Следом за старухой важно вошёл приземистый короткостриженный мужичок. В руках у него была банная шайка и небольшой свёрток.
– Девка, метнись до колодца, – велел он Дарёнке. – Дожили! Всю жизнь князей стриг да парил, докатились до псаря!
– Ты бы языком-то не трепал! – хлестнула его тряпкой Живьяра, – чай, не я тебе сюда идти велела. Княгини указ.
– Тоже время! – пуще того заворчал банщик, – Баба во главе…
– Язык-то прикуси, – завелась Живьяра, – Брониимира – княжна гратская по крови! Княгиня по праву и по мужу! Ярош нам её взамен себя оставил, не отослал в другие земли.
Банщик продолжал недовольно бубнить, раскладывая на сундуке острые ножи, бритвы и гребни. Он глянул на Волка:
– Космы-то отрастил, а когда последний раз чесал их? Блох поди развёл!
– Чистый он! Коли б завшивел, я всё равно вытравила бы! – огрызнулась Живьяра.
– Ты, старая, бы лучше помогла мне. Дай тряпку, да придержи его.
Банщик ловко скинул с Волка покрывало, стал двигать его к краю.
– Скажи-ка, старая, а сесть он сможет?
– Да, поди сможет. Только осторожно, чтоб опять спина не разошлась.
Волк опёрся на руки и почувствовал, как, словно сухая земля, трескается на спине корка затянувшейся раны.
– Ты осторожнее, милок, – запричитала Живьяра, – Я дюжину ночей тебя латала, чтоб всё пошустрее зажило, не торопись. Сейчас мы вместе.
Банщик со старухой аккуратно, словно хрупкое яйцо, усадили его. Только сейчас Волк заметил, что совершенно голый. Ноги его похудели, стали похожи на две кривые палки.
– Я принесла, – вбежала в комнату Дарёнка и замерла на пороге. – Ох! – она отпустила вёдра и зажала руками глаза, – Срамота-то какая!
– Иди-иди! Стыдливая! – замахал на неё руками банщик. – Только воду расплескала. Хорошо, хоть вёдра не опрокинула.
Живьяра плотно затворила дверь и опрокинула в шайку ведро воды. Банщик налил туда свои настои:
– Сейчас мы тебя отмоем, краше боярина будешь! Никто и не скажет, что псарь! – засмеялся мужик.
Он старательно и долго отирал Волку тело, потом натёр его пахучей мазью, чтоб дольше не пачкался, и принялся за волосы. Голову банщик отмывал долго. Прядь за прядью он вычёсывал длинный хвост, затем размачивал настоем, поливал водой.
– Отрастил-то себе космы, не хуже девицы! – причитал банщик, вычёсывая колтуны. – Может, обрежем их? Что же, косу-то носить.
– Нет, – резко ответил Волк.
– А-а во-он оно что! – протянул банщик, собрав волосы в охапку.
Мужик с любопытством рассматривал его затылок и шею.
– Это кто же тебя так подрал? – спросил он, закончив с волосами.
– Горный кот. Отроком на охоте недоглядел.
– Охотник стал быть… – пожал плечами мужик, отходя к сундуку. – Что ж, охотник. Давай бороду оскоблю.
С лицом банщик разобрался быстро. Он ловко снимал щетину. Сделав пять взмахов бритвой объявил:
– Готово. Где там старая? Смотри на своего псаря.
Живьяра, задремавшая на сундуке, ещё, когда банщик намывал Влаксану спину, резво подскочила.
– Ой! Ну, жених! Хоть сейчас сватать! Молодец, мужик! Не зря тебя князь жаловал!
– Князь никого не жаловал, – проворчал банщик, быстро сворачивая свои инструменты и подхватив полную шайку, пошёл на выход.
Живьяра затворила за ним дверь, достала из сундука чистую рубаху и быстро накинула на Волка.
– Ну, всё! Теперь совсем хорош! Надо бы княгине доложить.
– Чего это она мне банщика заслала? – спросил Влаксан, помогая старухе надеть на него штаны.
– Откуда же мне знать. Брониимира всегда добра, хорошо воспитана и благодарна. Я её с рождения знаю. Ты ей жизнь спас, она того не забудет, – отвечала Живьяра, тряпкой собирая с пола стриженные волосы и воду, – Коли голова не кружится, то посиди чуток. Сейчас Дарёнку кликну.
Наспех прибрав комнату, старуха вышла за дверь. Влаксан огляделся: комната небольшая, с просторной лавкой, выставленной на середину, и парой скамеек вдоль стен. Жухлые пуки трав висели вдоль стен. Единственное окно плотно крыто ставнями, под ним большой сундук, по углам расставлены высокие напольные светцы с лучинами. Так сразу и не разберёшь, в какой именно избе эта клетушка.
Дверь тихо отворилась, и в комнату вошла вовсе не Дарёнка, а княгиня. Хоть половина лица ещё была зеленоватой от старого синяка, и через нос пролегла чёрно-синяя полоса, щёки её розовели румянцем, а взгляд не таил затравленного страха.
– Тебе уже лучше, Волчий сын?
– Как видишь, государыня, – кивнул Влаксан.
Брониимира улыбнулась.
– Надеюсь, скоро ты совсем выздоровеешь и сможешь вернуться к работе, – едва улыбнулась она.
– А что псарни…
– Псарни больше не твоя забота. Для тебя найдётся более достойное место при дворе.
– Более достойное? Прошу простить, государыня, но никак в толк не возьму: на кой тебе сдался простой псарь? Откуда столько внимания ко мне? – волк смотрел ей прямо в глаза.
Она словно оживала, с лица ушёл застывший страх. Прозрачно-серые, как чистая каменистая река, глаза излучали девичью весёлость и интерес:
– Мой отец был достойным человеком, – произнесла Брониимира, – он учил меня, что каждый достоин своего правителя. Правитель же должен оправдать доверие людей. Уважать каждого подданного, заботиться о нём, только тогда княжество будет процветать.
Всё-таки прав был Птах, княгиня хороша: нежный голос, мягкая улыбка, длинные ресницы… было в ней и что-то ещё, что отличало от других девок: прямая спина, нежные руки, умение держать себя так, что сразу видно – не простая баба.
– Почему ты так смотришь? – спросила она, – Я говорю странные вещи?
Волк коснулся её руки, нежной и мягкой, словно нежный лепесток.
– Я всё же удивляюсь, как княгиня может переживать за простого мужика с псарни.
Брониимира напряглась, точно остолбенела и густо покраснела, однако руку не одёрнула:
– Не каждый простой мужик отважится на такой поступок. Я уважаю в тебе силу, храбрость и решительность. Качества, которые должны быть присущи каждому достойному человеку, но не каждый ими обладает.
Княгиня сидела так близко, и искренне отвечала на его вопросы, не понимая, что он пытается угадать между слов.
– А что на счёт дерзости? – спросил Волк.
Не дожидаясь ответа, он крепче сжал её ладонь, другой рукой обнял, и, прикрыв глаза, осторожно поцеловал.
Ни одно вино не пьянило так, как её горячие нежные губы. Всего мгновение торжества и радости, и это мгновение стоило риска.
Волк открыл глаза и увидел её опущенные густые, тёмные ресницы прямо у своего лица.
Отвесив ему звонкую пощёчину, Брониимира поднялась с лавки:
– Знай своё место, псарь! – делано холодно произнесла она.
Несмотря на то, что голос её дрожал, движения были точны и сдержанны. Она смерила его строгим взглядом и вышла из комнаты.
Волк самодовольно улыбнулся. Всё же он понял верно. Конечно, псарь – не ровня князьям, но, когда бы ему мешали правила. Половина лица пылала от крепкой княжеской руки, но сердце отплясывало в груди «Лихую».
23
Княгиня больше не приходила, но то, что его ещё не выставили со двора, уже значило, что вряд ли будет строгий спрос за дерзость. Мысли снова и снова возвращали к её нежным губам, светлым глазам.
Раны быстро затягивались, и уже через пару дней Живьяра позволила сидеть. Дарёнка принесла его вещи.
– Вот. Велено было принесть, – улыбнулась девчонка, сваливая на сундук ремень, два поясных ножа, кожаную безрукавку, сапоги и кошелёк.
– Откуда это у тебя?
– «Отку-уда», – передразнила Дарёнка. – Когда тебя сюда привели, мужик дворовой принёс. Велено было тебе отдать, когда поправишься.
– Значит, сегодня меня выпустят?
– Почём мне знать? Я тут не решаю. Как княгиня да тётушка скажут.
Волк достал из кошелька небольшое точило и взял нож. Эх! А Птах как-то умудрялся строгать ножи хоть из кости, хоть из камня, иной раз мог плотно сбить, да заточить доску так, что не хуже ножа дырявила. Коль только издали ножи кидать, они изводятся на раз.
Дарёнка уселась в углу, взяла из корзины пучок трав и верёвку и стала собирать вереницу. Она с любопытством поглядывала на Волка, но заговорить не решалась. Видать, старуха запретила.
– А ты что же, целыми днями травы перебираешь? Не прядёшь, не вышиваешь? Где приданое возьмёшь? – спросил он.
– Не положено.
– Как это?
– Ведьмам нельзя. Нить судьбы нам прядут Духи и ткань жизни ткут они же. Ведьме положено следовать их воле. Ежели возьмётся ведьма за веретено, то спутает нити судьбы своей и всех, кто рядом. Так нельзя.
– И как же теперь? Где одежду брать?
– А ты где берёшь? Ты же не женатый, сам не ткач, не пряха. Зато я в травах понимаю, Духов слышу. Что мне до прялки этой? Вот ты знаешь, что это за цветик? – Дарёнка вытянула в руке голубой нежный цветок, похожий на колокольчик.
– Цветик и цветик… не видал раньше.
– Он в Грате не растёт, только тётушка его выращивает в саду, оттого ты его не видал. Это лазорецвет. Он дурной дух отводит.
– Это если кто не мылся давно?
Дарёнка нахмурилась и сердито глянула на Волка:
– Нет! Это ежели кто сглазить захочет! Гляди, какой красивый, – Дарёнка покрутила в пальцах цветок и протянула Волку.
– Славный.
– Вот ежели я могу вырастить лазорецвет, то почто мне прясть? Любая девка мне нить выпрядет.
Дарёнка тихо запела себе под нос странную песню. Слов было не разобрать, точно другой язык. К обеду она принесла еду, поставила на скамье возле Волка в кружку маленький букетик лазорецвета и ушла.
Живьяра пришла уже к ночи. Она придирчиво осмотрела спину и руки Волка. Постучала сухими крепкими пальцами по рёбрам, покачала головой:
– Ещё не отпущу тебя. Пока надо бы покоя.
– Покоя… Не для моей души покой, – сморщился Волк.
– Заметила я, милок. Как же оно иначе. В тебе вон, кровь кипит, бушует! Но ничего. Полежишь чуток, отдохнёшь, а дальше уж поглядим.
– Мать, лежать уже сил нет.
– Давай, стемнеет и пойдёшь чуток на улице посидишь. Только шибко там не гуляй, чтоб не видали тебя.
– Отчего же?
– Я княжеская знахарка, и выход с моей избы на улицу только один – в княжий сад. Идти через сени к Чёрному двору шибко долго, тебе бы покоя побольше.
Живьяра принесла пуховый платок и протянула Волку:
– Укройся, а то застудишься, да пойдём, провожу тебя. И это тоже выльешь заодно, – старуха сунула ему кружку с букетиком лазорецвета. – закиснет к утру. Дарёнка тут устроила девичью радость.
Шутливо браня свою сиротку, старуха вывела Волка в сени и провела через избу к выходу. Аккуратное белёное крыльцо притаилось возле яблоневого сада.
– Здесь можешь чуток погулять. Обратно-то дорогу сыщешь?
