Дарья Белова "Просто друзья"

– Тогда повтори это все и дай уже спать лечь, а?

– Вот смотрю я на тебя и думаю.

– Ты в мои годы, – пародирую я некогда сказанные им слова.

– Да. Именно это. – Он устало опустился на кровать, – это все мать.

– Не трогай ее! Это все ты. Тебя не было рядом. Никогда, – громко ответил я. Так выдают эмоции. И я их выдал. Потому что больно вспоминать, что в самые важные моменты его не было рядом.

– Ну вот и хорошо. Нашел я на тебя рычаг давления.

– Какой на хрен рычаг?

– Твоя мать. – И смотрит на меня. В упор. Делая контрольный выстрел, – я все время забывал, что она для тебя оказалась куда ближе и роднее, чем я. Она – идеал, я – дьявол, который все испортил в ваших жизнях.

– Видишь, ты сам все понимаешь.

– Ты забыл одну важную вещь: твоя мать все еще зависит от меня финансово. Она живет в моей квартире, ездит на моей машине. Да она ни дня не работала. Могу поспорить, ее даже в секретари не возьмут.

– Что ты хочешь этим сказать? – глупый вопрос. Он прекрасно это знает.

– Твое согласие на свадьбу. Вот и все. При таком раскладе я ее не трогаю, отказываешься – заберу все до последней шмотки, что купила на мои деньги. Пущу в одних трусах.

– Ублюдок! – процедил я.

Перед глазами пелена. Был бы младше, сказал бы, что пелена из слез. Так было, когда он не выполнил свое обещание отправить меня в лагерь с друзьями из класса, потому что четвертные оценки его не устроили. Я плох оказался в математике. Как и в геометрии, английском, химии, физики. Я просто плох. Бездарь.

Сейчас это черная пелена гнева. Невыносимо. Он рвется наружу. Хочется бить, крушить все вокруг. Только бы не оставлять его внутри. Потому что будет сжирать меня.

Сейчас бы сесть за руль и выжать педаль газа до упора на пустой трассе. Только так может стать легче. Ненадолго, только пока еду. Но хоть какое-то время я не буду думать о нем.

– Марат, – звоню ему. Нет, это не дружеский звонок. Просто надо с кем-то поговорить.

– Че надо, Нава?

– Могу приехать?

– Валяй. Только я это… дома.

Понятно, значит бухарики с ним вместе. Он их никогда не бросит. Вот настоящий сын, который будет рядом и убирать блевотину своего отца после паленой водки, уложит в постель и уберет нищенские стены. А я просто лишний в системе координат моего отца, ненужный элемент, от которого уже не избавишься.

Подъезжаю к дому Марата. Уныло и серо все вокруг. Может, зря я к нему приехал. Еще подумает, что мне нужно дружеское плечо. Поздно. Он выходит из такого же серого и унылого подъезда и идет в мою сторону. Понурив голову, смотрит себе под ноги.

Мы с Маратом одногодки, даже родились в один месяц. Через пол года нам обоим исполнится двадцать четыре. Это единственное, что у нас общее. Наверное. А нет, еще страсть к скорости. Этого мало для дружбы.

– Ну чего стряслось?

– Есть че? – он понимает о чем я, улыбается.

– Есть.

– Давай тогда.

Протягивает самокрутку в одной руке. И зажигалку в другой.

– А ты?

– Ну и я.

Мы сидим на какой-то старой лавочке. Хотелось бы откинуться и взглянуть на небо. Но нет, не получится. Лавочка сломана. Ну и хрен с ней.

Делаю первую затяжку. Расслабляет. Может, все произошедшее чей-то дебильный розыгрыш? Или спор? Настолько это кажется абсурдным и бредовым. Ну какая свадьба? Я и, вдруг, муж? А эта девчонка, что еще вчера выпустилась из школы, – жена? Ну бросьте. Она за весь вечер даже не взглянула на меня, опустила свои глаза в тарелку и что-то перешептывалась со своей мамашей. Обсуждали меня? Нашу семью?

– Ты груженный.

– А то. Тебя же насильно не женят.

Марат заржал. И так искренне он это сделал. Громко. Нельзя не подхватить. Это теперь и правда кажется смешным. Кто-то смеется надо мной.

– Не ты че, серьезно? – он опешил, думал, я пошутил.

– Ага. – Сделал очередную затяжку. Вкусно втянув в себя дурманящие пары.

– Ну это… поздравляю, – и опять заржал.

Мы сидим в тишине. Кто-то ругается, слышно из окна. И детский плач, надрывный. Режет по ушам. Столько ненужных звуков вокруг, которые я не хочу слышать. Я избалованный мажор, что привык к тишине и красоте вокруг себя. Это единственное, за что стоит сказать Ему спасибо, что, бл*ть, не слышал всех этих людей.

– И кто она?

– Кто?

– Жена твоя будущая. Нава, забыл уже?

– Да х*р ее знает. Девчонка еще. Виделись раньше несколько раз. Приезжали они с семьей к нам. Я особо в этом участия не принимал.

– Симпатичная хоть?

– Хм, – я задумался, – странная.

– Да, смотрю я на тебя и все-таки не завидую. Я хоть и нищий, но у меня есть то, чего тебя лишили.

– И что же?

– Выбор, Нава. У меня есть выбор.

Он прав. То, отчего я бежал, все равно меня настигло. В который раз.

Возвращаюсь домой под утро. Дома тишина. Гостей, конечно же, нет. Тихо крадусь по лестнице, хотя знаю, что если отец и дома, ему по сути уже нет до меня никакого дела.

– Глеб? – слышу его голос из кабинета. Снова работа. Снова она.

Подхожу к двери и открываю. Он сидит за книгой, читает. Спустил на нос очки и оценивает меня.

– Сегодня вечером у нас ужин в ресторане. Будешь знакомиться с женой. Заново. – Вернулся к книге, больше не смотрит, – приведи себя в порядок.

Молчу. Он и правда не оставил мне выбора. Только кивнул, соглашаясь, и поднялся к себе в комнату.

Глава 3.

Воспоминания из дневника Милы.

Дом семьи Навицких остался прежним. Все такой же величественный, с колоннами возле главного входа. Великолепный сад на заднем дворе – гордость Натальи Матвеевны – жены Павла Навицкого, друга моего отца. Я знаю его с детства. Он всегда дарил мне какую-то безделушку: то куклу, которой еще ни у кого нет даже в столице, потому что он привез ее из Германии, для меня, то эксклюзивный шоколад из Швейцарии, где он был по делам бизнеса, то платье принцессы из мультика с Таймс Сквер в Нью-Йорке. Мне иногда казалось, что он всю жизнь мечтал о дочери, но по каким-то неизвестным причинам ее нет. Но есть я – дочь его друга.

Последний раз я была в этом доме больше четырех лет назад. Павел подарил мне набор косметики. Мне же было пятнадцать лет. Какая молодая девушка не мечтает об этом? Тогда тоже был ужин. Но Глеб опаздывал. Он вообще редко был за столом. Навицкий младший пришел намного позже. Я помню, что был одет в спортивный костюм, говорил, якобы задержался в спортзале. Глаза только его врали. Я это поняла по их блеску. Они неестественно отражали свет ламп. Горели очень ярко. А еще он ни на кого не смотрел, будто разговаривал сам с собой. Было обидно. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня, потому что всегда нравились его глаза. Черные. Безумно черные. Хотя я понимаю, что такого не бывает, они просто карие.

Глеб сел с краю, далеко от меня. Такой свободный. Ему не писаны правила, которые были вбиты в мою голову с раннего детства: как сидеть, что говорить, как смотреть, что и как есть. Их много, этих правил. По ним оценивают человека в высшем обществе. Рамки, за которые я, наверное, никогда не решусь выйти. А он мог. Что я чувствую? Чуть-чуть завидую его свободе. Но мы не можем быть полностью свободны, ведь живем не в том мире. У Глеба Навицкого тоже есть то, что ограничивает его. Любопытно было бы узнать, что именно.

В тот вечер он даже не притронулся к еде. Это странно, ведь повар Навицких – Жерар – очень вкусно готовит. Особенно ему удаются профитроли. Божественно. Он их может делать и с заварным кремом, и с творожным сыром и красной рыбой. А еще его буф бургиньен. Вкуснее я не пробовала даже во Франции, где проводила несколько летних сезонов.

Только все это неважно. Я смотрю на Глеба и вижу человека, который лишний в этом обществе. Или он делает вид. Тогда он хороший актер, потому что я ему верю.

Он сидит вальяжно, закинув ногу на ногу, его комментарии заставляют меня смеяться, но я не позволяю себе этого, так как это будет неправильно. Еще он смешно закатывает глаза, когда его критикуют.

– Глеб, прошу, сядь как подобает, – просит его мама.

– Прости, пропустил урок, как удобней сидеть за столом. Покажешь? – у него приятный голос.

– Будь добр, дорогой, прими правильное положение, – еще раз просит его мама, а он сидит и не двигается, рассматривает узор на салфетке, возможно, о чем-то задумался. Хотела бы я заглянуть в его мысли.

– Меня всегда поражали эти никому ненужные правила. Вот вы сидите с такой спиной, будто кол проглотили. Скажите, вам правда удобно? Ну серьезно. Кому станет плохо от того, что вы просто сядете, как нормальные люди? Да никому. Мила, вот тебе удобно так сидеть? Даже отсюда видно, что у тебя уже спина затекла, – он обращается ко мне. На моей памяти это первый раз за последние годы.

В этот момент все смотрят на меня. Я привыкла к вниманию, меня это никак не беспокоит, потому что уверена в себе и своих силах. Но сейчас Глеб Навицкий застал меня врасплох. Не люблю вопросы, на которые не знаю ответа. То есть ответ то я знаю, но не могу его озвучить, так нельзя делать.

– Мила с семи лет занимается балетом, Глеб. Для нее сидеть с такой спиной – норма. – Мама помогла мне выкрутиться из этой ситуации. Она часто приходит на помощь.

– У тебя странный голос, Мила. Ощущение, что он принадлежит женщине постарше, никак не пятнадцатилетней девушке, – он смотрит на меня, а не на маму. Провокатор. А мне хочется смеяться. Снова. Да потому что правда смешно. Мама бы не оценила это. Поэтому я и веду дневник. Только так я могу сказать то, что думаю, а не то, что надо говорить.

– Моя мама права, Глеб Навицкий, – легкая улыбка, – я всю свою жизнь увлечена балетом. Прямая спина – меньшее из того, что мне приходится терпеть.

Он больше не улыбается, резко стал серьезным. Это пугает.

– Красивый голос, – ответил мне.

– Да, Мила, как у тебя дела в Академии? – переводит тему его мама.

– Все замечательно, Наталья Матвеевна. Все, как и положено, сначала разогрев, балетный класс, прыжки, потом уроки сценической практики.

– Ты же будешь продолжать учиться там и после?

– Да, буду поступать через три года.

– Молодец, Мила. Мы все тобой гордимся.

На этом интерес к моей персоне закончился. А я могла еще долго рассказывать про балет.

– А ты, Глеб? – Отец обращается к нему. – Какие планы у тебя? Ты же первый курс закончил, если мне не изменяет память.

– Спросите у отца. Его план в отношении меня уже расписан на долгие, долгие годы. Да, отец? – выделил он последнее свое слово. Для меня такое обращение к родному человеку дико. Мне не понять его поведения. Впрочем, не мне судить.

– Глеб! – Наталья Матвеевна пытается сгладить углы. Они всегда очень острые, когда дело касается их сына, я так заметила.

– Ну а что хочешь ты? – мой отец от него не отстает.

– Я? Хм…Девчонок? – он засмеялся. Очень заразительно. – Знаете, есть такой гонщик Айртон Силва. Он был назван самым лучшим в истории Формулы-1 в 2009 среди всех гонщиков. Круто, да? – ой, Глеб, ты же знаешь, что нельзя говорить слово круто. Но намеренно его используешь, – Но не это важно. Представьте себе, он всю жизнь посвятил себя гонкам, даже семья у него стояла не на первом месте, развелся из-за этого с женой. Прожил с той всего каких-то два года. Да не суть. Кстати, кого-то мне это напоминает. – Он взглянул на своего отца и сразу же вернулся к моему, – Его жизнь – это скорость, карты (Прим. автора – простейший гоночный автомобиль без кузова) и гонки. В 1984 году на Гран-при в Монако набрал два очка, когда сделать это было практически нереально. Лил сильный дождь, да и другие болиды (Прим. автора – тип гоночного автомобиля) были мощнее и технически лучше. Среди них был и чемпион мира Ники Лауда.

– Так ты гонщик?

– Ага. В моих венах – скорость, а мое сердце – двигатель. – Вижу азарт в его глазах. Стало интересно, что я смогу увидеть в его глазах, когда он за рулем своей машины.

Но я никогда не понимала то, о чем рассказывает Глеб. Не люблю риск и скорость. Слишком опасно.

Еще какое-то время Глеб был с нами. Такой другой, но своей особенностью он притягивает к себе. А потом ему кто-то позвонил, и он ушел. И сразу за столом стало скучно. Заметила это только я.

В тот вечер я долго думала о том, что сказал Глеб Навицкий. В его венах течет скорость. А что течет в моих? Танец? Искусство? Если он живет гонками, машинами, то чем живу я?

А потом я заснула. Мне снились трассы, по которым с бешеной скоростью пилоты Фомулы-1 разрезают пространство на своих болидах. И поклялась, что никогда не сяду за руль даже обычной машины.

Глава 4.

Глеб.

Черный костюм и белая рубашка висят на вешалке. Идеально выглаженные, без ворсинок и заломов, сшиты на заказ. Сижу в кресле и пялюсь на это великолепие. Уйти? Сбежать? Поздно. Я не могу так поступить с матерью. Мой родственник точно не оставит ее в покое, и только ради того, чтобы показать мне, на что способен, продемонстрировать мне его силу и власть. Но безумно хочется послать все к черту. Отца, друзей его, свадьбу эту, Милу.

Мы с мамой не близки, и никогда не были, будто изначально существовали в разных мирах, чужие люди, у которых из общего только кровь и крыша над головой. Была. Осталась только кровь. Но слишком пострадала она от действий отца. В этом мы с ней по одну сторону баррикад. А своих, как известно, не бросают.

Мы были когда-то семьей. Помню свой день рождения. Мне исполнилось лет пять, наверно, не больше. Отец был со мной в этот день. Первый и последний раз, а мама приготовила праздничный стол. Был прекрасный вечер. Родители подарили мне радиоуправляемый самолет. Он был единственный в Москве. Так хвастался отец позже перед своими друзьями. Это был самый ценный подарок, я хранил его годами, даже когда оторвались лопасти и вылетели пружины. Прятал его в шкафу, чтобы няня или горничная не нашли и не выкинули. После того дня отец появлялся в нашей с мамой жизни все реже и реже. Но присутствовал его дух, призрак: “папа придет с работы, и тебе не поздоровится”, “отец все узнает, и тогда ты будешь наказан”, “Павел будет тобой разочарован, Глеб”, “Отец столько сил и денег тратит на твое образование и воспитание, а чем ты ему отвечаешь?” Только потом ничего не было. Отец не приходил, не наказывал. И я привык. Отца, которого мне рисовали, – его попросту нет. Ему нет никакого дела до сына.

Надеваю костюм. Непривычно я выгляжу, смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Чувствую себя в ловушке. Красивая такая ловушка, с ароматным и дорогим сыром, вокруг блестящая оболочка. Со стороны может показаться, что все счастливы, всем хорошо. Но нет. Гнев мой внутри поутих, ярость погасла. Осталось безразличие. Как и в моей жизни. Сначала ты злишься, что отец пропустил выступление, которое мы готовили с парнями, я играл на гитаре, практически солировал. Помню, мама мной гордилась. Злился я и когда он не встретил меня после летних каникул в Британии. Я провел то время в лагере для мальчиков. Меня отправили как нечто мешающее наслаждаться жизнью. Объявили, собрали чемодан и через день я прохожу паспортный контроль в чужой для меня стране. Обижался на него, когда был выпускной. Искал его глазами, но, как мне потом сообщили, отец в очередной важной командировке и не смог приехать на выпускной единственного сына. Он прислал короткое смс и денежный перевод, сумма которого равнялась хорошей машине. Так я и сделал. А потом наступило безразличие. Такое же, как и сейчас, когда все по боку.

Ресторан, как и полагается, пафосный, шикарный. До блевотины сладкий. Маме понравится, я в этом уверен. И всем этим напыщенным снобам, что варятся в своем котле бессмысленных правил и норм.

Мы с отцом подъехали одновременно. Я на своем Ягуаре. Моя малышка. Только с ней у меня и понимание. Только она знает меня, чувствует каждое мое движение. Отец на своем Майбахе. Черный, блестящий. Оболочка, которой он так гордится, а внутри что? С ним мать. Странно их видеть вдвоем, будто не было этих ссор, обид и скандалов. Что было бы с ним, узнай журналисты, через что родители проходили каждый вечер? Разбитая посуда, крики и ор – я слышал все это со второго этажа даже за закрытой дверью. А потом была тишина. Мать ушла от него. Сейчас они делают вид, что объединились ради моего благополучия. Жалкое зрелище.

Отец подходит ко мне, улыбается, вроде как рад меня видеть. Играет свою роль на отлично, готов поверить и расчувствоваться, будь я на несколько лет младше.

– Не можешь без всего этого, да? – кивком указываю на здание ресторана.