Евгений Шалашов "Чекист. Польская линия"

– Владьимир, отчень пириятно, – потряс мою руку товарищ Потье. – Меня зовуть Микаил па-руськи.

Француз увлекся пожиманием моей руки, видимо, пытался определить ее силу. Что ж, пришлось сжать ладонь покрепче.

Потье молодчага! Терпел, хотя из глаз уже потекли слезы. Хотел нажать посильнее, но заработал тычок в поясницу.

– Ты сейчас человеку пальцы сломаешь, медведь архангельский, – прошипела мне в спину Наталья Андреевна.

– Чего это, сразу медведь? – возмутился я, но руку разжал.

Потье принялся махать ладонью, а Наташа опять зашипела:

– Отелло череповецкий, я тебе вечером козью морду сделаю!

Кажется, дочери графа Комаровского удалось удивить меня два раза подряд.

– А козья морда, это откуда? От конюха нахваталась?

– А козья морда, дорогой мой, от тебя, – сообщила Наташа, потом добавила: – Сам же то и дело кому-нибудь обещаешь ее сделать. А я из – за тебя недавно опростоволосилась – пообещала одному высокопоставленному товарищу «козью морду» сделать, если он не перестанет к моим сотрудницам приставать. Товарищ потом полчаса икал от возмущения.

– Если Бухарину, то ему давно пора сделать, – хмыкнул я, поняв, что снова попав впросак из-за собственного языка. А ведь я-то считал, что это вполне старое и обиходное выражение.

– Козия мордья? Что езть козия мордья? – заинтересовался француз, забывший об ушибленных пальцах.

– Вот, объясняй теперь товарищу, что означает «козья морда», – лучезарно улыбнулась «старая большевичка».

Но меня подобными оборотами смутить трудно.

– Козья морда, товарищ Мишель, это игра слов. Труднопереводимый русский фольклор, – разъяснил я французскому товарищу. Подумав, пояснил: – Сделать кому-то козью морду – то же самое, что накрутить хвост или начистить рыло.

На француза было жалко смотреть. Он шевелил губами, потом с трудом выдавил:

– Начьистьить рильо?

Наталья попыталась сделать грозный вид, но не выдержала, засмеялась. Махнув рукой, принялась разъяснять Мишелю сложные конструкции русского языка. И я, к собственной гордости, понял целых два слова по-французски – «фольклор» и «прононс». Похоже, дочери графа удалось объяснить, и она, смахнув с чела воображаемый пот, сказала:

– Все, дорогие товарищи, оставляю вас. – Повернувшись ко мне, вздохнула: –Владимир, очень тебя прошу – говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.

– Когда это я жаргонизмы использовал? – недоуменно поинтересовался я.

– А «жесть» – не жаргонизм? А кто постоянно говорит – «крышу снесло», или – «трубы горят»? Или – «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои, ненужные – «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.

Я слегка смутился. Ну, что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?

– Постараюсь, – вздохнул я, а потом хмыкнул: – Зато я нецензурных слов не использую.

– А, – махнула рукой Наталья. – Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.

– Руський матьюг – тре бьен! – вступил в наш диалог француз. – Все виражаеться пиросто и содьержательно!

– Ладно, как ты любишь говорить – ну вас на фиг, а я пошла.

Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.

Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол, и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:

– Владьимир, а ви не хотел випьить на посошек?

Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошек», помотал головой.

– Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить – пейте, а я пойду.

Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из – под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:

– Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.

Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент – неподдающаяся буква «х», из – за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.

Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И, что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города, служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск – город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом – выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.

Мишеля Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.

Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем, он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее – это ему казалось, что допрашивает наивного русского парня, прибывшего в Москву из далекого Архангельска.

Товарища Потье не интересовал Архангельск, как таковой. Ему не хотелось знать ни умонастроение в губернии, ни мобилизационный потенциал, ни военное оснащение подразделений, находившихся в городе или система береговой охраны (правда, ее у нас пока все равно нет). Он даже не пожелал знать пропускную способность Северной железной дороги. А вот потенциальный грузооборот Архангельского порта, наличие складов, скорость погрузки – это очень даже интересовало. Но более всего Мишеля Потье увлекала древесина и он очень подробно выяснял породы деревьев, произраставших в губернии, наличие дорог, ведущих к лесопорубкам.

Было заметно, что товарищ Потье, как нынче говорят «прекрасно владеет темой». Он, например, знал, что за последние сто лет из восточной части губернии вывозилась лиственница, а из южной – сосна. Но его интересовал сегодняшний день. Например – сколько можно вывести леса, как быстро, и можно ли нанять лесорубов прямо на месте? Сколько в Архангельской губернии действует лесопилок, и будут ли заинтересованы власти вывозить за границу «кругляк», или заставят покупать доски и брус?

То, о чем расспрашивал меня француз, (и как он расспрашивал), заставило меня вспомнить свою основную специальность, оставленную в прошлом – борьбу с промышленным шпионажем.

Мы с ним жонглировали словами минут пятнадцать, а может и двадцать, и я убедился, что передо мной сидит совсем не шпион, а представитель какой-то фирмы, занимающейся переработкой древесины. Или, чем-то еще…

– Мишель, а ваша фирма занимается оптовыми продажами леса? – задал я прямой вопрос, и француз от неожиданности притих, а потом начал что-то мямлить.

– А… – только и сказал Мишель. Эх, придется помогать парню.

– Понимаю, что вы коммунист, и вам неудобно признаваться в том, что вы представляете капиталистов. Вы совладелец?

Потье посмотрел на меня исподлобья, и грустно сказал:

– Это наша семейная фирма.

Мишель мне поведал любопытную вещь. Фирма – одна из крупнейших оптовых продавцов древесины, существует уже сто лет. Предприятие семейное, и у руля стоят старшие родственники – дядя и отец. И есть еще куча братьев и кузенов. Самому Мишелю, как младшему в семействе, уготована была роль младшего партнера, с минимальной прибылью (думаю, этот «минимум» равен годовому бюджету современной Архангельской области). Конечно же ему стало обидно, и он подался в коммунисты, чтобы компенсировать социальную несправедливость. Впрочем, с семьей он не порвал, а его родственники считали, что иметь своего человека в компартии Франции – это совсем неплохо. Неизвестно, как могут сложиться события, а свои люди еще никогда никому не мешали. Начавшаяся Мировая война увеличила семейную прибыль раз в десять. Как-никак, древесина – это и самолеты, и ружейные приклады, и все прочее, а государственные заказы – мечта любого негоцианта. Наступление германцев слегка пошатнуло положение Потье, но лишь слегка, потому что бизнес, он границ не имеет, а немцам, равно как и французам, понадобится древесина.

Но потом в России грянула революция и, семейство Потье потеряло огромные деньги, вложенные в российскую промышленность. Один из братьев Мишеля даже отправился в Архангельск, когда там стоял французский экспедиционный корпус, но Северное правительство только советовало ждать окончательной победы над большевиками, когда французские акционеры получат свою долю прибыли. Увы, большевики погибать не собирались, напротив, еще прочнее утвердили свои позиции, а надежда вернуть утраченное, стала еще призрачнее.

Но сдаваться семейство Потье не собиралось. Отец, напомнив Мишелю, что прибыль исправно поступает на его счета, потребовал ее отрабатывать. Для начала – съездить в Россию, чтобы на месте прояснить ситуацию. Семейство Потье даже купило одну из разорившихся газетенок, чтобы сынок представлял в Советской России настоящее издание. Газета какое-то время побудет «коммунистической», а по минованию необходимости, ее можно «перепрофилировать».

Первая встреча с Москвой французского коммуниста не порадовала. Кажется, Россия не собирается возвращать царских долгов, а уж тем паче что-то компенсировать иностранным акционерам. Но вот недавно, буквально пару дней назад, один из руководителей Коминтерна поделился важной «государственной тайной». Политбюро собирается рассматривать вопрос о крутом изменении экономической политики внутри страны. Кажется, Россия собирается становиться вполне приличной буржуазной республикой, в которой восстановят частную собственность, и впустят на внутренний рынок иностранные фирмы и корпорации. Как коммуниста, Мишеля Потье огорчал отход от основополагающих принципов коммунизма, а как капиталиста – чрезвычайно радовал. Вот теперь, самое время восстановить в России предприятия, и попытаться в самые короткие сроки выжать как можно больше прибыли. Услышав от товарища Натальи, что у нее есть хороший знакомый (очень хороший!), Мишель решил прозондировать почву. Франция еще не признала Советскую Россию, но, судя по всему, за этим дело не станет.

Насчет руководителя Коминтерна, поведавшему о «страшной тайне», понятно. Ну, кто самый болтливый из членов Политбюро? Вот-вот, ответ очевиден.

Поговорив с французом, я тоже испытал двойственное чувство. С одной стороны радовало внимание иностранцев к Архангельску. Все-таки, мне бы хотелось развернуться в губернии, где главным является лесная промышленность. Но огорчало, что журналист оказался не шпионом, а обычным предпринимателем. Эх, как было бы славно разоблачить очередного иностранного разведчика. Ан, нет. Мишель Потье – самый обычный деляга. А то, что вместе с жаждой прибыли в нем уживались коммунистические идеалы, то что в этом нового? Помнится, первым легальным миллионером во времена Перестройки стал человек с партбилетом в кармане. Кажется, разразился скандал, когда он начал платить членские взносы со своих миллионов. А в современной КПРФ сколько миллионеров состоит? Мир не изменится, и учение Маркса-Ленина от этого хуже не станет.

Глава 4. Книжник книжнику рознь

Уходя от деляги-коммуниста, заглянул в кабинет Натальи Андреевны. Она была по уши в делах и в прямом, и в переносном смысле – левой рукой прижимала к уху телефонную трубку, правой рукой что-то писала, а еще умудрялась давать какие-то рекомендации иностранной сотруднице. Причем, по телефону разговаривала по-французски, а с сотрудницей по-немецки. Любопытно, а писала полиглотка (есть такое слово, или существует лишь вариант «полиглот»?) на русском языке, или, скажем, на аглицком? С нее бы сталось. Завидев меня, Наташа отвлеклась от всех дел, и громким шепотом сообщила:

– Вечером, как со службы уходить стану, позвоню.

Инсотрудница – женщина в круглых очках, чем-то напоминающая Надежду Константиновку Крупскую в молодости, в изумлении обернулась, сдержанно сказала мне: «Гутен таг», а я лишь кивнул обеим женщинам и закрыл за собой дверь.

Если верить часам товарища Дзержинского, до официального конца рабочего дня оставалось еще часа три, что реально означало все пять, если не шесть. Решив, что в Коминтерне мне делать нечего, на Лубянке тоже, отправился на Ярославский вокзал.

Мой бронепоезд усиленно готовился к поездке на запад, хотя внешне это ничем не проявлялось. Вагоны прицепили, внутри шли какие-то перетрубации, неизвестные постороннему человеку. Никита Кузьменко, вынужденный стать вечным дежурным на телефоне, уныло доложил, что в настоящий момент весь личный состав на своих местах, помывка в бане произведена согласно инструкции. Еще сообщил, что вещи товарища Артузова уже прибыли, занесены в купе Татьяны, девушка тоже собралась, и теперь ждут только меня, чтобы начальник освободил собственное купе. Я не сразу понял, чего от меня хотят, потом дошло, что Артур, собравшийся задействовать мой бронепоезд под собственные нужды, меня «уплотняет». Мое купе, как и положено – одноместное, а Татьяны Михайловны – двухместное. Собственно-то говоря, я и собирался поселиться вместе с Артуром, предоставив девушке более просторное помещение. Конечно, был вариант поселить Артузова у себя, а самому перебраться в двухместное, но… В общем, это уже был бы перебор, и злоупотребление служебным положением. Вариант поселить товарища вместе с девушкой тоже отпадал. Я как-то видел Лидочку – жену Артура, она мне показалась симпатичной и умненькой, так что зачем ей волноваться? А сам Артур Христианович, хотя и любит давать друзьям полезные советы, касающиеся женщин, кобелина, каких поискать.

А из вещей, что не на мне, в купе только военная форма, да сапоги. Есть еще вещмешок, хотя уже положено обзаводиться чемоданом. Ну, орден Красного знамени много места не занимает. Секретных бумаг при себе нет, а то, что есть, может и у Татьяны полежать.

– Владимир Иванович, вам с вокзала записку принесли, – сообщил Никита и, предупреждая мой вопрос, пояснил: – Караульный сказал – подбежал парнишка, лет тринадцати, по виду беспризорник, кинул что-то, и крикнул – мол, Аксенову малява, и убежал. Вначале не поняли, решили, что камень бросил, а это записка. А камушек – чтобы ветром не сдуло.

Кузьменко протянул мне скомканный лист бумаги. Развернув, я попытался прочесть.

«Tam gdzie Matki Boska w pogoni Jerzego cztery w kazda srode osiemnascie slowo Archaniol odpowiedz Michal bibliofil»

Что за хрень? Стоп, а почему хрень? Матка боска, насколько помню, это Богородица по-польски. Значит, мне передают привет из «дружественной» Польши. Ну, если мне кто-нибудь скажет, что в ВЧК, или в Политбюро нет польских «кротов», то я китайский городовой, а не сотрудник государственной безопасности. А ляхи, паразиты, классно работают!

– Владимир Иванович, что с вашими вещами делать? – вторгся в мои размышления голос Татьяны. – Оставить, или перенести?

Подняв на минутку голову, попросил:

– Перенеси сама, если не сложно.

– Да мне не сложно, – сказала валькирия, развернулась и пошла. Но я успел услышать хмыканье: – Мог бы и пожалуйста, сказать.

Вот, ходят тут всякие, отвлекают. Позвать, что ли, Книгочеева? Нет, попытаюсь перевести сам.

Вооружившись подаренным когда-то «Польско-русским разговорником» принялся за работу. Спустя некоторое время, у меня получилось следующее «Там где Богородица в погоне Jerzego четыре каждую среду в восемнадцать слово Архангельск отзыв Михаил ksiegozbiоr».

Я не самый умный человек, но даже я понял, что мне предлагают встречу в каком-то городе, символом которого является Богородица в погоне за кем-то. Божья Матерь в погоне? Или, за ней следует погоня? Ладно, география чуть позже. А тут перед цифрой «четыре» наверняка стоит название улицы. Что за название такое? Первые две буквы «Je» произносятся как «Ё». Что за польское имя Ёржик? Или Ёжик? Тьфу ты, так это же Ёжи, как наш Георгий. Георгий, улица Георгиевская. Остается последнее слово bibiofil. И что за «би-би» с «филом»? А, библиофил. Ценитель книг…

Архангел Михаил… А ведь из Михайло-Архангельского монастыря вырос город Архангельск. Библиофил не обязательно библиотекарь, но каждый библиотекарь – библиофил. …Похоже, на горизонте возник мой старый знакомый Платон Ильич, которому положено быть в Лондоне. Значит, не усидел в Британии, старая крыса, а рванул на «историческую родину». Зубов откуда-то пронюхал, что его бывший переплетчик отправляется в Польшу. Что ж, утечкой секретной информации такого уровня должен заниматься и не Артузов даже, а сам Дзержинский. Нужно срочно докладывать. Так, а что мне делать с недвусмысленным приглашением? Подождать решения старших товарищей? Хм. Но для начала следует определить место встречи, потому что Богородица в погоне – звучит нелепо. Погоня вызывает какие-то ассоциации, но какие именно? И как-то это связано не то с Польшей, не то с Литвой. И, вертится ответ где-то в уголке головного мозга, и на языке, но вспомнить не могу. И кто мне сумеет помочь? Эх, придется отвлекать от дел ответственного работника.

Телефонистка долго не могла соединить меня с техническим отделом Коминтерна, но наконец-то я услышал голос любимой. Подавив желание сказать что-то нежное, сугубо деловым тоном спросил:

– Наталья Андреевна, уделите пять минут. Что вы скажете, если услышите слово «Погоня»? Как это может быть связано с Польшей?

Потомок польских магнатов размышляла секунды две, может три, потом ответила:

– Насколько я помню геральдику, это герб Гедеминовичей – Чарторыйских, Голицыных, Хованских. Как сейчас помню описание: «В червленом поле серебряный всадник на серебряном коне, держащий в правой руке воздетый меч, а в левой щит с шестиконечным крестом». Это тебе надо?

– Гедеминовичи – потомки Гедемина, Великого князя Литовского? – зачем-то уточнил я. – Значит, это Литва или Польша?

– Именно так, товарищ Аксенов, – хохотнула Наташа на том конце провода. – Если бы вы учили историю, то знали бы сами, а не отвлекали занятых людей. Да, «погоня» – это Великое княжество Литовское. Литва и нынешняя Белоруссия. У Польши другой герб.

– Ага, – хмыкнул я, пропуская мимо ушей иронию образованной барышни. – А символ Богородицы, у какого города может быть?

На сей раз, Наташа думала чуть дольше, но ответ был неутешителен:

– А вот с Богородицей ничем помочь не смогу. Семейные гербы этот символ не содержат, это точно. Опять-таки, что значит – Богородица? Вы Евангелие помните, молодой человек? Это может быть и Рождество Богородицы, и ее Введение в храм, Успение святой девы, Вознесение. Скорее всего – герб какого-то города, где изначально был монастырь.

– Понял. Спасибо, – грустно ответил я и, на всякий случай спросил: – Вечером все в силе?

– Надеюсь, – вздохнула Наталья. – Надеюсь, я тебе помогла? А, еще кое-что вспомнила – в Белоруссии есть города, у которых «погоня» на гербах. Полоцк, Витебск, и еще что-то.

Наташа повесила трубку, а я честно пытался вспомнить гербы городов Российской империи. Как на грех, вспоминал только советские гербы – какие-то шестеренки, книжки и фигуры животных, типа лося у Вологодской области. В символике Великого княжества Литовского я не силен.

Эх, любят мудрить шпионы. Куда как проще, если бы Зубов указал в записке точное название города. Могилев там, Гродно, или Минск. Последний, кстати, меня бы вполне устроил. Там с восемнадцатого года действует Минчека. Артур обмолвился как-то, что уполномоченный ВЧК на западном фронте получил повышение, став председателем Минской чрезвычайной комиссии и, одновременно, начальником республиканского ЧК. Фамилия, насколько помню, Ротенберг. Имя и отчество вспомнить не мог, но это пока неважно. Уточню. Что-то Артур еще о нем говорил. Да, Ротенберг – гражданский муж племянницы Феликса Эдмундовича, но для Дзержинского родственные связи и карьера – вещи несовместимые.

– Никита, Потылицын на месте? – поинтересовался я у подремывавшего в углу Кузьменко. – Если на месте, позови сюда, а сам можешь немножко отдохнуть.

Пока Никита ходил за бывшим поручиком и кавалером, я вспоминал его имя и отчество.

Потылицын не замедлил явиться. Порадовав меня уставным «Разрешите?», принял приглашение сесть.

– Вадим Сергеевич, вы польским языком владеете? – поинтересовался я.

– Не очень, – покачал головой экс-поручик. – За малоросса из – под Львова еще сумею себя выдать, а за чистопородного ляха нет.

Что ж, малоросс – тоже неплохо. Тем более, что у меня нет задачи внедрять Потылицына куда-нибудь в штаб Пилсудского, или Смиглу.

– Не помните, какой у Минска может быть герб? – задал я новый вопрос.

Потылицын пожал плечами, потом сказал:

– О том нужно Александра Петровича спросить. У него хобби – собирает всякую мелочь, связанную с геральдикой – портсигары, запонки, зажигалки, знаки. Сбегать?

Я лишь кивнул, и бывший поручик умчался выяснять – что изображено на городском гербе столицы Белоруси. Ну, пока еще Белоруссии. Вернувшись через несколько минут, Вадим Сергеевич выпалил:

– Вознесение Богородицы!

Что ж, так и должно быть. Где лучшее место для гнезда шпионов? Разумеется, в самом большом городе.

– Вадим Сергеевич, не хотите немножко поиграть в разведчика?