Теперь всё казалось иным – жутким. Сумрак, частокол бурелома вокруг поляны с вылинявшей травой. Когда я ступил на открытое пространство, ветер стал ещё сильней, а мешок таким тяжелым, что я опустил его на землю и поволок за собой из последних сил. Возле родника остановился. Напротив меня, за чёрным зеркальцем воды торчала замшелая коряга, на ней замерла маленькая сова. У неё точно оказалось лицо Леночка. Белое, с круглыми сияющими глазами. Она показала острый красный язычок, явно издеваясь над моим испуганным видом.
– Прекрати. Это не ты. – Произнёс я неуверенно.
Существо звонко захохотало и бросилось мне в лицо, я закрылся рукой, ожидая, что по ней царапнет когтями, но ощутил только скользящее прикосновение крыла.
В следующую минуту столкнул ноутбук в родник. Вода ударила вверх, на миг застыла хрустальной колонной и обрушилась вниз, осыпав меня и деревья брызгами. В глубине забурлило, словно огненная смола боролась с водой, схлестнулись две стихии.
Я повернулся и побежал обратно. С опушки заметил, что дома приняли обычный вид, замедлил шаг. На том же стогу сидела маленькая сова, мельком глянувшая на меня равнодушными птичьими глазами. Слева поднималась большая красноватая луна, сулившая ветреную погоду. И я знал, что именно там, восточней посёлка, кладбище за синей оградой, где аккуратную насыпь над Леночкиной могилой венчает деревянный крест. Ведь памятника не ставят, пока не осядет грунт.
…Прошло три года. Но я так и не могу уехать из Узварово. Иногда глухой осенней ночью просыпаюсь и думаю о том, как подчинить себе неведомую могучую силу. Хочется одеться и бежать в ночной лес, запустить руки в ледяную бурлящую воду, выхватить ноутбук, который окажется легче пушинки, отремонтировать его, включить. Я знаю, что у меня получится, знаю, что все фотографии Леночки сохранились. Приказать оживить её – почему я не сделал этого сразу, когда стоял возле изуродованной машины? С трудом останавливаю себя, надеваю мундир Дижо, беру его старинную табакерку, набиваю глиняную трубку и курю. Закончится табак, и я пойду к роднику. Но табак не кончается.
2014 год.
Не вечный покой
Рассказ
– Ты, говорят, умеешь мёртвых поднимать. – Произнесла гостья, понизив голос.
Анна Петровна, сутулая старуха в безупречно-белой кофте и синей юбке, сидела за столом и смотрела на односельчанку сурово. Хотя, казалось бы, должна сочувствовать – на голове собеседницы – чёрная косынка, платье тоже чёрное, глаза на широком лице заплаканы. Не иначе, близкого схоронила. Обычная деревенская баба лет сорока пяти. Кирпичный загар, полные сильные руки, крепкие ноги в старомодных туфлях с бантиками.
– А к чему спрашиваешь? – Недобро поинтересовалась старуха.
– Значит, правда! Анна Петровна, не таись! Всё равно слухи ходят.
– Ступай домой, Татьяна. Некогда мне лясы точить. Думала, ты по делу пришла.
– По делу! Я ведь не зря спрашиваю. – Татьяна пошарила в кармане траурного платья, вытащила сложенные вдвое купюры. – Просьба большая к тебе.
Старуха бросила взгляд на деньги. Пенсия маленькая, а тут, пожалуй, тысяч десять.
– Говори.
– Так правду о тебе сказывают?
– Не люблю вспоминать. – Старуха взяла с цветастой скатерти очки, протёрла вышитым носовым платком. – Один раз случилось.
– Расскажи, а уж я никому ни словечка. – Татьяна сминает в кулаке угол скатерти, глядит с жадным любопытством.
– В сорок пятом году, перед самой Победой пришла в село последняя похоронка. И кому – Нинке семнадцатилетней. Мужу её было восемнадцать, забрали и погиб сразу. А ведь они только месяц после свадьбы вместе прожили. Уж как убивалась Нинка, чёрная от горя ходила. Мы с ней подружками были, ровесницы. Другие, бывало, про меня шепчут: «Ведьмина дочка», а Нинка не сторонилась, вместе со мной в клуб ходила, на пару в поле работали. Всем делились. Не вынесла я её слёз, решилась на неслыханное. Пришла домой, матушкину заветную книгу вынула из сундука…
Старуха перевела дыхание, передвинула зачем-то горшок с геранью на подоконнике. Татьяна слушала с горящими глазами.
– Дальше, дальше что?
– О том, какие слова наговаривают, и что делают, сказать тебе не могу. Но пообещала Нинке, что муж будет к ней каждую ночь ходить.
– Ох! И что потом?
– Нинка жила на краю села, одна. И вот заметили – только солнце сядет, ныряет к ней в дверь мужик, но по темноте не разобрать, кто. Однако народ у нас любопытный, и как-то два парнишечки решили подсмотреть, что делается у молодой вдовы? А вернулись в страхе. Мол, сидит за столом Нинка, а напротив – её муж. Гимнастерка в земле, в крови, лицо белое, глаза, словно стекло. Я наведалась к ней днём. Спрашиваю, довольна ли? А Нинка говорит: «Не знаю. Придёт, сядет и молчит. Разит от него мёртвым духом. И всё страшнее становится и уже трудно узнать. Уходит под утро. Вот и всё. Казалось, что любым бы его приняла, но только чувствую – не он это, а сила в нём чужая. И сила та им движет. А душа далеко. И когда уходит, всегда оглянётся, словно позовёт». Через несколько дней нашли Нинку в саду – повесилась. Вот как поперёк судьбы идти.
– Анна Петровна, а подняла бы ты моего мужа! – Воскликнула Татьяна.
– Видно, мой рассказ тебе не впрок. – Старуха встала, зашаркала на кухню, загремела посудой, показывая, что разговор окончен.
– Я не Нинка. Вешаться не побегу. А только тоска берёт. Хоть бы посмотреть ещё на него, да постепенно привыкнуть к мысли, что невозвратно теряю. Он ведь внезапно умер, не болел. Выпил жидкость, которой раковину я чищу, да через час и преставился.
– А чем чистишь? – Полюбопытствовала старуха.
– «Утёнком». Разит от него крепко. Мой дурень с похмелья возомнил, что там спирт. А там кислота. Посмотрел бы на этикетку!
– Судьба. Каждый баранчик будет за свою ножку повешен. – Покачала головой Анна Петровна, принесла с кухни пакет с горохом, откинула угол скатерти, высыпала горку, стала перебирать.
– Мы ведь с тобой не чужие. Ты моей матушке сестра двоюродная, уж как она тебя почитает, святая, говорит, ты женщина. Никому в помощи не отказываешь. Я, кроме денег, и сметаны принесла, и яиц три десятка, и сало. – Татьяна стала выкладывать из сумки дары.
– Бесстрашная ты баба, как я посмотрю. – Старуха убрала со стола. Отнесла на кухню горох, вернулась к гостье.
– Так что, поможешь горю? – Не отступалась та.
– Нужен будет клочок от мужниной вещи, фотография. Предавала его земле?
– Сама знаешь, вчера схоронили.
– Я про панихиду. Если поп отпел и землёй могилку посыпали крестообразно – заговор бессилен.
– Не предавала. Не верую в Бога.
– Вот какие времена – в экстрасенсов веруют, в мертвецов ходячих веруют, в чёрного кота и то веруют, а в Бога не веруют.
– Поможешь, бабушка?
Анна Петровна посмотрела на деньги, на продукты – совсем бы впроголодь жила, если бы ворожбой не промышляла.
– А если заметят гостя твоего?
– С кладбища тропинка есть, аккурат через мой огород и во двор, по ней муж ходил траву косить. Авось вернётся самым коротким путём. Никто не заметит.
– Хорошо. Жди. – Резко оборвала старуха.
– Боязно, конечно. – Призналась Татьяна. – Ты бы закляла его, чтоб меня слушался.
Старуха хмыкнула. Поплелась в соседнюю комнату.
Татьяна с любопытством смотрела на красный угол, где обычно, обрамлённые вышитыми полотенцами, у сельчан висят иконы. Полотенца были плотно сдвинуты. Что там за образа? Неужто и у колдуньи иконы, как у всех? Или там черти намалёваны? Татьяна встала и бесшумно шмыгнула в угол, отодвинула край полотенца. В углу не было ничего, и угла не было – вместо него дыра, обугленная по краям. Татьяна шарахнулась обратно, присела за стол. Помнится, слышала в детстве про огненного змея, который ведьм навещает.
Старуха вернулась, подала Татьяне скомканный поясок:
– Надень и не снимай, там слова вышиты обережные.
Когда родственница ушла, Анна Петровна достала из шкафа ветхую книгу в кожаной обложке, нашла заговор, совет, что нужно для дела, и пошла резать петуха, поскольку без крови не обойтись – жизнью за жизнь платят.
Через несколько дней встретила возле магазина Татьяну. Та шла бодро, колдунье улыбнулась льстиво, поклонилась низко. И Анна Петровна решила, что муж её навещает. А поскольку и она не была лишена любопытства, то решила посмотреть, как живёт Татьяна с мертвецом.
Стоял тихий ноябрьский вечер. Анна Петровна надела пальто, накинула поверх ситцевой косынки шерстяную шаль, сунула ноги в меховые чёботы. Взяла толстую кленовую дубину – отгонять собак. И вышла на улицу. Луна светила ярко. Вызвездило к морозу. Улица, чистая, красивая, в последние годы обезлюдела и редко где горели лампы за шторами.
Анна Петровна медленно двинулась к Татьяниному дому. Когда приблизилась, уловила стук. Глухие, размеренные удары. Анне Петровне отчего-то представилось, что к испуганной Татьяне ломится мертвец, и она стала поспешно припоминать, как усмирить такого буяна.
Стук да стук. Анна Петровна оказалась у высокого забора, окружившего дом Татьяны. Когда-то у этой бойкой бабы было справное хозяйство, однако последние десять лет муж пил, и всё пошло прахом. Как известно, в селе без мужика трудно держать много скотины – сил у женщины не хватит одной сено косить, кукурузу с полей подворовывать, зерно с тока возить, навоз убирать, сараи ремонтировать. Обычно одинокая держит курочек да козу. И дивилась Анна Петровна – почему Татьяна затосковала по мужику, который только водку пил, да дебоширил. Разве не её видела старуха месяц назад, убегавшей от мужа, который ещё и топором размахивал? Но сердцу не прикажешь, – решила старуха, видно любила глупая Танька своего пропойцу.
Топор! Да, точно – из-за забора доносился стук топора. Картина ещё страшнее представилась Анне Петровне – в куски разделал жену мертвец. Она постучала в ворота.
– Кто там? – Спросила Татьяна спокойным голосом.
– Пришла посмотреть, как поживаешь, сродственница.
– Занята я. – Хозяйка открыла узкую калитку рядом с замкнутыми на амбарный замок воротами, заслоняя собой обзор. Лицо довольное, глаза бегают. Но Анне Петровне надо было знать всё до конца, она оттеснила Татьяну и ступила во двор.
Широкое пространство, окружённое сараями, освещала луна и фонарь на столбе. Под фонарём мертвец рубил дрова. Анна Петровна оцепенела. Многое она видела на своём веку такого, что обычному человеку во сне не приснится, но эта картина ошеломляла своей будничностью и неожиданностью одновременно.
Татьянин муж, бледный и сосредоточенный, двигался с размеренностью механизма. Он наклонялся, брал полено, ставил его на широкую дубовую плаху, ахал топором, полено разлеталось пополам, а мертвец наклонялся за новым.
– А вчера пилил. Надо же дров на зиму запасти. – Пояснила Татьяна.
Анна Петровна шагнула поближе и тихо сказала:
– Вечер добрый, Миша.
Мертвец не отреагировал, всё также рубил дрова.
– Он других не слышит, с другими он как мельница – она крыльями-то машет, а ничего не сознаёт. – Бодро пояснила Татьяна. – Когда явился три дня назад, я сначала испугалась, а потом смотрю, человек как человек. Сел и глядит. Я тоже посидела, поглядела на него, а потом думаю: не за тем поднимала, деньги платила. На вторую ночь говорю: иди-ка, Миша, дрова к зиме готовь. Ты, милый, при жизни мне обещал, да так и не позаботился.
Дала бензопилу. Думаю: вспомнит, как ею орудовать? Вспомнил. Стволы вишневые, кленовые на поленья порезал, а нынче рубит.
Анна Петровна вдруг ударила палкой о землю:
– Ты что же творишь, окаянная?! Я думала, ты по мужу убиваешься, света белого не видишь! А он у тебя пашет, как в аду! Вечный покой, он на то и вечный покой, чтобы мёртвое тело не тревожили, не мешали ему в землю-матушку обращаться после трудов праведных.
– Какие праведные труды? – Вспыхнула Татьяна. – Водку жрал, да надо мной издевался! Сколько от него стерпела и дряни выслушала! А теперь попробуй, покричи – рот поганцу зашили в морге.
– Если Господь его прибрал, значит, не след было тревожить. И я на душу грех взяла ради любви твоей. Говорят, Бог прощает сделанное любви ради. А оказалось, ты над страдальцем измываешься.
– Да разве ж я его не люблю? – Всплеснула руками Татьяна. – Он приходит весь в земле, я ему каждый раз одежду новую выношу, стираю руками. Воду несу – умойся, родной. А усталости он не чует, ни разу не присел отдохнуть, как заведённый. Если бы при жизни так работал, то некогда было бы «Утёнок» пить! Ох, горе моё! – Татьяна присела на лавку, закрыла лицо руками. – Замуж за него вышла, думала, всё будет как у людей. Потом ясно стало, что конченый человек, а всё же семью сохраняла. Дочка в город звала, а я ждала, когда мой бесценный одумается.
Она поднялась, закричала на мужа:
– Дубина стоеросовая! Не видишь, всё переколол? Хватит топором махать. Поленницу складывай. Вечный покой ещё заслужить надо!
Толкнула безропотного мертвеца, указывая место.
– И ради этого ты мне десять тысяч отдала? – Покачала головой ведьма.
– Столько дров напилить, да наколоть – не меньше трёх тысяч обошлось бы. Разве не знаешь цены? Да попробуй ещё найди пильщика, ведь Мишка мой – последний мужик на деревне.
– И правда. – Озадаченно молвила Анна Петровна. – В селе одни бабы остались.
– Чтоб похоронить его, мужиков из соседнего села нанимала.
Мертвец такими же механическими движениями складывал поленницу – набирал охапку дров, нёс к забору.
За забором что-то зашуршало, Анна Петровна и Татьяна всмотрелись – показалось лицо соседки. Малость испуганное.
– Погода нынче хорошая. – Пролепетала она.
– Неплохая. – Процедила Татьяна.
– Бог даст и завтра будет не хуже. – Голос соседки окреп.
– Однако холодает. – Поддержала беседу Анна Петровна.
– Танюша, а не отпустишь ко мне Мишеньку?
– Зачем?
– Шифер на крыше треснул, дождь так и лил всю осень. Эту бы трещину заделать. Я и герметик приготовила. – Соседка подняла над забором жестяную банку.
– И не думай! – Анна Петровна в гневе обернулась к Татьяне. – Неужто пошлёшь покойника на чужих батрачить? Гром тебя разрази!
– Таня, я ведь не даром прошу. Триста рублей приготовила. – Настаивала соседка. – И лестницу уже приставила. Помоги, ведь как весной опять дожди начнутся, крыша совсем провалится. Штукатурка так и сыплется на пол. Мужик-то он был рукастый, пока пить не начал.
– Бабушка Анна, пойми меня, – обернулась Татьяна к колдунье. – Ему ничего не сделается, а нам большое подспорье. Ведь иначе в город придётся съезжать.
Анна Петровна махнула рукой и пошла со двора, раздумывая, не предать ли тайно Михаила земле, чтоб утихомирился? Лишь бы в Москве не прознали, что может она мертвецов подымать. Не то приедут, как однажды к матушке – хотели Владимира Ильича Ленина вернуть. Отговорилась тем, что давно помер – отклика в нём на заговор не найдётся. Зачем нам этакие бессмертные кощеи?
2015 год.
Адель
