– Я боюсь, – тут же захныкала Даша. У неё непроизвольно затряслась голова. Чтобы остановить её, она присела на корточки, схватила косички, закрыла ими накрест лицо и застыла в такой позе.
– Мне страшно, – крикнули схватившиеся друг за дружку Оля и кузина Оля–Кузнечик. И так монолитно и враз, будто заранее сговорились, или всю жизнь желали быть сиамскими близняшками.
Упала Толькина табуретка: «Лазыщь!» Упал и завертелся по полу надкусанный Анатолием сухарь. И будто сухарь, а не Толька, заорал благим матом: «Шпашайша, кто может!»
Панику следовало прекращать.
– Слу–ушай маа–ю каа–ман–ду! Играем в… в «застынь на месте–е»! – Это протяжным и неузнаваемым, нарочито безмятежным, словно привычным к катаклизмам боцманским голосом закричала–забурчала бабуля: «Кто не застынет – я не виновата! Всё поняли? Не шевелиться!»
Её незаметно внешне, но мелко потрясывало изнутри. Потрясывало так мерзопакостно, словно она держалась за оголённый провод с не смертельно мощным, но зато ощутимо неприятным электрическим током.
Дети послушно застыли. Они натренированы лучше всех на улице. Игра в «замри на месте» была знакома, а вот с шаровой молнией раньше никто не виделся. Никто не хотел дружбы со страшным и загадочным незнакомцем–нетопырем.
Авдотья, белая как рояль у батюшки Алексия, и подобно Иисусу на Голгофе, стояла почти неподвижно, сначала по швам, потом медленно вытянув в стороны руки. И, похоже, собиралась в случае беды притянуть шар к себе подобно героическому самоубийце громоотводу.
Дети честно играли свою роль. Даша, обе Оли и Анатолий попытались было снова захныкать, но бабка опять тихо цыкнула.
– Всем молчать – кому говорю! И не дышите, – пригрозила, – накажу строго!
Степенно, не торопя событий, летал по дому и трепыхался светящийся, наполненный внутренней страстью, строгий в наказаниях электрический судья. Он как будто выбирал для расправы жертву.
Побродивши минуты с три, показавшимся детям вечностью, и не найдя в нижних интерьерах ничего интересного, напрочь не заметив онемевших, недышащих детей, шар, ещё сильней колеблясь, нашёл невидимую глазу струю воздуха. Заторопился, и по невидимому течению поплыл на второй этаж.
Шло время… Будто вечность растворила в себе Ресторан Восточного Вокзала с полуживыми статуями. На самом деле всё заняло минут четыре – пять, не больше.
Вот бабка Авдотья решилась на подвиг. Она на цыпочках и медленно, словно больное привидение, стронулась, подкралась к лестнице и, держась за перила, стала подниматься наверх.
Через некоторое время оттуда раздался хрипловатый возглас радости и не вполне литературный текст. Оставляем только литературный:
– Ушла тварррюга! Эй! Лю–у–ди! Дети, Оля, Даша, Толик! А–а–тбой! Всё! Размораживаемся: молнии в доме нет.
– Как нет? Где нет?
– Нет, как не было. Сбежала тварь!
Оказывается, шар нашёл приоткрытую дверь на южной галерее и покинул дом на пару со сквозняком.
– Свистать всех наверх! – заорал благим матросским матом Михейша. – Стройся!
– Мишка, брателла, где твой пишталет? У меня три пиштона ошталошь!
– Стрелять в шар собрался?
– Толька, дурень ты, не вздумай! Разорвёт напрочь! По пуле ток пойдёт и каюк тебе. И нам всем. Бери рогатку.
Полетели наверх с рогатками, сшибая друг друга со ступеней. Огляделись. Проверили соломенные качалки, цветы в кадках. Целые! И шторы целые и стёкла. Выперли на воздух. Посмотрели прижжённую в серёдке дверь.
– И как только в такую щёлочку проскочила? – удивляется бабушка.
– Сплющилась тарелкой, – предположила Оля–Кузнечик.
– Он мягкий, я видела, – это Оля.
– У–у–у, тварь! – присвистнул Михейша, поднеся палец к краю двери, – горячая подлюка. Ещё бы чуть… и пожар!
– Тваррр! – радуется Анатолий возможности ругаться, – пожар? Ух ты! А где дым? Мадамушки, где дым?
– Ура!
– Победа!
– Мы выиграли войну… то есть игру, – сказала Ленка. – С кого–то причитается.
– Нам баба Авдоша тортик спечёт, – догадалась Оля.
– Я хочу с черёмухой, – пожелала Оля–Кузнечик.
Откуда то жалостливое: «Мяу!»
– А вот и наша… кошка, – заметила Ленка растрёпанное чудо домашней фауны. Раздел приручаемых животных.
Кошка Манька выкатила откуда–то из–под дивана. Вот она распрямилась, после взъерошено выгнула спину и ещё раз недовольно мявкнула, поглядев по сторонам. Раскрыла пасть, сделав вид, что зевнула. На самом деле её просто отпустил страх, и ослабленные нервы разжали сухожилия.
Котёнок Шишок взялся неведомо откуда. Взвыл, пахнул гарью, пронёсся, опрокинув цветочный горшок, и покатил по ступеням. Обрызгал лестницу кошачьей навозной жижей.
– Что же он съел такого? – удивляются дети.
– Всё самое интересное проспала, дурила! – пропел паяцем Михейша и собрался шутливо пнуть бедное животное женской полонаправленности в мягкие её, бабьего рода, множественного числа рёбра.
Кто–то гладит Маню: «Ма–а–ня, Ма–а–ня–а. Маленькая киса. Ну, и где Маня была? Прошляпила молнию?
Все засмеялись.
– С её шкуры искры сыплют, – заметил Анатолий.
– Не трогай, ёпом шибанёт!
Анатолий отдёрнул руку.
Опять рассмеялись.
– Бросьте её мучить, Она и так со страху чуть не обоссалась.
– Михейша, при детях–то…!
– Чего такого необычного сказал?
– Я вам на радостях три разных тортика спеку, – решительно и бесповоротно пообещала баба Авдоша.
– И сверху ещё один черёмуховый, – озаботилась Оля за Олю–Кузнечика… первый черёмуховый она определила лично себе. – И пирожок с яблоками, – это к утрешнему чаю.
Авдотья Никифоровна, грамотная в подобных природных явлениях, после шаровой оказией сначала успокоила всех, а потом, будто в школе, подробно разжевала детям свойства электрического пузыря. Вспомнила несколько случаев из жизни и один натурально школьный пример. Попутно сокрушаясь, поведала – отчего с ней и с детьми произошла такая великая оплошка.
– Заигралась я с вами, вы такие чудесные детки, а мне так нельзя. Я должна за вас отвечать.
– За всех?
– Конечно за всех.
– И за хороших и за плохих?
– А кто из вас плохой, ну–ка сознавайтесь! Есть плохие?
– Мы никому не расскажем!
– Все «хароршие», – закричала Даша, – я самая–присамая «хароршая».
– И я! Я как моряк, ничего не испугался, – рассудил Анатолий, – а вы орали как…
– Как кто?
– Как дед Пихто!
– Кхы! – сказала Лена, – как дед Пихто. Кто–нибудь его слышал? Может, видел? Ну и вот. Все просто орали как оглашенные… как напуганные люди. А потом замолкли…
– Благодаря бабе Авдоше, – стала подлизываться Оля– Кузнечик, – она вовремя смекнула как себя вести.
– Да уж, сообразила. Нашли, кого хвалить. Я самая последняя…
– Кто последняя?
– Не важно. Самая последняя глупая баба, вот кто. Повинюсь перед вашими родителями. Махра я старая, ей богу. Вот кто! Ох и дура, ну и дура!
Люди замолкли, не ожидав такого поворота. Всем казалось, что они проявили себя героями. Каждый! Впору выдавать ордена.
– Вот клянусь, – крестится баба Авдотья, – чтобы ещё раз… Нет, нет… допущать эдакое… вот обошлось же. Господи, господи! Мария богородица, спасибо, не дали… и как можно, нет, нет, нет! Молитесь, детки, что мы не погибли, а могли ведь сгинуть. Бабах и всё! Могли же?
Народ жмёт плечами: «Вроде могли, но не погибли ведь: Бог миловал».
– И что никто не пострадал – какое счастье! Все живы!
– Мы живы, живы! – радости нет предела.
– Леночка, Оля, Михейша, свечи с комода несите, да там вверху, за серебром, вы знаете, где ложек–вилок новый набор… Будем Всевышнего с судьбой благодарить.
Зажгли свечи. Помолились: кто во что горазд. Даже засыпающий на ходу Толька. Сели за стол снова. Теперь учиться уму–разуму. Толька–Анатолька уткнулся в стол и тут же заснул.
– Бедный, бедный мальчик, как устал, а как испугался… Бабка погладила его по вихрам–кудрям и вспомнила себя учительницей. Принялась ходить взад–вперёд, произведя за собой ручной замок.
– Даже при наличии на крыше громоотвода, – объясняла она, – а вы пейте чаёк–то, закусывайте перед сном… Шаровой молнии наплевать на громоотвод и на мокрые сосны: это не молния, но он рождён или молнией, или наэлектризованным воздухом… Пейте, пейте. Не горячо ли? Холодной воды, Михейша, принеси–ка девочкам… Сахар вон ломайте, щипчики где?
И в замедленном темпе, как при начитке диктанта: «Яркий шар… колеблется… оболочкой… словно мыльный… пузырь…»
– Как так, – рассуждает кто– то, – может это и есть водяной мыльный пузырь, только с током…
– Взвешенное статическое электричество, – утверждает всеядный и всеумный Михейша. – Слышали, как потрескивало? Мицино одеяло (Мица – любимая при жизни овечка) так же трещит. Видели ночью?
Кто–то, действительно видел, а кому–то пришлось пообещать показать. Показали. Для этого пришлось создать темноту и разбудить Тольку.
– Трыщщщит! Ух ты!
– Сколько там току?
– Ерунда, не убьёт.
– А щи–и–плет маленько.
– Щиплет же, да же, Даша?
Щиплет всех, кроме толстокожей и старшей Ленки. Вернее, она прикинулась толстокожей. Она хотела, как всегда, быть оригинальнее всех.
На этот раз известному вралю Михейше Игоревичу поверили. Любитель розыгрышей доказал подозрительные утверждения опытом.
– Продолжим занятие. Или спать?
– Нет!
– Никогда!
– Рано!
Толик снова уткнулся и без того замаранным киселём лбом в лужицу из каши.
– В лучшем случае… шар улетает… в открытую… Куда?
– Бабуля, ты разве сама не знаешь? – спрашивает удивлённая Даша.
– Я экзаменую!
– В форточку, – кричат.
– Тише, Толенька, бедненький мальчик, накувыркался сегодня. Заснул в тарелке. – И добавила, желая развеселить малышню: «Будто пьяный Кок».
Никто пьяных ни коков, ни кокосов не видел, потому юмора не понял. Отметил только Михейша, потому что он читал «Капитана Блада», а там, на пиратских кораблях «квасили» все, не исключая коков–поваров. Пили–бухали, даже сидя на ненадёжном, шатающемся гафеле, оседлав кливер и повиснув на грот–стень–стакселе[20 - Части такелажа парусного судна. У деда Федота есть такая умная книжка.].
– Михейша, неси его в койку.
– Опять я?
