Ощущал себя частью этой незнакомой ему ранее природы. Как же мог жить ранее не зная красоты местных шхер, гранитных скал, из которых были вырезаны многие колонны того города, где родился и вырос. Но, ещё в юности проявился интерес к истокам, к тому с чего начиналась Россия. Древний Новгород, Рюриково городище, где участвовал в раскопках. Всё это развивалось в нём, росло вместе с ним, требовало новых и новых знаний, что воплощались в виде творчества. Которое, как теперь, после многих посещённых им финских городов, знал никогда не будет прежним.
Теперь понимал, тянет его всё дальше и севернее – тишина. Она начинала проявляться в его эскизах. Искал её не для того, чтоб придать картинам минимализм звучания. Нет, прежде всего хотел подчеркнуть ею сдержанность местных пейзажей, контрастирующую с яркостью цвета весенних цветов, заката солнца, горящих костров, дикой, не сломленной ещё людьми природы.
Сейчас, когда слушал музыку, думал; много силы и любви к свободе таится в местном народе. Одного только того Финна, что благодаря своей лихости, граничащей с необузданной свободой, хорошо скрываемыми за молчаливостью и угрюмостью, хватило ему для того, чтоб понять силу этой, плохо знакомой ему ранее нации.
Спешил. Много работал. Казалось; не успеет ничего из того, что было задумано, и теперь перерождалось в своих замыслах, становясь ещё обширнее, необъятнее и от того нужнее ему.
Он рос, мысленно уходя всё дальше на север от своего дома.
Сейчас, когда мир вступал в новую эру, в воздухе пахло революцией. Все накопленные ранее противоречия становились до предела явны и непримиримы. Как и бывает в те годы, когда страна встаёт перед выбором своего дальнейшего пути, понимал: перед мыслящей интеллигенцией, стоит вопрос о истории предков, назначении и смысле жизни человека.
Под влиянием картин знаменитого иллюстратора «Калевалы», лидера Финского неоромантизма Аксели Галлен-Каллела, первый раз побывал в Финляндии в 1899 году. Искал тогда материалы о викингах для своих картин. Тогда же появлялось направление «карелианизм», захватившее не только ярких личностей Финской, но и Русской культуры. Этот интерес объединил представителей всех видов творчества; Литераторов, художников, композиторов, актёров, архитекторов. Связанные одними творческими законами, вдохновляли друг друга.
Николаю Константиновичу нравилось творчество Галлен-Каллела, последнее время полюбил и Сибелиуса. Знал стихи Лейно, оформлял его пьесы. Так же, как и многие русские писатели-символисты увлёкся древностью, искал в ней ответы на многие вопросы.
И недаром отправился на Валаам именно из Кексгольма, имея возможность попасть туда из Сердоболя. Хотел побывать именно в тех местах, на которые распространялось правление Рюрика, что там и нашёл свою смерть.
– Вы профессиональный исполнитель. Я ощутил себя словно на концерте, в крупном городе, – поблагодарил Торбьорг Константиновну, когда та закончила играть.
– Право вы мне льстите. Вот раньше, ещё лет десять назад, до рождения Елизаветы, я могла позволить себе настоящий концертный уровень. Сегодня же, увы не до выступлений.
– Вы не умеете ценить свои качества. Вам нет цены.
– Ну, право, вы меня балуете своими похвалами, – встала из-за инструмента.
– Вы больше ничего не сыграете?
– Позже. Минут через десять. Только отдохнут пальцы, – присела к столу, где стоял самовар.
– Скажите Николай Константинович, насколько я знаю, вас интересует тема древней русской государственности. Так называемого «Варяжского вопроса».
– Да, Яков Карлович. Осмелюсь признаться, перестал быть сторонником официально признанной теории о том, что Рюриковичей позвали княжить на Русь из древней Швеции. Как я его называю «Скандинавский вопрос» слишком тонок и не подкреплён документально, кроме летописи, всего лишь список которой дошёл до наших дней.
– Но, объясните тогда, каким образом сама же археология говорит нам о наличии Варягов в Новгородских землях, да и в самом Киеве?
– Дело в том, что прямого ответа у меня нет. Я вам высказал всего лишь мнение. Но, впрочем, если хотите, я изложу свою версию, которая, как считаю, имеет право на существование, не меньшее чем та, что признана наукой.
– Да. Определённо хочу слышать ваше мнение.
– Ах, милый мой Николай, ты буквально ищешь себе возможность для спора, – заметила Елена Ивановна, жена Николая Константиновича.
Положил свою руку на её, тем самым, как бы делая знак, чтобы она не беспокоилась за его горячность в споре. Будет сдержан. Ответил:
– Дело в том, что вдоль всего торгового пути, ведущего из Варяг в Греки, могло быть множество Скандинавских поселений, которые имели общее желание быть объединёнными под одной рукой, и призвали со своей прародины знатного правителя, коими и считали Рюрика, Трувора, и, если угодно Синеуса.
Понимала своего мужа. Знала; все его путешествия, эскизы, картины, музыка, которой увлекается, литература, всё сплелось для него в одну сплошную нить, что подобно выданной Тесею Ариадной ведёт к цели. Познавая древность – находил себя в современном мире. Верила; всех этих качеств вполне достаточно для того, чтоб о нём заговорили. Не могла и представить, когда-нибудь наступят такие времена, когда для известности будут необходимы иные качества.
Замечала, за последние пару лет Николай сильно изменился. Его работы теперь стали более сосредоточены. Внешне кажущиеся спокойными пейзажи таили теперь в себе мощь русского севера. Уже в тех эскизах, нарисованных за последнюю неделю наблюдалось то, что, как считала, ещё не встречалось в творчестве ни у одного из известных мастеров.
– Вы тем самым принижаете историческую значимость местного населения.
– Яков Карлович, я готов искать любые, наивозможнейшие пути, для того, чтоб только не соглашаться с тем, что местные народы были настолько неразвиты, что оказались вынуждены призвать себе правителей со стороны.
– Но, разве ваша теория не говорит об этом же? – отметила Торбьорг Константиновна.
– Думаю; она не так принижает значимость Древней Руси, всё же не имея к этому призыву прямого отношения.
– Что ж, ваша теория интересна. Но, ничем не подтверждена.
– Время покажет мою, или вашу правоту, – улыбнулся Якову Карловичу.
– Время слишком тревожно, чтоб предоставить знания. Смутное, я бы сказал время. Опасное, – так же ответил улыбкой ему.
– А ведь и мои дальние предки имели отношение к этим землям.
– Что вы говорите! – искренне удивился словам баронессы Николай Константинович.
– Захариас Аминофф являлся комендантом Выборга, при штурме города русскими войсками в 1710 году.
– Экая, на русский манер фамилия.
– Да. Николай Константинович, – не без гордости произнесла Торбьорг Константиновна.
– Осмелюсь поинтересоваться, откуда у ваших предков русские корни?
– Основателем рода был воевода Ивангорода, Фёдор Григорьевич Аминев. К сожалению, прошло уже около трёхсот лет с тех пор и моя фамилия по отцу уже иная. Но, в семейной книге записана эта важная для нас история. Более того, мне удалось найти ещё более древнюю информацию. Аминовы берут корни от бояр Великого Новгорода и происходят из рода Ратша, придворного слуги князя Всеволода II Киевского.
– Какая древность! Схож с индийским названием титула, означающего принадлежность к влиятельным особам княжеского, или даже царского рода.
– Вы так считаете Николай Константинович? Ваше мнение мне очень важно.
– Не я. Судите сами. Ратша, и Раджа. Разве не схоже?
Последнее время интересовалась предками. Особенно той их частью, что подтверждали её привязанность к этим землям, где теперь жила. Растрогавшись ещё одной находкой, уводящей историю рода в глубокую древность, зацепившись корнями за Индию, была хоть и озадачена, но, очень обрадована её витиеватостью.
– Пожалуй я сыграю вам ещё, – подошла к инструменту.
Встала и Елизавета.
– Лизонька, на этот раз я по памяти. Не беспокойся.
Играла минут двадцать. Замечала, как заинтересован музыкой Николай Константинович. Но, видела здесь и свою немалую, как считала толику. Нравилось производить впечатление на окружающих. И, сегодня получала от этого удовольствие.
Давно причислял Сибелиуса к числу тех композиторов, которые способствовали его любви к северу. Видел ту проникновенность, что удавалось передать исполнительнице своей игрой, в мотивах музыкальных пьес. Сейчас, сидя здесь, пусть и не в такой большой, но уютной, гостиной, деревянного дома вдохновлялся музыкой, так необходимой ему в творчестве.
Уезжая подарил хозяйке дома один из эскизов к будущей работе. Тот, где основные направления темы были раскрыты. Не пожалел, хотя и был важен ему своими найденными решениями, так, как был ещё один, поменьше. Занимая не много места, обладал той же глубиной.
Коротко сказал:
– В благодарность за прекрасную музыку.
– Какая драгоценная для нас вещь, – с благоговением взяла в руки холст, на котором была изображена горбатая, следующая за рельефом, с частыми контрфорсами, упирающаяся в круглую башню, с конусообразной, восьмигранной кровлей, белая стена. У своего подножья заросшая деревьями, словно зелёная волна, разбившимися о неё густой пеной листвы. Сверху придавленная северным, плотным небом.
Уезжая летом из Петербурга, ей нравилось жить среди безмолвия маленьких городов, в уединении загородного дома. Хоть и не могла без цивилизации, этот их семейный гость заставил задуматься о том, что прежде всего сама природа таит в себе смысл божественного. И, чем дальше от суеты, тем меньше не только мирского, но и ложного наполняло современное общество.
В последствии, работая над эскизами декораций к опере Римского-Корсакова «Снегурочка», вспоминал эту поездку, особенно праздник, Ивана – Купала, проведённый на берегу озера. Так же под влиянием впечатлений о Финляндии были созданы этюды: "Вентила", "Нислот. Олафсборг", "Пунка-Харью", "Иматра", "Седая Финляндия", "Сосны", "Камни", "Лавола".
В 1909 году, на выставке в Меньшиковском дворце Санкт – Петербурга, Финские этюды «Пунка-Харью» и «Седая Финляндия», заставили говорить о муже. Елена Ивановна была счастлива, что первая заметив новое направление в его творчестве, подбодрила его, вдохновила на дальнейший поиск.
Теперь его называли родоначальником архаического, героического пейзажа. "Очень важны и нужны в наше переутомленное, напыщенное, лживое время его мечты о первобытной свежести, о богопочитании тайн природы", – писал о Рериховских пейзажах Александр Бенуа.
Глава XVII. Бунт.
– Добрый вечер господа, – не по уставу поздоровался Алекс, входя в кают-компанию.
– Как ваша матушка? – первым пожал руку мичман Андреейченко. Совсем ещё молодой, не стреляный офицер, переведённый к ним ещё в 15-ом с линейного корабля «Гангут», после подавленного на нём бунта.
– Матушка в порядке, ждёт отца. Застрял, где-то в Москве. Где коперанг? – быстро обведя взглядом помещение поинтересовался Алекс.
– У себя в каюте, – ответил лейтенант Карпов аккуратно погасив свою сигарету в хрустальной пепельнице.
– Пойду доложу о своём прибытие. Смотрю обстановка у вас так себе, мягко говоря.
Не получив ответа, отправился в сторону капитанской каюты.
По дороге встретилось двое матросов, о чём-то беседовавших в узком коридоре, завидя его прижавшихся к стенкам, но не отдавшими чести.
По мере его приближения, один из них, зыркнув в глаза своему товарищу, всё же не выдержав приложил руку к бескозырке вместе с дымящимся «бычком». Второй только было начал поднимать, но, тут же опустил, нахально глядя прямо в глаза штаб-офицеру.
– Фамилия!? – обратился к нему, встретившись взглядом.
Стояли молча, не моргая; матрос 1-ой статьи смотрел с ненавистью, кавторанг с презрением.
– Филин, – развязно, не добавляя своего звания, ответил низший чин.
Спиной чувствовал, как подпирает сзади второй, тот, что был потрусливее. Страх ледяной волной накатил на него. Но, знал; как и в бою не упадёт лицом в грязь. Медленно поворачиваясь назад, придав холода, переводил свой взгляд на второго, выговаривал каждое слово:
– Ваше поведение заслуживает наказания. Кое последует в ближайшее время.
С чувством страха, словно побитая собака матрос опустил глаза. Рука поползла к бескозырке.
Дождавшись, пока она всё же коснётся краешка головного убора матроса, продолжая смотреть в понуренный лоб, уже не видя перед собой человека, ответив лёгким касанием фуражки, опустил руку. Затем резко развернувшись в тесноте коридора, продолжил своё движение.
Заметил, левая рука его была сжата в кулак. Пот проступил на лбу.
Постучал в дверь каюты.
– Войдите. Открыто, – послышался быстрый ответ.
Удивившись открытой двери, взялся за ручку. Легко поддалась.
– Господин каперанг. По вашему приказанию прибыл из увольнения, – обратил внимание, в руках капитана револьвер.
– А, ба-а-арон! Прибыли! Как дорога? – усталой, явно деланной улыбкой сдерживал радость от его прибытия Вильков.
– Слава Богу. Без проблем.
– Присаживайтесь, – положил оружие на стол.
Присел рядом с каперангом.
– Ситуация тяжёлая. Надо спасать флот. Матросы заподозрили офицеров в предательстве. Считают, мы желаем остаться в Гельсингфорсе. Рвутся обратно в Кронштадт, – налил себе коньяку, вопросительно, будучи немногословен, посмотрел на Алекса. Тот ответил:
– Благодарю.
Налил ему.
– Нус, за мирное решение вопроса.
Выпили
– Спиридон Иванович, я не понимаю почему мы должны прислушиваться к их мнению.
– Потому милый мой друг, что наша с вами жизнь держится на волоске. Пережив февраль 17-го, вряд ли сможем остаться в живых после повторения подобного. Как же вы сами этого не видите!? И у нас нет выхода, – с этими словами налил ещё коньяку.
– Но, ведь, насколько я знаю, у вас нет никакого приказа покидать Гельсингфорс? Безусловно, понимаю; скоро последует. Из газет в курсе, что после вывода нашей эскадры из Ревеля, немец продолжил наступление. Их флот прибыл на Аландские острова, с целью использовать, как свою военно-морскую базу, для дальнейшей интервенции Финляндии. Третьего апреля на полуострове Ханко высадилась немецкая Балтийская дивизия, насчитывающая 12 тысяч бойцов, а седьмого в районе Ловиисы отряд полковника Бранденштейна, что составил около 3000 штыков и 12 орудий.
– Да. Это так. Пятого апреля делегация, направленная Щастным, подписала в Ханко с германским контр-адмиралом Мойрером соглашение о невмешательстве русского флота в боевые действия в Финляндии, – словно поставив точку, выпил.
За ним, так же молча выпил и Алекс.
– Не собираюсь ничего обсуждать с командой, – констатировал каперанг.
В этот момент грубо постучали в дверь.
– Открыто, – схватился за пистолет.
Вошло трое матросов. Один из них 2-ой статьи. Снаружи оставалось ещё несколько. Теперь в каюте стало нестерпимо тесно. И, несмотря на отворённый иллюминатор, душно пахнуло мужскими телами. Каперанг демонстративно приоткрыл шире, до предела, как только позволяли петли.
– Революционный комитет корабля постановил, сдать командование и покинуть Гельсингфорс немедленно, без промедления. Крейсер необходим революции, – без вступления, прямо заявил матрос. Явно один из самых главных зачинщиков бунта, иначе это никак невозможно было назвать.
– Кто таков? Доложите о прибытие, – приказал кавторанг.
