– А кто ещё тут у нас мужчина? Опять Ленка что ли? Ну?
Михейша замычал. Даша с Олей засмеялись, но уже так напряжённо, словно силы уже вышли и они сами уже вот–вот попадают со стульев. Оля–Кузнечик неопределённо хмыкнула: даже она иной раз носила брата в кровать.
– Правильно, в форточку… Откуда и приходит чаще всего… либо в другое отверстие… В какое, деточки? Ну, кто ответит?
– В подходящее по размеру…
– И где есть сквозняк.
– В задницу, – себе под нос сострил проснувшийся в очередной раз Толька, не пожелав опубликовать громче. И непозволительно злорадно засмеялся, представив, как из задницы деточки–сестры тонкой струёй появляется и раздувается в пузырь шаровая молния.
Всё равно услыхали: «Вот ты и есть пьяный Кок! Съел?»
– Правильно. – И уже быстро, почуяв, как надоела: – Страшный шар он может что? – И сама отвечала: – Взорваться сможет, наткнувшись на препятствие, а может и просто поиграть–пожалеть, не затронув смертью никого. Дети, а что нужно закрывать в случае грозы?
– Окна, двери, форточки…
– Трубу, заслонку, подпол!
– Как же, подпол! Как туда молния залезет?
– Там дырочка есть.
– Точно есть, её ещё на зиму затыкают.
– Задницу заткнуть, – совсем осмелел Толик.
– Накажу! – прекращает бабушка дебаты.
– А как накажешь, бабуль?
Дети желают схватить, повалить, связать и наказать гнусного шутника. Но не получается: все руки заняты: они держатся за животы.
Дети многое знают, невзирая на возраст. Но! Учить малых детей осторожности всё равно, что предупреждать цыплят. И снова учёба.
– И те – детки неразумные, – говорит учительница менторским тоном, – и другие. Цыплята ещё хуже детей: сами бросаются под ноги. За ними нужен глаз да глаз. Это опасно. Одни играть хотят, клюя сандалии. Другие что? А только играть и целовать… Кто? Кого?
– Мы – цыплят.
– Они на пуховые шарики похожи, – заметила Оля– Кузнечик.
– Ленка: «А помните как Даша… сразу двоих…?»
Это сказано зря. Даже ради учёбы зря. Даша мгновенно заплакала: «Я не виновата–я, они сами–и–и, а–а–а!»
– Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…
ЦЫПЛЯЧЬИ ДУШИ
«… Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…»
– Ой, откуда эпиграф?
Да, было и такое в жизни дома в самом начале нынешнего лета.
Сначала над цыплятами нависла подошва сандалии величиной с куриное небо. Потом небо опустилось. Раздался слабый хрусток–шепоток, а потом округу потряс невообразимый Дашин вой.
От цыплят остались две маленькие бесформенные грудки, чуть ли не кашица. Был и плач, и рыданий хватало на всех.
Ревмя ревели Даша с двумя Олями. Толик, надув через нос глаза, молчал в стороне: ему не положено ни плакать, ни, тем более, рыдать, ведь он мужчина. Из глаз брызнули и залили очки вовсе не слёзы, а выжимки, сусло, издержки принципиально нечувствительной скупости.
И поначалу печалилась вся ребячья гурьба. А потом случились, как водится в таких случаях, похороны малых божьих созданий. То, что осталось от цыплят, подгребли лопаткой. Вместо гробов применились вместительные, на целую роту цыплят (в будущем – груз двести… стоп, забыли, это кощунство!)… спичечные коробки «Swenska Faari». Засунули туда прахи, вдвинули внутрь спичечной рубашки.
Процессион! Процессион! Ура, мы устроим шикарные похороны! Умчали в огород организовывать Процессию Прощания, Прощения, Пращувания. Что значит пращувание? Никто не знает. Может, выпускание камней из пращи? Украинцы поправят, если что. А наши люди взялись за дело с азартом неоспоримого и предпочтительного на все случаи жизни русского «авося».
1
Дедова пристань, полоскательный мосток, а теперь ещё церковь, траурный зал, кладбище и поминки расположены в одном месте. Это берег Кисловки. Совсем неподалёку от взрывного полигона. Кошек хоронят совсем в другом месте, нежели курицыных детей.
Церковь, а в нем траурный зал. В зале, как полагается, приглушённо и по–деловому беседуют организаторы:
– Панихиду надо бы…
– Кто будет поп?
– Не поп, а священник.
– Разница, что ли, есть?
– Кто его знает.
– Священник святее!
– Поп – толоконный лоб.
– Ему панагию или ризу следует…
Оля–Кузнечик сбегала и за тем, и за другим. Это вафельное полотенце с юродивыми махрами и тёткина шаль.
– Корону!
Принесли известную уже всему миру сорбонскую корону.
– Я, чур, с кадилом.
– Пороху принести?
– С ума стронулся, Михейша! Ты чего! Это же не… Молчи!
Детям не положено знать увлечений старших.
Соорудили кадило. Собственно, мастерил только Михейша из подручных заготовок, а остальные только мешали. Полуделом занималась только Даша, которая принесла совок – без совка бы не обошлись – и Толька. Толька принёс из сарая лопату. Без неё тоже бы не состоялось. А кадило – это ржавая железная банка то ли от английской, то ли от американской тушёнки, на крышке которой Ленкой когда–то был нарисован абрикос, похожий на бычье сердце, а бабкой сбоку сначала было написано «варенье», а потом зачёркнуто, оторвано, насколько хватило умения, и приклеена бумажка «томаты» (ну никуда без этих проклятых мерикосов!)… Съели абрикосы–помидоры. В дне гвоздём пробили дырки. Приделали проволочную ручку. Засыпали банку сухими листьями и иголками. Полыхнуло. Пожелтела от жара этикетка. Изнутри кадила невкусно пахнет обычным дымом. Затушили. Задумались.
– Ленка, неси духи… или одеколон.
Принесла Ленка того и другого, чтобы дважды не бегать. Прыснули в банку, не жалея ни подобия русского О' де Колона номер три, ни родственности с поздней Красной Москвой и романтической стенной башней. Словом, напрыскали от души. Что это? Из дырок потёк жидкий самоделочный елей.
– Цыплята того заслужили.
– Скорее, пока не вытекло!
Зажгли. Вспыхнуло в кадиле так, что полыхнуло шибче первого раза. Второе кадило упало, рассыпав огонь по траве.
И отпали, сначала порыжев и завившись в концах, брови у Толика.
– Туши пожар.
Принесли, зачерпнув ладошами кисловской воды. Затоптали следы пожара сандалиями. По Толькиному лбу прошлись мокрыми ладошками.
– Не больно?
– Я фак Фанна фэ Фарк[21 - Жанна де Арк – искажённо.].
– Повторим?
Повторили. Сунули пару прошлогодних шишек. Сверху засыпали у листьями и иголками. Заткнули все щели, чтоб меньше поступало кислороду.
– Капельку, Ленка.
– Поджигай.
Подожгли. Пока горело, советовались.
– Молитву надо. Знаете молитву?
– Я знаю.
– Ну–ка!
– Еже еси на небеси…э–э–э.
– А дальше?
– Дальше не помню.
– Эх!
Безбровый Фанн фэ Фарк ходит кругами в дырявой «шальной» панагии вокруг шведских спичек с цыплятами, трясёт кадилом: «Еже еси на небеси, э–э–э–эх, еже еси на небеси, э–э–э–эх, еже еси на…
– Хорош! Неправильно! Ленка, дураки мы!
– Почему?
– Тащи «Патриархов и Пророков». Что на твоей полке у деда. Второй ряд, третий пролёт от двери.
– Тьфу, точно.
Принесла. Это не молитвенник, но тоже сойдёт.
– Толька, читай!
– Я щэ фэ умэю, – сказал Толька и заплакал: теперь у него «кадилу» заберут.
– Не плачь. Ты ходи, как ходил, у тебя здорово выходит, а Ленка будет читать.
– А что читать?
– Ткни пальцем, а что выпадет, то и читай.
Но все захотели тоже ткнуть пальцем. Решили, что пальцем ткнёт каждый, а читать будет только Ленка: она самая старшая, а главное, что Ленка может с выражением.
Кинули на пальцах, кто будет тыкать первым. Выпало Ольке Маленькой. Полистав книженцию, Олька закрыла глаза и наугад ткнула в серёдку.
Ленка, подбоченясь и натянув маску страдалицы, читает ткнутое место:
– Людям, которые говорят о своей любви к Богу, надо подобно древним патриархам, сооружать жарт… тьфу… жа… жерт–вен–ник… – Ленка тут запнулась, – …Господу там, где они раскидывают свои шатры…
– Луды, надо шатор шделать и жарт–фу принэсты, – отвлёкся от кадильного дела Толик. Он понял жертву, как производное от жратвы.
– Обойдётся, это не про нас…
– Про нас, про нас, – заорали обе Оли, – цыплятам надо жарт–ву…
Принесли Ву–жертву–жарт–Ву. Это были преотличнейшие, но остывшие домашние пельмени с недоубранного обеденного стола.
Съели охладевшую жертву.
– И никаких шатров!
– Ладно.
– А вы тихонько подпойте вот так, – подсказал Михейша девочкам: «А–а–а, у–у–у».
Так всегда за хорами три подьячие старушки поют.
Послушницы мигом выстроились за хорами и запели «А–а–а, у–у–у».
– Не сейчас, а когда Ленка продолжит читать.
