Иван Бакунин "Мозамбик"

Теперь Улыбин думал, что тогда этот чинуша подумал, какой он идиот. И плевать. Такой какой есть – Глеб Улыбин. В ту ночь он о многом передумал. Вспомнилась повесть Трифонова «Дом на набережной». Он её прочитал в толстом журнале с подачи Кати. Смысл сразу не разобрал, так на ощупь только что-то начал понимать. А в ту ночь у бани суть повести стала ему ясна и понятна. Как он сразу не смог это понять? Всё же было на поверхности. Власть, которую символизирует дом на набережной притягивает всякое человеческое говно. Хороший человек никогда не будет стремиться на вершины власти. Неужели – это правда? Не хотелось в это верить. А как же блудливый аппаратчик? Глаза раскрылись. Надо было как-то дальше жить с этим. Как жить? А как раньше жил. Что изменилось-то? Разве может один эпизод в жизни перевернуть, исковеркать судьбу человека? Может, конечно; но это не про Глеба Улыбина. Он мог быть вспыльчивым, эмоциональным, но не до великой степени. Ему же не приходилось делать чего-то ужасного. Обслуживание столичного чина в бане не в счёт, как и агитация за поворот рек. Ошибки бывают у всех. Да и что он мог сделать? Настучать в высшие инстанции? Зачем? Надо просто дальше жить честно и просто, без амбиций. Он вспомнил, что сам никогда не желал себе карьеры – его самого двигали вверх старшие товарищи. Правда, временами он то и дело вспоминал религиозного деда, что расстраивало. А в какие-то моменты напротив внушало надежду. Ведь, если правда за дедом, значит есть что-то после нашей смерти на земле, какая-то форма жизни.

И Глеб Улыбин продолжал, жить, работать уже не так радостно, как в молодости. Годики катились беспощадно. У Улыбиных родилась дочь Ксения. Катя не очень хотела второго ребёнка, но Глеб настоял, уломал её родить, и долго не мог надышаться на свою маленькую принцессу, которая его любила также сильно.

В начале тысяча девятьсот восемьдесят второго года пришла разнарядка из Москвы о наборе геологов для отправки в братский Мозамбик. Платить обещали щедро, но Глеба деньги не интересовали, как и Африка, как и братские социалистические страны. Никто из их отдела геологоразведки тоже не горел желанием ехать, а точнее лететь в Африку. А спустя три дня Глеб обнаружил на письменном столе жены письмо из Кирова. Он сидел с дочерью, когда его жена отправилась на встречу с подругами. Конверт был уже вскрыт. Глеб никогда не читал чужих писем. Прочитал на конверте, кто прислал письмо: Киров, далее адрес и Семён Минько. Семён. Минько. Кто это? Всех родственников Екатерины Глеб знал в лицо. Руки сами потянулись к конверту. Семён писал красивым убористым каллиграфическим почерком. Писал он о серой и грустной природе Вятки, о том, что вокруг много тупых и бесцветных людей. Далее становилось понятно, что Минько учитель, как и Катя. Он вспомнил про какую-то встречу в Новосибирске. С Катей ли или кем-то ещё было непонятно. Ещё таинственный учитель писал о том, что ему грустно оттого что в Кирове совсем невозможно достать даже Драйзера. Заканчивал Минько признанием, что не бросился с тоски в Вятку только потому что ясно осознаёт, что на Земле есть, живёт, дышит, чувствует, улыбается Катя Улыбина. Чтобы это значило? Признание в любви или всего лишь жалкий, пошлый комплимент? Может быть, это Катин однокурсник? Почему он так откровенничает? У них что-то было? Был ли это первый мужчина Катерины? Они могли заниматься петтингом или другими шалостями, чтобы не испортить Кате репутацию до её знакомства с Глебом. В голову Глеба лезли дурацкие мысли, одна нелепей другой. Попросить у неё объяснений? Нет – она никогда этого ему не простит. Чтение чужих писем с её вшивоинтеллигентской точки зрения очень страшный грех, страшнее чем гордыня, чревоугодие и блуд вместе взятые. Глеб не любил рефлексию, но ситуация складывалась так, что надо было как-то на неё реагировать. Он стал сомневаться в том, что его жена была с ним искренна. Что, если она с ним связалась только из-за его перспективности, его положения в обществе; а в душе презирала его, за его партийность и примитивность? Она всегда была для него загадкой.

В одной из последних экспедиций Глеб познакомился с совсем молодой студенткой из Хабаровска Викой. Она была не так красива, как Катя, но видно было, что в ней было больше теплоты, доброты и наивности, чем в Кате. Может быть, то было всё не от большого ума. Вика много разговаривала с Глебом. Он ловил себя на мысли, что нравится ей и мог бы тогда легко замутить с ней короткий романчик, ни к чему не обязывающий. Его помощник и земляк Серёга Богатырёв во всю крутил шуры-муры с поваром Ленкой Граблиной. В тёмное время из тайги то тут то там раздавались её сладострастные стоны. Серёга относился спокойно и без угрызений совести к таким делам, несмотря на то что дома его ждали жена и сын.

На следующий день Глеб на работе сам записал себя в список желающих отправиться в Мозамбик.

3

Паласио-да-Понта-Вермелья в переводе на русский с португальского означает Дворец Красного кончика. Под кончиком подразумевается мыс. Столица Мозамбика Мапуту расположилась на берегу Индийского океана. Этот дворец когда-то принадлежал железнодорожникам, строившим дорогу в Трансвааль, потом португальскому губернатору. В 1975 году после революции здесь обосновался красный президент Самора Мойзеш Машел.

24 августа в среду утром Самора шёл в сопровождении своей охраны и свиты по коридору третьего этажа Дворца. Около белых дверей своего рабочего кабинета он остановился.

– Я попрошу всех оставить меня на какое-то время. Жасинту пусть составит мне компанию.

Самора имел привычку держать руки за спиной при ходьбе и часто, когда стоял; а также покачиваться взад-вперёд. Жасинту Суареш Велозу стоял в двух шагах позади президента. Он поправил очки. Это был белый португалец, умудрившийся остаться в Мозамбике после падения колонизаторского режима и сделать в обновлённой покрасневшей стране головокружительную карьеру. Велозу руководил Национальной службой народной безопасности – аналогом советского КГБ. Ему было сорок лет.

В кабинете Самора и Велозу стали у большой карты Мозамбика, разложенной на столе. Президент крутил между пальцами карандаш и то и дело тыкал им в то или иное место на карте.

– Почему их упустили? – Самора явно был сердит.

– Мы раскидали наши отряды по нескольким точкам, перекрыв большую часть троп ведущих в Малави. Отряд был малочислен. Теперь мы знаем, где они приблизительно могут быть, – оправдывался Велозу.

– Почему ты так уверен, что они идут в Малави? Ведь, Банда уверял меня в дружбе и, что он независимый правитель: не проамериканский, не просоветский.

– Банда – это антикоммунист, какие бы маски он на себя не надевал бы.

Восьмидесятипятилетний диктатор Хастингс Банда правил в соседней с Мозамбиком стране Малави.

– Почему бы им не двигаться в сторону Родезии, где находятся лагеря подготовки этих говнюков? – Самора карандашом провёл по границе Мозамбика с Родезией.

– Это более долгий путь, но там их тоже ждут наши люди. И всё же я уверен, что они будут идти к границе с Малави.

– Что они хотят?

– Прежде всего нанести урон репутации нашей власти.

– Я вчера весь день, как мальчишка отчитывался перед советским представителем. Жасинту, найди поскорее этих геологов. Мы должны их спасти, иначе больше никто не приедет из Союза работать в нашу страну.

– Почему не приедет? Приедет.

– Откуда такой оптимизм?

– Советы умеют не доводить до своего народа печальные известия. Зачем печалить население неприятными новостями. Так что другие специалисты в большинстве своём и не знают о происшедшем.

– Да, этим мы похожи. И всё же их надо найти. Для нас – это дело чести.

***

Светлана с трудом добралась до советского посольства в Мапуту – транспорт в Мозамбике ходил, казалось, бессистемно и безалаберно. Русский офицер пропустил её в здание. Светлану принял в своём кабинете посол Юрий Шепелев, сразу радушно предложив расположиться в кресле.

– Садитесь, пожалуйста.

Шепелеву было пятьдесят три года. Он был круглолицый, с непослушной шевелюрой, седеющий, в очках, среднего роста.

Светлана села в кресло, а посол сел напротив её на обычный стул.

– Знаю, знаю о вашей беде. Были у меня уже другие жёны коллег вашего мужа, попавших в плен бандитам, – как будто Шепелев уже готов был ответить на ожидаемые вопросы. – Власти Мозамбика и наше государство делают всё возможное, чтобы их освободить.

– Они живы? – спросила Светлана.

Шепелев загадочно поглядел мимо неё в пол, взяв паузу.

Светлана схватилась за сердце.

– Ой, ну, что вы право, голубушка?

Шепелев вскочил и побежал за графином с водой. Налил воды в стакан и протянул женщине.

– Я думаю, всё это закончится хорошо. Говорю же, власти делают всё возможное и невозможное, – успокаивал Шепелев.

Светлана сделала пару глотков, отдала стакан Шепелеву и сморщилась.

– Что с вами? – забеспокоился посол.

– Тошнит. Где у вас тут туалет?

***

Пленники брели уже восьмой день по саванне. Повстанцы решили устроить привал. Ломовский со Скороспеловым упали под свинцовое дерево, пытаясь спастись в его тени. Скоро рядом с ними лёг Алешков. Они уже начали постепенно обрастать кто бородами, кто густыми щетинами. У Сергея борода росла медленно.

В пяти шагах от них лежал лицом к небу Рыжков и причитал:

– Пристрелите меня, пожалуйста. Или дайте пожрать. Есть хочу!

– Нытик, – тихо сказал Скороспелов.

– В экстремальных ситуациях проявляется нутро человека, – добавил Алешков.

– Пристрелить бы его, в самом деле, – буркнул Фёдор Янушев, лежавший недалеко от страдальца.

– Слабый он, и что в том? – вступился за Рыжкова Сергей. – И я слаб.

– Не гони пургу, – слова Сергея не убедили Алешкова.

– Не хорошо что-то мне. У меня же язва и здоровье никудышное, а я попёрся в эту дыру сраную на чёрный континент, – продолжал Сергей.

– Всякий советский человек стремится к подвигу, нас всех так воспитывают, не на ратном поле, так на экономическом поприще – должен кто-то помогать отсталым странам, – то ли философствовал, то ли язвил Алешков.

– Подвиг тут ни при чём.

– Деньги?

– Да, хотел заработать на отдельную квартиру в Ленинграде, а по сути не в деньгах дело, а во мне, в моей проблеме. Светка давно родить никак не может. Я чувствовал себя виноватым перед ней; не знал, как быть и что делать. Квартира – только предлог, на самом деле, я хотел что-то кардинально поменять в нашей жизни. Она сама напросилась со мной поехать. Любит меня, а зря. Где-то глубоко-глубоко в подсознании своём у меня думка вертелась: что-то случится со мной, и Светке будет от меня освобождение. Вот и сбылось то, что себе о себе надумал. Пусть только с ней будет всё в порядке.

– Накаркал, – сказал Алешков.

– Накликал беду. Ладно на себя, а мы-то тут причём? – жаловался Скороспелов.

– Иван, не ожидал от тебя такого мракобесия, – сделал ему замечание, находившийся неподалёку Фролкин.

Мимо шёл и остановился Улыбин, пропыхтел, поглядел куда-то вдаль.

– Куда нас ведут? – вопрошал он.

– Ясен пень, в Родезию. Там не любят советских, – ответил Иван Скороспелов.

– Непохоже. Родезия на юге, а мы, кажется на север движемся, – заметил Улыбин.

– Такое ощущение, что мы по кругу ходим, – подал голос оклемавшийся Рыжков. – Может быть, эти негры географии толком не знают.

– Хорошо бы – выведут нас к правительственным войскам, – сказал Сокроспелов.

– Размечтался. Тут гражданская война идёт. Им что север, что юг, что запад, что восток – всё одно. Не удивлюсь, если они скоро всю страну захватят, – сказал Алешков.

– Так нас же уверяли, что власть Саморы крепка и народ его поддерживает, – вспомнил Янушев.

– Кто, бл.., уверяет? Газета «Правда»? Как в анекдоте про Наполеона? Если бы у него была газета «Правда», то мир никогда бы не узнал о его поражении при Ватерлоо, – язвил Алешков.

– Что же будет, если эти бандиты победят? – напрягся Янушев.

– Отвезут нас в Америку, – отвечал Алешков.

– Пытать будут? – голос Янушева дрожал.

– Ага: дадут каждому по проститутке и напичкают наркотиками.

– Зачем?

– Чтобы почувствовали на своей шкуре, как разлагается, загнивает Запад.

– Ты чего, скотина, народ разлагаешь, пугаешь? Я не удивлюсь, что, ты втихаря дома слушал вражеские голоса. А, может быть, ты заодно с этими уродами?

Улыбин готов был с кулаками наброситься на Алешкова, но его сдержали Скороспелов и Фролкин.

– Идиот, если бы все меня послушали, то давно бы спаслись.

Алешков приподнялся и присел, прислонившись спиной к стволу дерева.

Скороспелов пошёл искать место, чтобы справить малую нужду. Кругом были кустарники и редкие деревья. Иван оглянулся. Солдаты были позади него и не обращали на него внимания. Наконец, Иван нашёл ложбину, немного спустился в неё, извлёк из штанов детородный орган и начал мочиться. «А ведь, действительно, у этих вояк порядки те ещё, полная анархия и пофигизм. Прав был Юрий, можно было легко убежать», – подумал Скороспелов и шестым чувством ощутил рядом присутствие какого-то живого организма. Хищник? Иван сжался и быстро повернул голову налево. Что-то чёрное мелькнуло в кустах. Вскоре это чёрное, оказалось головой девушки из отряда повстанцев. Она наблюдала за ним и вышла из кустов.

– О-у, – промолвила она.

Иван опомнился и убрал быстро член в штаны.

– Извините.

– Я Иван.

– Ассане.

Говорили по-португальски.

Иван выбрался из ложбины.

– Что означает ваше странное имя? – спросил он.

– Водопад.

– Это так красиво.

Они двинулись к лагерю повстанцев и охраняемых ими советских пленников. Ассане держала уверенно автомат калашникова, направляя его дулом в сторону Ивана.

– Я не так опасен, – заверил он.

Ассане ничего не сказала в ответ.

– Жаль, что ты воюешь? Ты красивая. Тебе нужен муж, семья, – говорил Иван.

Девушка усмехнулась.

– Ты женат?

– Нет.

– Ты бы женился на мне?

Иван пожал плечами.

– Если бы мы встретились в несколько иной ситуации…

– Не придумывай. Я же чёрная, а ты белый.