– Ладно… Так о ком-о чем конкретно вы хотели меня спросить?
– О… об Артеме и… и диктофоне, если можно.
– Это все?
– И о бананах, пожалуй…
Я обвел взглядом присутствующих, сосредоточенно глядящих на меня, и не выдержал – рассмеялся. Сначала тихо, как бы покашливая, а потом все больше и больше расходясь и самозаводясь.
Через минуту я уже лежал на полу, скорчившись от безудержного хохота.
– У него истерика, – слышал я голос психиатра, и новый прилив веселья подкатывал к горлу.
– Может, «скорую»? – волновалась Кира Захаровна, а я взрывался ржанием.
– Папочка, – обращалась ко мне дочь, а я бил по полу кулаком.
– Прекрати спектакль! – взвыла жена, и я, наконец, перевернулся на спину и вдруг замолчал, продолжая улыбаться.
– Давай руку, – наклонился ко мне Даниилыч, протягивая свою. – Не укусишь? – подмигнул он мне.
– Глотку перегрызу тебе, папаша! – схватил я его за руку и подскочил на ноги. – А-а-а!
– Тесть шарахнулся назад, натолкнулся на тещу, и оба повалились на так кстати стоящий в нужном месте диван.
– Се-ме-о-о-он, – как-то почти проблеял психиатр и не по годам резво скрылся в моем кабинете, захлопнув за собой дверь.
Ира и Юля будто застыли на месте. Остановился и я.
– А теперь успокойтесь – вы, – заявил я непринужденным тоном. – Шизофрения и психопатия отменяются. И Льва Измайловича остановите, пока не поздно, а то он созовет сейчас в нашем доме консилиум со смирительными рубашками. Лев Измайлович! – крикнул я. – Выходите, Сема неожиданно выздоровел!.. Не бойтесь!
Дверь в мой кабинет слегка приоткрылась.
– И… и что это было? – часто хлопая ресницами, осторожно спросила Ира.
– Маленький розыгрыш, – объявил я. – Не раскусили вы меня. И конец творческому застою. Все, сажусь за работу. Только вот… Но, впрочем, это мелочи.
– Убью! – с кулаками бросилась на меня жена, а я подхватил ее и закружил по комнате.
– Ну ты даешь, папа! – рассмеялась и заплакала одновременно Юля.
– Нет, писатели все же того, – поднимаясь с дивана, прокряхтел тесть.
– Но весело получилось, – хохотнула теща. – Давно я так…
– А Артем откуда взялся? – услышал я вопрос из приоткрытой двери.
– Придумал я его, Лев Измайлович!
– А на диктофоне чьи записи?
– Мои, а чьи же еще?!
– А-а-а…
– Да, да и еще раз да! Сюжет отменный! Настоящая правда жизни! Фуф, устал, – сказал я, остановился и опустил Иру на пол.
– Какой прокол. Старый я дурак, – вышел наконец в зал психиатр. – Вот не знаю, обидеться мне или… Тут, конечно, и Сухомлинский ваш не сказал бы свое знаменитое «Не верю!»
Но за науку спасибо. Если бы ты сам попытался, я бы тебя сразу раскусил, Семен. Но ты стольких людей подключил, хитрец. Столько свидетельств…
– Может, субъективных мнений?
– Ты прав – субъективных. И непрофессиональных.
– Всех опросить успели?
– Пришлось. Ради тебя, актер, старался. Теперь, если что, и случится, не поверю. Да…
Чаю-то хоть нальете на дорожку?.. Пиши теперь, а мы почитаем потом. Только мои имя и фамилию не склоняй, а то, ей-богу, в суд на тебя подам.
– Обещаю изменить, – улыбнулся я.
– А ну-ка посмотри мне на переносицу… Теперь на палец… Так… Сюда… Может, валерьяночки попьешь маленько?.. Я всем советую…
– А может по коньячку вместо чая?
– Пожалуй, это более правильное решение, – наконец разулыбался Лев Измайлович…
46. Утро нераннее, часов десять. Середина ноября. Морозец, но снега еще нет. Я прогуливаюсь с Васей.
– Пойдем, сходим на пруд, – предлагает он.
– А там что? – спрашиваю я.
– Там лед, – отвечает Вася. – Перейдем по нему на другую сторону к лесополосе и насобираем желудей.
Заманчиво.
– Пойдем, – соглашаюсь я. – Только чтоб никто не увидел.
– А мы по нашему огороду спустимся.
Я захожу в калитку за Васей. Проходим мимо его дома, минуем двор и сарай и быстро исчезаем в кустарнике, где нас, конечно, неплохо видно. Но основное внимание тех людей, что остались в домах, приковано больше к улице и разным бытовым мелочам.
Минут пять – и мы уже на берегу. Действительно, пруд покрылся льдом. Вася пробует его ногой на прочность.
– Уже нормально, – говорит он. – А позавчера ломался. Ну что, пошли? – С этими словами Вася стал на лед и заскользил по нему.
Тонкая твердая пленка издавала легкий треск, даже видно было, как она прогибается, но больше ничего. А Вася уже входил во вкус катания – мелкими быстрыми шажками разгонялся и-и-и… проезжал на подошвах метров семь, а то и все десять.
– Спускайся! – крикнул он мне чуть ли не с середины пруда. – Догоняй!
Я помялся на берегу, будто что-то удерживало меня. Но запретный плод, как говорится, сладок. И я шагнул вперед. А через пару минут забыл уже обо всем – до того приворожило это быстрое скольжение по гладкому льду.
Разгоряченные, мы очень скоро оказались на противоположном берегу. А там почти сразу начиналась довольно широкая лесополоса, где я с родной теткой в начале осени собирал грибы-поддубники.
Желудей было немало. И мы за каких-то минут пятнадцать заполнили ими все карманы. Изготовим из них всякой всячины, как вернемся!
– А теперь наперегонки! – крикнул Вася и устремился к пруду.
Я за ним. Мне уже не хотелось отставать – дух соперничества пробудился. Но догнать его никак не удавалось. Навыки разгона-скольжения у Васи были явно лучше моих.
Метров за тридцать до берега я упал и больно ушиб коленку. А мой «соперник», пока я с трудом поднимался, достиг «финиша».
Я стоял. Мне было больно и обидно. Слезы застилали глаза, но я не хотел их показывать Васе и вытирать не хотел, а просто стоял и мутно смотрел в никуда, и не заметил то, что заметил Вася – лед подо мной, эластично растягиваясь, начал медленно опускаться, и вода из трещин засочилась по ногам.
– Беги! Быстро беги!!! – с надрывом закричал Вася, и ноги, «очнувшись» первыми, за несколько секунд доставили мое тело к берегу, у которого я «удачно» провалился по пояс. Обжигающий холод молнией сверкнул по позвоночнику и ударил в мозг. Сердце б
будто на миг остановилось, и перехватило дыхание.
47. Я широко открыл глаза и… увидел над собой гладкий, под мрамор потолок.
– Фуф, – выдохнул я и повернул голову. Люда была рядом, спала. – «Ведь сколько лет прошло с тех пор, а мне это снится. В двух вариантах. Но этот лучший, – улыбнулся я, – хотя просыпаюсь в обоих случаях».
48. Закрыл глаза и вспомнил, как шестилетний Вася помог мне выкарабкаться, как мы бежали вприпрыжку к нему домой греться и сушиться. Благо его родители были в это время на работе.
Он в печку дров подкинул, чтоб жарче было, самостоятельный такой. А я боялся, что если мои дед с бабкой узнают, то гулять больше не пустят, и придется сидеть с родным братом Славиком, который говорит только три слова и недавно начал ходить, и обписывается.
И каким мне тогда показался вкусным хлеб с вишневым вареньем, которым меня угостил Вася. И мы его запивали горячей водой.
Из вишневых косточек я любил «строить дороги» на столе, но это у себя. Мне все ягоды из компота в банках отдавали, потому что не любили их, а любили «юшку». Когда я вырос, то тоже «юшку» полюбил, а ягоды разонравились.
49. Из соседней комнаты донесся голос.
«Бабушка!»
Подскочил с дивана.
– Что? – спросонья приподняла голову Люда.
– Сейчас узнаю, – ответил я и пошел.
– Вот… – со слезами на глазах сказала моя бабушка, лежащая на кровати.
– Все хорошо, – подмигнул я ей. – С каждым бывает. Сейчас поменяем.
– Так это в раннем детстве, – конфузливо улыбнулась она.
– Значит, молодеем.
– Это точно.
– Люда! – позвал я.
– Я всегда была самостоятельной, а теперь… – с горечью сказала бабушка. – Проклятая болезнь, проклятая старость. Сережа с Ноной скоро придут?
– Скоро. Заняты они пока. А цветочки твои уже зацвели.
– Посмотреть бы на них.
– Поправляйся и увидишь. Если хочешь, хоть сегодня тебя к ним свожу.
– Не надо. А вдруг опозорюсь. Потом как-нибудь.
– Значит, за тобой – хороший настрой.
– Да, конечно, настрой.
– А на эти мелочи не будем обращать внимание.
– Не будем.
– Лопаты, грабли, тяпки – ох, как соскучились по тебе.
– Доброе утро, бабулечка, – вошла Люда. – Только никакой хандры.
– Ни-ка-кой, дорогая моя. Через месяц, обещаю, буду как скаковая лошадь.
– Принимается. А сейчас займемся водными процедурами.
Я помог подняться и взял на руки сильно похудевшую бабушку и понес в ванную.
– Так дед твой меня на руках носил, – прильнула она ко мне головой. – Как будто вчера это было. А моему сыну уже пятьдесят. Таким же, как я, видно, и… Да-а-а… – вздохнула. – Один день…
50. – А мне Вася желудей дал – вот сколько! – воскликнул я, войдя в дом и пытаясь замаскировать свой «провал».
– У тебя, по-моему, и своих немало осталось. Зачем тебе столько? – спросила бабушка Марфа. – Замерз?
