Иван Бакунин "Мозамбик"

– И что? Наша идеология отвергает расизм. Для нас все расы и народы равны.

– Коммунисты лгуны. Ненавижу.

– Ты плохо их знаешь.

– Плохо? Мой отец был коммунистом. Он умер в тюрьме.

– Извини, я плохо знаю историю вашей страны. Я всего лишь геолог – добываю полезные ископаемые из земли.

– Да. Коммунисты хотят распродать богатства нашей страны.

– Неправда, они хотят это пустить на благо вашей страны.

– У них плохо получается.

– Не всё сразу.

Алешков решил пройтись один по краю лагеря, подумать. Он прошёл метров сорок, остановился у большого серого камня, присел на него. Сзади послышались шаги. Юрий оглянулся. Это был Янушев.

– Фёдор, ты чего?

– Разговорчик есть, Юр.

– Решил бежать со мной?

– Нет, я по другому вопросу. Помнишь, ты сказал, что нам дадут американцы проститутку и наркотики…

– Ну.

– А, может быть, нам ещё денег дадут?

– Конечно, по миллиону долларов.

– Прямо миллиону, и что придётся за это сделать?

Юрий тяжело вздохнул.

– Продать родину? Отречься от неё? – предположил Янушев.

– Видишь, ты сам всё понимаешь.

***

Фёдору от тётки достался дом в деревне в Павловопосадском районе: дощатый, старый с двумя комнатами и светлой просторной террасой. Зелёная краска на внешних стенах во многих местах облезла. Отапливался дом от газа, что было очень даже круто. Фёдор любил бывать в том доме один. Тут он ощущал себя полновластным хозяином всего, что было в доме и на участке.

Был конец лета. Фёдор заехал во двор дома в субботу. В доме спустился в подвал. В подвале пола не было. Лестница утыкалась в песок, а с боков на двух стенах были устроены полки с банками и ящиками. Сапёрной лопаткой Фёдор вырыл из песка алюминиевый бидон и вылез с ним в дом. В главной комнате он извлёк из бидона пачки денег и разложил их на столе. Пятнадцать тысяч рублей. Всё как и должно было быть. Ему нравилось трогать пачки купюр и вдыхать их запах. Зарыв бидон с деньгами обратно, Фёдор вышел во двор и пошёл к сараю. В сарае было много всего нераспечатанного: рулоны рубероида, два десятка мешков цемента, банки с краской, самый разнообразный инструмент. Всё было на месте.

Фёдор бродил по двору, когда слева за забором показалась бородатая морда Иваныча. Сосед Алексей Иваныч давно уже находился на пенсии и жаждал плотного общения с Фёдором, но тот умело избегал этого каждый раз.

– Фёдь, ты иль не ты?

– Я, я, Иваныч.

Янушев подошёл к забору.

– Как у вас тут жизнь течёт? Всё спокойно? Никто подозрительный не лазит?

– Да так вроде всё благополучно у нас. Правда, в среду молодёжь странная шаталась по нашей улице: яблоки воровали и другой продукт. Ко мне хотели залезть, я прогнал их палкой.

Фёдор почувствовал, будто сердце его упало куда-то глубоко-глубоко.

– А ко мне? Лазили?

– Нет.

– Иваныч, я тебя прошу, на тебя вся надежда, присматривай за домом. Если что, сигналь мне в любое время дня и ночи.

Янушев сбегал в дом и принёс соседу бутылку водки. У него в подвале было два ящика с беленькой и пол ящика портвейна.

В час дня Фёдор завёл двигатель своей второй модели «жигулей» бежевого цвета и выехал со двора. Он жил в Павловском посаде в двухкомнатной квартире с женой и сыном. Ему было тридцать лет. Он был среднего роста, коренастый, с маленьким заострённым лицом, густыми усами, прямые русые волосы его часто были длиннее, чем у обычных советских мужчин. Трудился Фёдор завхозом шесть лет в профилактории, который находился на балансе геологоразведочной отрасли РСФСР. Любовь к коммунистическому строю у Фёдора была не бескорыстна, и он сумел к тридцати годам сколотить приличное состояние, о котором никто не знал кроме него самого. На что можно было потратить это богатство, он ещё не решил. Можно было купить «волгу», но его пока устраивала и «двушка», в которой можно было вывезти много добра.

Год назад Федя сделал одно невыгодное вложение, познакомившись с вдовушкой по имени Глафира. Её данные и координаты ему дала хорошая знакомая деловая женщина Галина Петровна Зимина, которая обшивала на дому пол города и района. Тёте Гале было уже за шестьдесят, но она не теряла бодрости духа и вкуса к жизни. Помимо прибыльного швейного бизнеса тётя Галя промышляла и сватовством. Она сосватала Фёдору Глашу, которая согласна была за материальную помощь в размере тридцати рублей в месяц оказывать Фёдору интимные услуги по первому его желанию. Желания у Фёдора было хоть отбавляй, куда больше чем возможностей для встреч с Глафирой. Они обычно уединялись в частном доме Глафиры по субботам или воскресеньям раз в неделю.

У Глафиры было симпатичное курносое лицо и тёмные волосы. Фигура Глаши была в меру аппетитной, но не полной. Как не боролась Глаша с лишним весом, ничего путного из этого не получалось. Главным образом борьбе мешало то обстоятельство, что Глафира работала на кондитерской фабрике, а сладкое она любила так же, как и деньги. Она встретила Фёдора в прихожей в бордовом атласном халате, который был распахнут и открывал вид на белое тело с большой, но уже несколько обвисшей грудью. Растительность на лобке была аккуратно пострижена, ноги до оснований бёдер были скрыты ажурными чулочками-завлекалочками.

– Как всегда по ускоренной программе? – с грустью поинтересовалась Глаша.

– Кис, сама понимаешь семья и всё такое, – оправдывался Фёдор.

После горячего секса они лежали на кровати около окна укрытые одной простынёй. Окно было приоткрыто и в него улетал дым сигареты, которую курил Фёдор. Глаша почесала его волосатую грудь, после чего прикусила его правый сосок.

– С ума сошла! – испугался Фёдор так, что едва не выронил сигарету на пол.

– От тебя сойдёшь.

– Не гони пургу. Мне пора.

Фёдор хотел было выбраться из-под простыни и с кровати, но Глаша вцепилась пальчиками в его причиндалы.

– Погоди, разговор есть.

– Спятила? Какой разговор?

Янушев дал понять, что не собирается покидать греховное ложе и Глафира отпустила его мужские принадлежности.

– Федь, ты знаешь, как ты мне дорог?

– И ты мне дорога, Глаша.

– Маленький у нас будет.

– Что?!

– Малыш, мальчик или девочка.

– Не говори ерунды. Мы же предохранялись.

– А месяц назад? Помнишь?

– Ты же сама сказала, что можно.

– Просчиталась.

– Или рассчитала спецом.

– Теперь это неважно.

– Ни хрена себе не важно, моя жизнь вся пойдёт под откос из-за твоих плутней.

– Я хочу малыша от тебя.

– Зачем? Мы же не муж с женой. Его травить будут и в детском саду и в школе. Выродком будут называть.

– Не факт, со временем ты возможно возьмёшь меня в жёны.

– Вот куда ты клонишь. Не бывать этому. Я тебе дам сто рублей. Иди сделай аборт.

– Как шлюхе?

Фёдор встал с кровати, надел трусы.

– Не неси чушь. Не нужен нам ребёнок.

– Ты не любишь меня.

Глаша уткнулась лицом в подушку.

– О любви мы изначально не договаривались. Завтра привезу тебе деньги.

– Пять тысяч рублей.

– Чего?

– Десять.

Фёдор замахнулся рукой в сторону Глафиры. За пределами комнаты послышались шаги. В дом вернулся десятилетний сын Глафиры Юрка.

– Ты почему не сказала сыну, не возвращаться в это время?

– Сказала да он не всегда слушает меня. Он кстати мечтает о братике или сестрёнке.

– Ладно, Глафира, дам я тебе пятьсот рублей и не дури.

– Тогда будет у тебя ещё один ребёнок. И жена твоя об этом наверняка узнает скоро – город-то у нас не такой огромный.

– Ну ты и гадина.

А жена день спустя за ужином брякнула:

– Слыхал, Федь, Машка Калугина разошлась с своим благоверным.

– И чего? – Фёдору это было как будто совсем не интересно, и он продолжал поглощать макароны по-флотски прямо из сковородки.

– Так не будь дурой Машка оттяпала у своего осла квартиру, машину и гараж в придачу.

Янушев подавился макарониной, так что жене пришлось стучать ему по спине.

– А чего разошлись-то они? – поинтересовался Фёдор.

– Ходил налево поганец.

– Точно ходил или подозрения одни?

– Дыма без огня не бывает; говорят ходил, значит, ходил. Сволочь.

Надо было что-то делать с Глафирой. Она грозилась сообщить жене Фёдора радостную весть. При крайней с ним встрече поинтересовалась, почему он не остаётся у неё больше на часок-другой, дескать, срок ещё маленький и не мешает предаваться любовным утехам. Фёдор зверел от такого цинизма, но вида не показывал. У него в голове даже стрельнула мысль убить Глафиру и тётю Галю за компанию. Потом он представил себя в тюрьме, на зоне. Туда ой, как, не хотелось. Как женщину, он Глафиру уже не желал. И от неё у него пошло какое-то отторжение ко всему женскому полу, даже к супруге, но с ней шутки были плохи и супружеский долг приходилось исполнять чин по чину без дураков.

Скрепя сердце, Фёдор выдал Глафире семь тысяч рублей. Через неделю Глафира поклялась, что сделала аборт. Проверять её он не хотел. Осознание, что его надули, как последнего лоха, убило бы его.

Как можно было потерять такие деньжищи?! Фёдор никому не говорил об этом – засмеяли бы. Можно было бы отгрохать за эту сумму хороший кирпичный дом или купить ещё одну машину. Ох, уж эти бабы.

После того злосчастного случая Фёдора завёл привычку иногда налегать на спиртное. В своём профилактории он обычно позволял себе лишнее с пожилым замом директора Иннокентием Трифоновичем Самопаловым, который часто покрывал тёмные делишки Фёдора и кражи государственного имущества за небольшие вознаграждения. Много Иннокентию не надо было. Он искренне любил только беленькую и тупую болтовню с мужиками. Ему было пятьдесят восемь лет, а выглядел он все шестьдесят восемь – совсем не щадил себя, не думал о здоровье.

В ту роковую пятницу Фёдор приложился к бутылке с Иннокентием в обед, а потом принялся за работу: надо было подсчитать весь инвентарь, что имелся в наличие и что можно и нужно было проверенным способом списать. Вечером хмель уже выветрился. Фёдор не боялся ездить пьяным, так как в местном ГАИ у него было всё схвачено.

Иннокентия он нашёл в гараже профилактория.

– А вот ты где?

– Иди к нам, Фёдор, – позвал Иннокентий.

Он сидел за импровизированным столиком из облезлого листа фанеры, на котором стояли открытые консервы, буханка и грязные гранённые стаканы. Рядом с ним сидел автомеханик сорокалетний Тимофей Карлин – приземистый мужичок с пустым взглядом тёмных ничего не выражающих глаз. За ещё одной бутылкой побежал водила Егор Сажин. Это был тридцатилетний лопоухий никогда не унывающий здоровяк.

Через пятнадцать минут Сажин вернулся с бутылкой водки, бутылкой портвейна и двадцатипятилетней конопатой девицей в коротком белом в чёрный горошек платьице.

– Это Зина, знакомьтесь, парни, – представил её Егор. – Вот такая девчонка.

Сажин поднял большой палец правой руки вверх.