– Да.
– Возьми меня к себе на работу, а? Хоть кем-нибудь! Старпом, сука такая, за-дол-бал!
От парня несло каким-то ацетоном – видимо пил что-то из найденного в своем хозяйстве. Боцман ведает на корабле красками.
– Хорошо, давай, завтра обсудим, – ушел от темы Егор.
– Все, короче, договорились. Дай пять! – по-своему понял его боцман, заулыбался и даже вознамерился обнять нового начальника, но тому удалось увернуться, выпроводить гостя и запереть за ним дверь.
Утром, поднявшись на мостик, Егор застал там странную картину. Посреди рубки сидел на табуретке боцман, склонившись над широким тазиком. Перед боцманом стояла женщина в белом халате, держа в руках банку с разведенной марганцовкой.
– Попробуй еще раз, – сказала женщина.
Боцман замычал и помотал головой. Потом взял банку и, видимо, пытался пить, но у него не получалось. Он снова наклонился к тазику. Жидкость, попавшая в рот, безвольно вытекла.
Эту картину наблюдали стоявшие в рубке еще три человека, среди них – старпом.
Не решившись громко здороваться, Егор ограничился уважительным кивком. Старпом кивнул в ответ и представил стоявших рядом:
– Капитан, Валерий Николаевич.
Гладко выбритый скуластый мужчина невысокого роста с густым ежиком седеющих волос только на мгновение перевел взгляд на Егора с коротким кивком.
– Первый помощник, Петр Емельянович.
Невыразительный человек затрапезной внешности был к Егору ближе, поэтому протянул руку для короткого молчаливого рукопожатия. При этом посмотрел Егору в глаза цепким испытывающим взглядом.
– Что-то случились? – негромко, приблизившись вплотную, спросил Егор у старпома.
– Да, боцман вот, мать его ети?, стакан отвердителя от эпоксидки выпил. Смотрим теперь, что с ним теперь делать. Тут, на мостике, просто, светлее всего.
Женщина в белом халате, судя по всему, судовой врач, повернулась к руководству.
– Ну что? Надо сдавать его на берег, – сказала она. – Промыть не получается – у него внутрь ничего не проходит.
Капитан выругался и подошел к боцману:
– Ну-ка, раскрой.
Боцман замычал и открыл рот. В языке виднелась кровавая дыра.
– Допился, мудак, – капитан глянул на остальных и пожал плечами. – Ничего не поделаешь. Старпом, связывайся с погранцами, идем обратно.
Он направился к себе в каюту и, проходя мимо Егора, нервно обронил:
– Извините.
Боцмана сдавали на пограничный катер в северной части губы, неподалеку от устья. С пограничниками приехали медики. После беглого осмотра пациента пожилой врач негромко сказал капитану:
– Не жилец. Два-три денечка помучается – и все. Пищевод, судя по всему, полностью растворился.
Егор стоял рядом и слышал эти слова. Было жутко и странно смотреть на здоровенного молодого парня, который вышел на палубу, накидывая на ходу телогрейку, и понимать, что фактически он – уже труп. И из-за чего?
Следующую ночь отстояли у Рыбачьего, а наутро Егор, чистя зубы в каюте, услышал по трансляции:
– Начальнику рейса просьба подняться на мостик.
Наскоро одевшись, через пару минут он вошел в рубку. Там были капитан, молодой штурман и рулевой матрос.
– Ну что, мы сейчас вот здесь, – обратился к Егору капитан, ткнув в карту острием карандаша, – Рисуйте, куда идти.
С этими словами он бросил на стол перед Егором линейку, транспортир и карандаш.
«О-па! Вот так – сразу? – Егор немного оробел. – Командовать такой махиной, вести ее в море, в котором сам никогда не был…»
– Я должен свериться со своей картой, – ответил он капитану.
– Сверяйтесь, – нарочито безразлично вздохнул тот поднялся и, покинув мостик, неторопливо направился к себе. Видимо, его все-таки задевало, что рейсом руководит какой-то мальчишка.
Принеся из каюты свою папку, Егор почувствовал себя уверенней. Он прикинул координаты ближайшего изгиба фронта, перенес их на штурманскую карту и, приложив линейку, прочертил прямую линию.
– Давайте, пожалуй, вот так. А, когда фронт пересечем, я скорректирую.
– Все? – недоверчиво переспросил штурман – Точно?
И, получив от Егора твердое «Да», приложил к карте транспортир.
– Курс тридцать один, – скомандовал он рулевому.
– Есть тридцать один, – отозвался тот.
– Скажите, а когда, примерно, мы будем в этой точке? – спросил Егор, указывая на ожидаемое место пересечения фронта.
Штурман взял измеритель – инструмент, похожий на циркуль, но с иголками на обеих ножках. Одну иголку он поставил на нынешнее положение корабля на карте, а другой дотянулся до конечной точки маршрута. Не меняя раствора измерителя, штурман перенес его на край карты, где была шкала.
– Через двое суток.
– Хорошо, спасибо.
Успокоенный, Егор пошел на завтрак.
Конец октября в Баренцевом море – это уже, считай, зима. Период штормов, холодных дождей, снегопадов. Световой день совсем короткий. А скоро и вообще – полярная ночь. Хотя тут, наверное, разница небольшая – есть свет, или его нет. Смотреть совершенно нечего. Со всех сторон – одна и та же серая махина вод, переходящая на горизонте в сизую махину туч.
И только серокрылые полярные чайки со странным названием «бургомистры» да серовато-белые глупыши день и ночь летят у борта, а внизу с волны на волну перескакивают кайры, похожие на пингвинов, с белыми пузиками, черными спинками и узенькими черными крылышками.
«Вот не надоедает же им такая одноликая жизнь! – подумал Егор, стоя на балкончике возле рубки и то и дело жмурясь от холодных соленых брызг, которые долетали даже до этой высоты. – Хотя, она, и наша, человеческая, не всегда балует разнообразием. Бабушка вон весь век только на свое хозяйство смотрит. А я? Чего ищу? Чего хочу?»
Как скажет один его дружок, бомж Витюха, ровно через тринадцать лет:
– Выпьем! Сколько ее, той жизни, на этом круглом комочке грязи!
Сейчас, на корабле, Егор, правда, вряд ли бы поверил, что у него появятся такие друзья. Да и слово «бомж» пока еще не было придумано.
Молодой начальник рейса отвернул лицо к далекому бледному закату, светлевшему тонкой полосой между свинцовым морем и хмурой тучей, и, если бы кто-то мог видеть это лицо в тот момент, он был бы удивлен, потому что губы Егора машинально шептали слова из детской сказки: «Несет меня лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..»
Утром того дня, когда ожидалось пересечение фронта, он встал пораньше. Волновался. «А что, если там никаких фронтов и не окажется? Что, если это, действительно какая-нибудь эфемерная иллюзия?»
Егор поднялся в рубку, чтобы заранее, миль за пятьдесят, включить прибор. Лучше подстраховаться – кто его знает, как он там двигается, этот фронт. Перо самописца, подсвеченное маленькой лампочкой, слегка подергивалось и вычерчивало почти прямую линию около значения четыре градуса по Цельсию.
Корабль, не меняя курса, продолжал путь по начерченному маршруту, вспарывая носом вздымающиеся перед ним волны. Егор безотлучно дежурил на мостике, волнуясь все больше и больше. Судно уже достигло намеченной на карте точки, но ничего не происходило.
– Вижу скопление птиц прямо по курсу, – доложил рулевой.
Штурман оторвался от карты, вынул из чехла, закрепленного на переборке, бинокль и всмотрелся в пространство впереди корабля. Егор тоже прильнул к стеклу. Уже темнело. Там, впереди, на фоне сизого неба, действительно, можно было с трудом различить огромное множество висевших над морем далеких черных пылинок. Края птичьей стаи уходили вправо и влево, снижаясь к горизонту.
Короткий полярный день окончательно истаял. Посыпал мелкий дождь. В этот момент слева внизу что-то скрипнуло. Егор, напряженно вглядывавшийся в оконный сумрак, не сразу сообразил, что источник звука – его прибор. Но скрип продолжился. Подбежав и склонившись к самописцу, Егор увидел, как стрелка, резко дергаясь и поскрипывая, смещается все дальше к краю шкалы и уже пересекла ноль градусов.
– Фронт! – радостно воскликнул Егор и облегченно вздохнул.
Штурман подошел и тоже с интересом присел на корточки перед прибором.
Еще один новый звук нарушил привычное мерное гудение механизмов в рубке. Этот звук произвел на штурмана такое же воздействие, какое на охотничью собаку производит кряканье диких уток. Пружинисто вскочив, он впился взглядом в эхолот, висевший правее на уровне глаз взрослого человека. Мирно чиркавший до этого линию дна, эхолот вдруг стал выписывать что-то невообразимое, черное. При каждом проходе иголочки по сизой электрохимической бумаге было видно, как на ее кончике вспыхивает оранжевая искорка и отлетает маленькое облачко дыма.
Штурман метнулся к микрофону:
– Капитану просьба ответить мостику!
– Слушаю, – громыхнул в динамике голос капитана.
– Валерий Николаевич, можете заглянуть в рубку?
Капитан появился сразу – видимо, был у себя в каюте.
– Так, – он прошел к эхолоту. – Что тут у нас? С белой головой? Отлично.
И неожиданно одобрительно посмотрел на Егора.
– Вот, фронт, – показал тот на свой самописец.
– Ну, вот это уже прибор! И вот это уже наука! – весело хлопнул в ладоши капитан и взялся за микрофон. – Команде тралмейстера! Подготовится к спуску трала!
Потом он повернулся к штурману:
– Еще мили четыре, ложись на обратный курс и будем сразу ставить трал.
– А что такое «белая голова»? – спросил Егор у штурмана, когда капитан вышел.
– Если косяк плотный, то отраженный от него сигнал – очень мощный. Иголочка на самописце эхолота при такой силе сигнала не просто обугливает электрохимический слой, а сжигает его полностью, и становится видна белая бумага. Получается, что над косяком, который рисуется черным, образуется белая полоса. Вот это и называется «белая голова».
Минут через двадцать огромный корабль, накренившись, лег в крутой вираж. Капитан снова появился в рубке и уже не выпускал из руки микрофона. Егор впервые наблюдал такую промышленную рыбалку и понял, что дело это не менее азартное, чем со спиннингом или бреднем. Даже по тону переговоров между рубкой и промысловой палубой чувствовалось, что всеми овладело радостное возбуждение.
– Трал за борт! – отдавал команды капитан. – Доски пошли! Потравим-потравим. Стоп! Потравим-потравим…
– Добавить хода, – это уже штурману. – Держи четыре узла.
Узел – это скорость одна миля в час. Четыре узла – примерно семь километров в час. Чуть шустрее пешехода. Но трал быстрей не потянешь.
Капитан подошел к прибору с круглым экраном. Штурман уже успел объяснить Егору, что это тоже эхолот, только датчик у него прямо на трале – чтобы видеть само орудие лова и заходящую туда рыбу.
– Так-так-так… Раскрытие нормальное…
И вдруг:
– О-па! Есть! – радостно, по-мальчишески рассмеялся капитан, когда прибор осветился яркой зеленоватой вспышкой, выхватив из темноты его заинтригованное лицо.
Боковая, наружная дверь рубки приоткрылась, и в нее просунулась мокрая голова в капюшоне защитного цвета. Это был тралмейстер. На рыбацком языке такая должность называется почему-то – «майор».
– Ну что там, кэп? Заходы есть? – весело спросил он, не решаясь переступить порог рубки и вытягивая шею в попытке увидеть круглый экран.
– Так, майор, быстро закрыл дверь! – весело рявкнул на него капитан. – Ваше дело – рыбачить там, на палубе. А тут пусть, вон, штурмана? рыбачат. А то, вишь, бардак развели! Понедельники иди, готовь!
Последняя фраза вызвала широкую улыбку на лице майора.
– Есть – понедельники! – он по-военному приложил ладонь к капюшону и исчез в дожде, захлопнув дверь.
– Сюда, на это, – пояснил капитан Егору, постучав ногтем указательного пальца по круглому экрану, – сильно смотреть не надо! Рыба – та, которая в трале, а не та, что на эхолоте! У нас был случай, я еще вторым помощником ходил. Смотрим – такие заходы хлопают! Трал достаем – пусто! А ловили мы скумбрию. Там, в Атлантике. Она же рыба быстрая, а корабль с тралом сильно не разгонишь. Вот она входит в трал и выходит, входит и выходит. А эхолот – хлоп-хлоп, хлоп-хлоп! Ну, мы ж, дураки, и рады.
– Трал – это не просто сеть, – объяснил Егору накануне, во время позднего чаепития в лаборатории на нижней палубе помощник капитана по науке, рослый мужчина весьма плотного телосложения, с добрейшим выражением лица, носивший очки с круглыми стеклами, смешно сидевшие на его маленьком красноватом носу, напоминавшем молодую картофелину. И фамилия у него тоже была немного смешная: Переде?рий. – Это огромная конструкция высотой в двадцатиэтажный дом, раскрывающаяся в воде наподобие парашюта.
– Бывают они двух видов: донные и пелагические, – продолжил он, намазывая масло на кусок белого ноздреватого хлеба, мастерски испеченного судовым пекарем. – Донные корабль, понятно, тащит по дну. Верх у них – из медной проволоки, а низ – из тюленьей кожи. У нас тут, кстати, где-то был ее кусок.
Передерий поискал взглядом, при этом круглые очки сползли на самый кончик красной картофелины.
