– Так зачем Вы их здесь держите?
– Это ступени для меня. Я должен был пройти по ним. Они же думали, что я хотел сесть на них для отдыха.
– Интересно. Но непонятно…
– Вы, насколько мне кажется, умный человек. Разберётесь на досуге.
– Постараюсь. А Вы, я думаю, достаточно закрытый человек.
– Почему Вы так думаете? Мне нечего скрывать. Бизнес у меня достаточно прозрачный.
Аграфена Петровна не даёт Сергею опомниться и задает вопрос, что называется в лоб.
— В таком случае, как вы заработали свой стартовый капитал? Говорят, удачной спекуляцией на бирже.
– Удачной спекуляции на бирже не бывает.
– А что бывает?
– Боюсь, что слишком долго придется объяснять. И вы всё равно не поймёте. Это то же самое, что человеку, владеющему четырьмя правилами арифметики, объяснять формулы высшей математики. Могу лишь дать образное сравнение, весьма далёкое от оригинала. Биржа первоначально была создана производителями для финансовой поддержки производства. Сейчас – это сложнейший финансовый механизм свободного предпринимательства. Ну, скажем, его можно сравнить с симфоническим оркестром, или органом. Один на органе может исполнить органную токкату Баха, а второй – «Чижик-пыжик». Вот, собственно, и всё.
Аграфена Петровна иронично улыбается.
– Вы, конечно, исполняете органную токкату?
Сергей, что называется, «не клюёт» на ироничную улыбку журналистки и продолжает вполне серьёзно.
– Пытаюсь, в меру своих сил и возможностей. Но, чтобы исполнять органную токкату, нужно много учиться. У меня за спиной мехмат МГУ, стажировка в Лондонской школе экономики, работа на Лондонской бирже.
– А почему мехмат?
– Надо уметь создавать математические модели самых невероятных финансовых процессов. Это из области высшей математики.
Столыпина резко меняет тему разговора.
– Вы ведёте почти уединённый образ жизни. Ни в каких тусовках не замечены. Почему?
– Служенье муз не терпит суеты.
– Я не это имела в виду. Я первый человек, кому Вы даёте интервью. Вы почти неизвестны.
– Почему же? Известен. Только в очень узких кругах. Вот, благодаря Вам, стану известен более широкой общественности.
– Говорят, Вам прочили блестящую карьеру в боксе.
– Опять говорят. От Вас, как я вижу, ничего не скроешь.
– Профессия обязывает. – Аграфена Петровна снова улыбается. – Так как насчет бокса?
– Графа Монте Кристо из меня не вышло. – На этот раз Сергей решил поддержать её ироничный тон. – Пришлось переквалифицироваться в управдомы.
– Вы хорошо знаете классику.
– Профессия обязывает.
– Так ли?
– Что Вы хотите этим сказать?
– Я хотела сказать, что может быть, наоборот. Управдома из вас не вышло. Пришлось переквалифицироваться в графа Монте Кристо.
Эта фраза заставила Сергея более пристально взглянуть в глаза собеседнице. Вот уже второй раз с острого язычка этой особы срывается то ли намёк,, то ли догадка. Что известно этой странной разноликой дамочке?
— Граф может стать управдомом, а вот управдом графом – вряд ли.
– А боксёр?
— Боксёром становятся, а графом рождаются. Не так ли?!
– Логично.
– Я так и думал. Есть ещё вопросы?
– Почему Вы решили заняться кадетскими корпусами? Это ведь, как теперь любят говорить, непрофильные активы.
– России нужны воины. В каком-то старом фильме, который я смотрел в детстве, прозвучала фраза: «Есть такая профессия – Родину защищать». Вот эту профессию и нужно возрождать.
– О Вас ходят разные слухи.
– Какие могут ходить слухи о неизвестном человеке?
– Потому и «слухи» вместо фактов.
– И какие же слухи?
– Говорят, Вы жесткий человек, даже жестокий.
– Ко всем проявлениям зла – да. Изучая мою книжную полку, Вы обратили внимание на ряд весьма достойных людей, а вот одного, ныне почти забытого, не увидели.
– Это кого же?
Сергей выходит из-за стола, проходит к книжной полке, вытаскивает небольшой томик в серой обложке и передает Столыпиной.
– Варлама Шаламова. Он прошел все круги ада сталинских лагерей. В его колымских рассказах есть одна любопытная мысль, вернее, его кредо. Я его запомнил на всю жизнь: «Принцип моего века, – пишет Варлам Шаламов, – моего личного существования, всей жизни моей, вывод из моего личного опыта, правило, усвоенное этим опытом, может быть выражено в немногих словах. Сначала нужно возвратить пощёчины, и только во вторую очередь – подаяния. Помнить зло раньше добра. Помнить всё хорошее – сто лет, всё плохое – двести. Этим я и отличаюсь от всех русских гуманистов девятнадцатого и двадцатого веков». Я готов подписаться под каждой фразой, под каждым словом его кредо.
Столыпина долго всматривается в портрет Шаламова на титульном листе книги. Откладывает книгу в сторону.
– Вы берёте на себя роль Верховного судьи?
– Ни в коем случае. – Резко возражает Волков. – Есть закон. И действовать надо в рамках закона. Иначе мы такого наколбасим, мало не покажется. Строгое соблюдение закона – основная черта здорового общества.
– А что такое, на Ваш взгляд, здоровое общество? Равноправное?
Сергей морщится, как от зубной боли.
– Природа никого не наделяет равными правами. Люди неравны от рождения. Один талантлив, а другой нет. Нет несправедливости в неравных правах. Несправедливость – в притязании на равные права. Только перед законом должны быть все равны. А в остальном…
– А что в остальном? – Подхватывает Аграфена Петровна.
– Видите ли, в каждом здоровом обществе существует три типа людей. – Сергей придвигает к себе томик Шаламова. – Одних природа одарила сильным духом, других – мускулами, а третьи, не выдающиеся ни тем, ни другим – посредственности. Только у сильных духом доброта – не слабость. Вторые – исполнители сильных духом, их ближайшая среда. И первые, и вторые – это те, о которых когда-то поэт сказал:
Природа – мать! Когда б таких людей
Ты иногда не посылала миру,
Заглохла б нива жизни.
Так вот, я вижу свою задачу в меру моих сил и возможностей находить и поддерживать первых и вторых. Остальным я ничем не могу помочь. Я бессилен против природы.
– Так что получается, посредственные не нужны?
– Почему же? Высокая культура – пирамида. Она может стоять только на широком основании. А это сильная и здоровая посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, всё, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется с посредственным, что ни в коем случае, ни хорошо и ни плохо, а объективная реальность. Подобному нет места среди исключений.
– Да-а-а. Оригинальная теория.
– Ну что вы! – Продолжает Сергей, совершенно не обращая внимание на иронический оттенок реплики собеседницы. – Я не оригинален. Представьте, росли по соседству два человека. Один стал первооткрывателем новых миров, раздвигает границы возможного. А второй стал бухгалтером. Это не значит, что второй не нужен. Кому-то ведь надо подсчитывать дебет-кредит.
Аграфена Столыпина снова не может сдержать ироничной улыбки.
– А Вы себя к какому типу людей относите?
– Это я предоставляю Вам решать. – Так же иронически парирует Сергей Волков.
– Спасибо за доверие.
– Не за что. Вы ведь все равно сделаете свои выводы, доверяю я Вам или нет.
– Нет. Я не люблю точек. Предпочитаю многоточие. – Уже без иронии отвечает Столыпина.
– Я рад. Значит Вы – настоящий журналист.
– Благодарю Вас. А к какому типу людей вы относите нового вождя всех «проклятьем заклейменных»?
– Я не интересуюсь политикой. Это не область моих интересов.
– И все таки, вы же наверняка его видели по телевизору.
– Видел как-то мельком.
– И каково ваше мимолетное впечатление?
– По моему, он относится к тем, кто свободно лжет ртом, но рожа, которую он при этом корчит, всё-таки говорит правду. Я бы сказал: «Он гений с интеллектом кретина».
Грушенька заразительно хохочет: – Ну вы даете! Да, вам палец в рот не клади. И последний вопрос. Вы счастливый человек?
– Один счастливый человек, который потом повесился, писал:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
– Судя по тому, что Вы это запомнили, Вы с ним согласны.
– Это, как говорят математики, необходимое качество, но недостаточное.
– А что же достаточное?
– Для ответа нужно сначала определить, что такое счастье.
– И что такое счастье?
– У каждого оно свое.
– А у Вас?
