– А по поводу лечения этого места – у меня, знаешь, какая, бляха-муха, история была? – не торопясь, начал Володя. Спать он, судя по всему, не собирался. – Я тогда еще в мореходке учился. А дядька мой в торговом флоте старпомом ходил. И пристроил он меня к себе в рейс, бляха-муха, стажером. «Мир, хоть, – говорит, – посмотришь. А то в рыбаках-то – что ты там, кроме скумбрии, увидишь?» Ну, я, бляха-муха, и посмотрел. Век не забуду.
Дошли мы до Филиппин. Встали там под загрузку. А грузчицы, филиппинки – девчонки совсем, на вид – лет по тринадцать. Но крепкие, бляха-муха, жилистые такие. Мордашки славные, хоть и плосковатые. Ребята наши быстро с ними общий язык нашли. В каюту затаскивали и – за банку сгущенки – без предисловий! Ну, и, естественно, без гандонов. Кто б там, бляха-муха, об этом думал! Хотя, вроде, были и тертые мужики, под сорокед. Я-то ладно – совсем пацан.
И представь. Проходит несколько дней, и у меня, ну, и еще у двух мужиков, член превращается в розу.
– В розу? – засыпающему Егору представились какие-то феерические видения. Он встряхнулся и непонимающе посмотрел на стармеха. – Как это – в розу?
– А вот так, бляха-муха. Такие глубокие трещины идут по головке, что она распадается на лепестки, и становится натурально, как роза.
– Ни фига себе! Такое бывает?
– Болезнь какая-то, бляха-муха, тропическая. Причем наши врачи ее не знают и не лечат! Короче, нам повезло, что у нас приключился ремонт в Гонконге. И, пока судно стояло, мы смотались к местному врачу, отдали все деньги, что были, я еще у дядьки занял, но китайский лекарь нас спас.
– Оперировал?
– Нет. Мази всякие, таблетки. Купили там же, рядом в аптеке. Весь обратный путь лечились, но вернулись здоровыми. А то бы – не представляю. Из мореходки, бляха-муха, точно бы вытурили…
Володя вздохнул, немного помолчал и заговорил снова:
– А однажды был, бляха-муха, другой случай…
Полуприкрыв веки, он еще долго продолжал рассказывать, монотонно и неторопливо, и поведал о нескольких не менее живописных эпизодах из своей биографии, не замечая, что его собеседник глубоко и спокойно спит.
– Слушай, а сколько всего флотов в объединении «Севрыба»? – спросил Егор стармеха в буфере за завтраком.
– Четыре, – ответил Володя, тыкая вилкой в салат из свежей капусты, усыпанный красными ягодками брусники. – Считай. Во-первых – траловый. Самый, бляха-муха, крупный. Корабли работают по всему миру: от Арктики до Антарктиды. Рыбу ловят тралом – ну, слышал, наверное: такая огромная сеть, спускается с заднего борта. Улов либо везут домой в соленом или мороженом виде, либо сдают на плавбазы – плавучие рыбзаводы, которые стоят прямо возле мест лова и делают консервы.
Но плавбазы – это уже как раз второй флот – «Севхолодфлот».
Третий – «Мурманрыбпром». Это небольшие сейнеры, которые ловят рыбу тут, в Баренцухе, кошельковыми неводами. Кошелек – такая сеть, которая спускается не сзади судна, а сбоку. Косяк обходят по кругу, охватывают его, бляха-муха, этой сетью, а потом «кошелек замыкается», и весь этот невод затаскивают на борт. Способ, хоть и старый, но, например, у норвежцев – основной.
И четвертый флот – «Севрыбпромразведка». Эти, бляха-муха, рыбу не ловят, а ищут.
Сказав это, стармех проглотил большой кусок котлеты и запил стаканом компота из сухофруктов.
Через пару лет Егор снова встретит Володю. Здесь же, в Мурманске, просто на улице. Они обнимутся, как старые друзья.
– Я ж теперь на берегу, бляха-муха, – скажет стармех. – Сделал все, как собирался. С кораблятской жизнью покончил. С потаскухой своей развелся. Квартиру получил – в Долине Уюта, в новостройке.
– А девочку нашел, какую хотел?
– Да, где там! Вчера, бляха-муха, пошли с другом в ресторан. Выпили. Помню, что, вроде, познакомились с двумя какими-то лярвами, но дальше – полный провал. Проснулся утром дома. Входная дверь – настежь. Лежу на полу, бляха-муха, одетый в женское пальто на голое тело. Руку в карман сунул – там, ёксель-моксель, черные колготки. И все, бляха-муха! Ни хрена не помню. Хочу теперь дружбана найти – может, он что расскажет? Пошли, посидишь с нами?
– Нет, спасибо, – улыбнется в ответ Егор, – у меня еще дела.
К тому времени, когда шеф и Егор появились в Мурманске, традиционные породы рыб, которые столетиями составляли славу северных морей и основу поморского промысла, были уже практически полностью выловлены. Теперь вместо трески, сайды, пикши и палтуса стали ловить путассу и мойву. Эти породы, считавшиеся прежде сорными, представляли собой более низкое звено в пищевой цепочке, то есть именно ими кормились в свое время и треска, и сайда, и палтус.
Теперь охотиться на них стало некому, и рыбешки размножились в огромных количествах. Правда и зараженность паразитами в отсутствие хищников у них была огромная, особенно у путассу. Хищники ведь неповоротливую больную рыбу выедают в первую очередь.
Вкусовые качества этих пород тоже оставляли желать лучшего, но речь шла о том, чтобы хоть как-то накормить страну, и тут было не до изысков. Хотя, например, ту же путассу научились перемалывать, вспенивать с крахмалом и подкрашивать, сдабривать экстрактом крабовых панцирей и получать таким образом популярный деликатес под названием «крабовые палочки».
Мойва была повкуснее и поэтому вообще стала стратегическим продуктом. Из нее делали шпроты, пресервы, ее вялили и коптили, а совсем мелкую – пускали на костную муку, которую потом добавляли в комбикорм поросятам и курам. Мойва оказалась той палочкой-выручалочкой, которая заменила истребленные азово-черноморские кильку, тюльку и барабульку.
– Забодали с этой мойвой, – жаловался Егору в минуту откровения начальник «Севрыбпромразведки». – Сидишь в Москве на коллегии, а министр долбит и долбит: «Где мойва, где?» Знаешь, как хочется в рифму ответить!
Дело в том, что мойву удобнее всего ловить, когда она из северных районов Баренцева моря идет на нерест к югу, в норвежские фьорды. Во-первых, мойва тогда крупная и упитанная – молодежь на нерест не ходит, это дело взрослое. Во-вторых, она сбивается в огромные плотные косяки – свадьба все-таки! И, в-третьих, идя на нерест, мойва не питается, чтобы не отвлекаться от главного дела. Такую и есть приятно – целиком. Спинка у нее жирная, а кишечник – пустой, чистенький. Вот она и ценится. Особенно икряные самочки.
Время нереста известно. С декабря по апрель. Но вот дорогу мойва каждый год выбирает разную. Поэтому суда «Севрыбпромразведки» уже с ноября выстраивались в линию поперек возможных путей прохода рыбы и караулили. Как только передовые косяки мойвы натыкались на одно из них, сразу сообщалось всем флотам, и группа из ста сорока судов повисала над нескончаемой рыбной рекой и черпала из нее улов за уловом. Начиналась знаменитая «мойвенная путина».
Но бывали и досадные промахи. Иногда мойва просачивалась сквозь заслон поисковых кораблей, как песок сквозь пальцы. Как раз именно это случилось в прошедшую путину. Флот облавливал какие-то разрозненные косяки, а настоящей рыбы все не было и не было. И только, когда норвежские газеты сообщили о небывало массовом подходе мойвы на нерест к их побережью, стало ясно: проворонили. Рыба прошла очень узким коридором в необычном месте, попав как раз в зазор между двумя поисковыми судами. Хвост этой «рыбной кометы» отследили и обловили, но ее ядро, где собрались самые плотные косяки, увы – упустили. Путина была фактически сорвана.
Начальник «Севрыбы», крупный, похожий на добродушного медведя, умный и деловой дядька, вызвал к себе все руководство «Севрыбпромразведки». Они входили в большой просторный кабинет, как побитые собаки, непроизвольно шевеля губами – репетировали оправдания.
Огромный начальник молча просматривал какие-то бумаги, опустив круглую коротко стриженую голову, и был мрачен, как никогда. Мельком подняв взгляд на входящих, он показал, что ему противен даже сам их вид, и отвернулся к окну. Вызванные сгрудились кучкой у дальнего конца полированного, внушительных размеров, стола для совещаний.
– Здравствуйте, Михаил Иванович! Можно садиться?
– Садитесь – с презрением в голосе бросил им начальник, по-прежнему глядя в окно.
Все расселись. Повисла гнетущая тишина. Михаил Иванович все так же смотрел куда-то в пространство за стеклом, незаслуженно именуемое Центральным городским парком: деревьев там не было.
Наконец, он повернул к сидящим хмурое лицо и негромко спросил:
– Ну, что? Доигрались, падлы?
– Михаил Иванович, судов не хватает. Надо чаще расставлять. Вот…
Оправдывающегося прервал оглушительный звук, похожий на выстрел – это Михаил Иванович схватил кожаную папку и хлестко шлепнул ей по столу.
– Вы только и знаете, суки, что просить новые корабли! Вас послушать – так весь флот надо передать в промразведку! А ловить кто будет? Стоимость каждого корабля в сутки – кооперативная квартира! До каких пор вы будете искать рыбу квадратно-гнездовым способом? У вас там полные отделы ученых! Ну, и разработайте хоть какую-нибудь теорию, которая бы сказала – мойва пойдет так, или так. Что-то же заставляет ее менять свой маршрут? Это же не просто так! Я – не ихтиолог, не океанолог – и то это понимаю! А вы? Хрена вы там сидите, штаны протираете? Не можете – уйдите, пусть придут те, кто может!
Антон Антонович с Егором вошли в тот же кабинет через полгода после того памятного совещания.
Михаил Иванович вышел из-за стола им навстречу с приветливой улыбкой:
– Экспедиция, значит? Из Москвы? Мне звонили. Ну-ка, показывайте, что там за карты вы разработали.
Шеф обернулся к Егору:
– Доставай.
Егор разложил на большом столе для совещаний карты фронтов Баренцева моря, нарисованные им еще в Москве, на базе.
– Так-так-так… – Михаил Иванович с любопытством склонился над картами. – Меня интересует ноябрь-декабрь прошлого года.
– Вот, – показал Егор.
– О! – ткнул пальцем в карту Михаил Иванович. – Вот это – что за петля?
– Так изогнулся фронт. Образовался вот такой карман холодных вод.
– Вот. Так я и знал, ёлки-палки! Здесь она и собралась. А наши охламоны прохлопали. Сейчас. Погодите, мужики.
Михаил Иванович вернулся к своему рабочему столу, сел, выдвинул один из ящиков и достал оттуда папку. Отыскав в ней какой-то листок, он вынул его и, вернувшись к столу для совещаний, положил рядом с привезенными материалами. Егор увидел, что это тоже карта Баренцева моря, только, конечно, без фронтов. Она, скорее, напоминала схему военных действий, с бесформенными заштрихованными пятнами скоплений войск и широкими стрелками направлений главных ударов. И самая крупная и длинная стрелка как раз совпадала по координатам с той петлей, которая была на карте Егора.
– Я же своим и говорю: ищите причину! Понимаешь?
– Извините, Михаил Иванович, – Егор не понимал. – Что означают эти стрелки?
– Мойва! Вот так она зимой прошла на нерест. И, если ваша карта не врет, то, значит, мойва почувствовала ваш фронт, уткнулась в него, накопилась в этом кармане, а потом прорвалась и ушла в Норвегию.
– Конечно, Михаил Иванович! – вмешался шеф. – Вы абсолютно правы. Это мы тут можем одеться-раздеться по погоде, а у рыбы ведь в воде шубы нет, она все чувствует на своей шкуре, и, чтобы пересечь резкую температурную границу, ей требуется время на адаптацию. Поэтому она и накапливается на фронте, и собирается в его изгибах – меандрах.
– К началу следующей путины такая карта должна лежать у меня на столе! Что для этого нужно?
– Данные. Чем больше данных, тем точнее карта.
– Где их взять?
– Надо оснастить ваши поисковые корабли приборами непрерывного измерения температуры и пройти с ними змейкой вдоль фронтов, – ответил шеф.
– Боюсь, у нас таких приборов нет, – Михаил Иванович досадливо поморщился и покачал крупной стриженой головой.
– У вас – нет, а у военных, тут, в Североморске, – есть. И они им не нужны.
– Почему?
– Лет двадцать назад, когда подводные лодки ходили еще не очень глубоко, от них на поверхность моря всплывала теплая вода – от охлаждения атомного реактора. Конечно, пока эта вода доходила до поверхности, ее температура уже слабо отличалась окружающей. Но, тем не менее, за лодкой образовывалась узкая полоска чуть более теплой воды. Так называемый «тепловой след субмарины». Вот для его фиксации все наши противолодочные корабли были оборудованы очень чувствительными датчиками температуры с самописцами. Если на ленте появлялся резкий «пичок», пусть даже в сотые доли градуса, корабль разворачивался и пересекал это место снова, немного в стороне. Если «пичок» повторялся, корабль опять ложился на разворот и шел змейкой, пересекая галсами обнаруженный след, до тех пор, пока гидроакустик не застукивал лодку.
– А теперь так уже не делают?
– Теперь лодки ходят так глубоко, что тепловой след полностью размывается. Приборы с кораблей сняты и отправлены на склад. Они – военной приемки, прослужат еще лет сто. Нам бы их получить – десятка два.
– Я ничего об этом не слышал, – сказал Михаил Иванович. – Но если все это действительно так, то постановка вопроса – нормальная. Переговорю с командующим. У нас с ним хорошие отношения. Думаю, он не откажет.
– Неплохой денек! – сказал шеф Егору, когда они вышли из здания «Севрыбы». – Можем себе позволить зайти в ресторан «Дары моря» и поесть палтуса, запеченного в сметане. А потом посмотрим по телику олимпиаду.
Они прошли мимо клумбы, красивый узор которой был создан не цветами, как в более южных городах, а битым кирпичом разного оттенка. Вообще, город стремился недостаток природных красок компенсировать яркими решениями в архитектуре – стены домов были раскрашены во все цвета радуги. Хотя растительность в городе все-таки имелась. На улицах до сих пор цвела сирень – тут она расцветает только в июле. Говорят, раньше Мурманск был окружен сплошными лесами, но их порубили на дрова во время Великой Отечественной войны, а новые уже не выросли. Теперь город окружали лысые сопки.
Официантка в ресторане посоветовала:
– Возьмите вместо палтуса – клыкача! Мы только что получили.
– А что это такое?
– Рыба, по вкусу похожая на палтуса, но еще более нежная. Ловят где-то возле Антарктиды.
– На южном полярном фронте, – авторитетно пояснил шеф Егору, а официантке сказал, – хорошо, пусть будет клыкач.
Антон Антонович пребывал в приподнятом настроении и даже заказал сто граммов коньячка, что случалось нечасто.
– Ну, давай, Егор, за удачный день! Запомни: все в жизни приедается и настохреневает – вещи, машины, выпивка, закуска, бабы. И только работа – это не иссякающий источник радости и вдохновения!
Теплый летний день за окном вдруг сменился дождем со снегом – переменчива заполярная погода! Тем уютнее было сидеть в ресторанном зале, отгородившись от непогоды толстым витринным стеклом, есть вкуснейшую рыбу, запеченную с грибами в глиняном горшочке, и поглядывать то на спешащих промокших прохожих, то на официанток – интересно, которая же из них стармеховская жена?
В этот день, в самый разгар Олимпиады, в Москве скончался Владимир Высоцкий. Ни на телевидении, ни в прессе, которые были заняты освещением Игр, этому событию места не нашлось. Лишь в день похорон в газете «Вечерняя Москва» появилась крохотная заметка о смерти поэта.
События развивались с удивительной быстротой. Михаил Иванович в тот же день переговорил с командующим Северным флотом, и уже через неделю из Североморска приехали приборы. Они, правда, оказались полуфабрикатом – слишком чувствительные и без шкалы. Их предстояло загрубить, проградуировать – в общем, переделать.
Шеф по своим обширным связям нашел в Калининграде группу спецов, которые хорошо разбирались именно в таких делах. Они выполняли какие-то заказы космического ведомства и были не прочь подработать.
Встал вопрос: где селить людей, складировать приборы, проводить работы. Но теперь имелась крыша – Михаил Иванович. И нерешаемых вопросов отныне не существовало. Экспедиция заняла в ДМО целое крыло первого этажа. Часть комнат отдали под жилье, часть – под рабочие кабинеты и служебные помещения. Народу заехало человек пятнадцать, плюс стали набирать местных, в основном молодых женщин. Персональных компьютеров тогда ведь еще не было, и вся первичная обработка данных ложилась на терпеливые женские плечи.
Составление же самих карт – дело, требующее известной интуиции в условиях недостатка данных – теперь было полностью возложено на Егора. Только ему шеф доверял, как себе.
– Слушайте, ребята, – спросил как-то Егор у новых сотрудников, из местных. – Я тут в нашей библиотеке, на втором этаже, удивительные вещи про остров Кильдин прочел. Никак нельзя на него попасть?
– Да, он-то недалеко, прямо у выхода в море из Кольской губы, – ответил один из мурманчан. – Туда ходит рейсовый катер. Через день, по-моему. Но, чтобы сойти на остров, нужно специальное разрешение.
– А где его брать?
– В милиции по месту прописки.
– Ни фига себе! – паспорт Егора пока еще оставался прописанным в Приэльбрусье.
– Я, правда, слышал, что, если ты везешь с собой две бутылки водки, то для пограничников ты уже не нарушитель, а гость. А у гостя спрашивать пропуск неприлично, – засмеялся второй мурманчанин.
