи меня набрал Денис: он никуда не поступил.
– Братишка, я в Москву перебрался. Работаю в автосалоне папиного друга. Деньги платят нормальные, хату вот снял. Приезжай как-нибудь.
II
Я нашел недорогое студенческое жилье в Шордич. Комната на первом этаже оказалась самой дешевой. В ней стояли кровать, шкаф со встроенными вешалками, телевизор и широченный письменный стол. Мой предшественник оставил на косяке двери две черточки: он измерял свой рост. Оказалось, я заселился в комнату для инвалидов: в ванной не было порогов, отовсюду торчали вспомогательные перила, а над унитазом свисал красный рычажок.
– Если станет плохо, нужно потянуть за нитку – сработает сигнализация, и вас спасут, – объяснила консьержка.
В тот же день я взял дедушкину камеру и отправился гулять. Почти на каждой улице светились вывески модных баров и кофеен, салонов виниловых пластинок, антикварных магазинов и секонд-хендов. Психоделические граффити смотрели со стен на колоритных прохожих, а тротуары были заполнены уличными музыкантами. Вокруг них собирались толпы туристов и снимали видео. Музыканты пытались продать им свои CD или хотя бы уговорить зрителей подписаться на их Инстаграм[42 - Признана экстремистской организацией и запрещена в России. (Прим. ред.)].
Недалеко от общежития стояла неуклюжая пятиэтажка с обвалившейся лепниной. У входа висела реклама библиотеки социалистов, которая находилась на последнем этаже. Подниматься пришлось по металлической лестнице, заваленной сигаретными окурками и пивными бутылками. Воняло мочой. На стенах висели разноцветные бумаги, на которых было написано Models.
На четвертом этаже я наткнулся на невероятной красоты девушку. Она курила на лестничной площадке абсолютно голая: правой рукой держала сигарету, а левой прикрывала грудь. Она приняла меня за очередного клиента.
– What are you looking for, babe? – у нее был латиноамериканский акцент.
– The library.
– Ah, upstairs[43 - – Что ищешь, малыш?– Библиотеку.– А, тебе наверх (англ.).], – она захлопнула дверь, и на лестничной площадке сразу стало сыро.
Библиотека была украшена красными флагами, портретами Ленина, Маркса и Энгельса. У входа висел стенд с работами Лисицкого и рекламными постерами Маяковского. Над прилавком с «популярными авторами» стояла гигантская фотография Че Гевары в позолоченной раме. Отдельный стеллаж был посвящен Оруэллу. «Колину бы здесь понравилось», – подумал я. Библиотекарь сидел у входа и смотрел в телефон.
– Good evening[44 - Добрый вечер (англ.).], – сказал я.
Ноль внимания. Я повторил, только в этот раз добавил «comrade». Снова молчание. Я осмотрел себя сверху донизу в попытке обнаружить в своем внешнем виде черты буржуазности, которые могли рассердить библиотекаря, но ничего не нашел: я оделся в худи с принтом школы и в потрепанные джинсы. Я постучал по столу. Библиотекарь вскочил с места. Я попятился обратно на лестничную площадку, но вдруг он приложил ладонь к уху и проорал:
– I beg you pardon!!! – библиотекарь ткнул пальцем в стену, на которой висела надпись: «Простите, я глухой. Если вы ищете определенную книгу, напишите название. Я вам ее принесу».
Первый семестр был посвящен истории и теории кино. Наш лектор мистер Патрик был повернут на советском авангарде. Это был лысый мужчина сорока лет с вечно красными, словно отшлепанными, щеками. Несмотря на полноту, он одевался в узкие джинсы и розовую рубашку, отчего за глаза его называли Свинкой Пеппой.
Вопреки прозвищу, он вызывал уважение. Мистер Патрик позволял себе курить электронку во время лекций. Он ходил между рядами, отчего вся аудитория наполнялась паром, пахнущим сочетанием манго, арбуза и лайма. На первом занятии он представился, достал из сумки кассету, вставил ее в видеомагнитофон, и на черном фоне появилась белая надпись на кириллице: «СТАЧКА».
В течение почти полутора часов аудитория завороженно смотрела в экран. Никто и пискнуть не посмел. Только раз мистер Патрик обратился к аудитории: «Не отвлекайтесь на эти ваши никчемные заметки!»
Когда фильм закончился, он вновь принялся за свою электронку.
– Через четыре года те немногие из вас, что дойдут до конца, покажут свои так называемые дебюты, – начал мистер Патрик. – Знаете, что я вам отвечу? Скорее всего, то же, что я ответил всем выпускникам этой школы: «Нет, “Стачка” Эйзенштейна – это дебют. Переснимайте».
В течение первого семестра мистер Патрик строго-настрого запретил смотреть что-то кроме немого кино.
– Мы смотрим все. Не оставляем без обсуждения ни единого кадра. С десяти утра до одиннадцати вечера. У нас одна задача – поставить глаз. С этим поможет справиться только немое кино. Человек, разбирающийся в Дрейере, Ланге, Гриффите, Вертове, не спасует ни перед Линчем, ни перед Бергманом, ни даже перед Ходоровски. Во всем этом можно разобраться самостоятельно. Но кто не поймет прохода Кримхильды к телу Зигфрида из начала седьмой песни «Нибелунгов», тому лучше вообще не связывать свою жизнь с кинематографом. Планка задрана слишком высоко. Если внутри себя вы не верите, что можете взять ее, – не надо. Это не стоит ни вашего времени, ни денег.
После этих слов он покинул аудиторию. Тотчас мы загудели. Кто-то называл мистера Патрика напыщенным индюком, а кто-то, наоборот, посчитал, что требовательный преподаватель пойдет нам на пользу. Одна девушка предположила, что мистер Патрик – неудачливый режиссер, который отыгрывается на студентах. В общем, он никого не оставил равнодушным.
