– Вы можете мне пообещать, что не пойдете в полицию?
– Да почему я должен туда идти, во имя всего святого? Конечно обещаю, чудак вы человек!
– Ну хорошо, – он с усилием овладел, наконец, собой, и натянуто улыбнулся. – Мне довольно вашего слова. Я приехал только просить вас о том, чтобы вы не рассказывали никому, тем более властям, что мой отец – Французов. Я вижу, что вы человек добрый, великодушный, и поймете меня: я не могу открыть вам всю правду, не могу сказать, почему я прошу вас об этом. И называйте меня впредь только Семеновым, пожалуйста.
– Ладно, конечно, обещаю! – воскликнул я.
– Хорошо, – сказал он, посмотрел мне глубоко прямо в глаза и вышел прочь.
«Вот чудак», – подумал я, «да мне нет никакого дела до его тайн».
Однако, не прошло и трех дней, как этот Семенов опять приехал ко мне. «Может быть, он сумасшедший?» – подумал я.
– Я делаю ошибку за ошибкой, – с досадой сказал он. – Я теперь целиком я ваших руках. Я бы просто уехал отсюда, но, во первых, все равно найдут, здесь не скроешься, а во вторых, я уже достаточно покатался по Австралии, и мне нравится здесь, в Мельбурне.
– Я же вам пообещал, вы что, не верите моему слову?
– Честно? Не верю, – с каким-то ожесточением ответил он.
С этими словами он достал из привезенного пакета устриц, коньяк и салями.
– Посидим, поговорим? – монументально произнес он и прочно опустился на диван.
В течение последующего часа он поведал мне свою историю, которая все объяснила – почему он боялся, что вскроется его настоящая фамилия. Как выяснилось, по-настоящему его звали Виктор Французов; его уже много лет искал Интерпол, ибо в России, давным давно, он, в порыве страшной ревности и гнева, убил свою жену и ее любовника. Ему удалось подделать документы и бежать в Австралию, и вот сейчас перед ним в первый раз встала угроза разоблачения. Говорил он очень пылко, красочно и, без сомнений, абсолютно искренне. Было в его владении русским разговорным языком нечто очень притягательное для меня, давно забытое; пожалуй, только друзья родителей, когда бывали у нас в гостях в моем далеком детстве в России, могли иногда говорить подобным образом. Местный эмигрантский русский язык всегда удручал меня, и Французов, конечно, потряс меня в этом смысле; поразила меня и его искренность и открытость передо мной. Мы много общались в тот вечер, и я, как мне показалось, также понравился ему: в конце концов, я тоже был когда-то выходцем из интеллигентной семьи. Мы расстались во взаимной симпатии и я почувствовал, что теперь, полностью открывшись передо мной, излив всю душу, он уже не боится, что я выдам его.
Он стал периодически приезжать ко мне, и продолжал делать это в течение полугода. Мы живо общались; он подробно и красочно описывал свою страсть к убитой им жене. «Любовь – это болезнь», – говорил он, и из его рассказов я ясно видел, что он, действительно, не мог любить по-другому. Семенов был человеком крайностей и высоких устремлений, воспламенить его душу могли лишь по-настоящему сильные раздражители, и пожар в ней невозможно было потушить. Пожар этот бушевал подобно стихийному бедствию; выдержать любовь такой исполинской силы смогла бы лишь исполинша, равная самому Семенову; похоже, его жена была близка к этому качеству, но, все-таки, не полностью. Она была талантливой скрипачкой, и, к тому же, творческой, самостоятельной натурой. Он заваливал ее вниманием и подарками, не давал ей прохода, хотел всегда быть с ней и исполнять любые ее капризы. Она любила его и отвечала ему взаимным вниманием, хотя и не такого размаха. Они провели целый год совершенно вместе, и днем и ночью, и слились в одно существо. Однако, для нее, как позже понял сам Семенов, это было чересчур, ей нужно было иногда одиночество, спокойствие, время побыть с самой собой. Он чрезвычайно болезненно воспринимал любые ее попытки провести время не вместе с ним, устраивал сцены и истерики. Он был по-настоящему болен ей. Она же плохо переносила эти его скандалы, между ними начался разлад, в который вмешался, к тому же, роковой третий. Лишним в этом треугольнике оказался, к сожалению, именно Семенов и окрас его страсти мгновенно переменился с красного на черный, при той же самой космической амплитуде. Слушая его, я поражался самой возможности существования такого рода страстей, никогда ничего похожего я сам и близко не испытывал. Когда-то в юности я читал о подобных вещах в книжках, но тогда совсем не понимал и не мог воспринять их; теперь же я прекрасно чувствовал, о чем идет речь. В обычные, свободные от пожара в душе, времена, Семенов откровенно скучал, много пил, вел беспорядочный образ жизни, и томился в ожидании следующего пожара, искал его. Кроме любви, огонь в его душе могли зажечь масштабные, сложные гастроли, требующие глубокой подготовки – он был известным в музыкальных кругах пианистом, и его иногда приглашали на серьезную работу. В такие периоды он целиком отдавался ремеслу и доводил свое мастерство до совершенства. Однако, по его собственным словам, его бедой было то, что он не являлся, как его убиенная жена, подлинно творческим человеком – он скучал наедине с самим собой, никогда не писал музыки, а лишь любил ее виртуозно исполнять. Ему нужно было взаимодействие с внешним предметом для самовозгорания и самореализации, подобно тому, как порох не является самодостаточным телом для горения – ему требуется соприкосновение с кислородом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69194527&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
