Услышав, что его имя Кукурузина в третий раз, Джузеппо вконец вышел из себя, потерял остатки рассудка и набросился на плотника. И били, и тузили они друг друга так, что любо-дорого было смотреть!
К концу боя маэстро Антонио обнаружил ещё две отменные царапины на носу, не говоря уж об отсутствии двух пуговиц на жилете его верного друга. Сравняв таким образом счёт чужих побед, они пожали друг другу руки и поклялись оставаться верными друзьями на всю оставшуюся жизнь.
Тем временем Джузеппо взял с собой своё бесценное бревно и, поблагодарив маэстра Антонио за прекрасный приём и доброту, захромал домой.
III
Плотник Джузеппо, вернувшись домой, сразу же начинает обтёсывать марионетку и называет её Пиноккио. Первые шаги кукольного уродца.
Дом Джузеппо представлял собой небольшой тёмный подвальчик, едва освещенный и расположенный под самой лестницей. Никто нигде не мог узреть мебели проще – старое, продавленное кресло, худая кровать и колченогий некрашенный стул. В задней стене виднелся камин с горящим в нём огнем, но огонь был не настоящий, он был нарисован на обвисшей, старой холстине, а рядом с огнём был тоже нарисованный горшок, который весело кипел и под облаком дыма, который был нарисован так здорово, что в самом деле напоминал струящийся дым.
Войдя в дом, Джузеппо сразу же схвал инструменты и принялся вырезать и мастерить свою марионетку.
– Ну, и как мне назвать его? – спросил он себя, – Назову-ка я его Пиноккио! Это имя принесёт ему удачу. Я знал целую семейку Пиноккио: Пиноккио – отец, Пиноккио-мамаша и Пиноккио – сыновья, и всё у них было хорошо. Самый богатый из них просил милостыню, и надо сказать, получалось у него это просто здорово!
Как только он нашёл для своей марионетки имя, его работа пошла как по маслу, и он сразу же сделал кукле волосы, потом выскоблил лоб, и в конце концов вырезал глаза.
Глаза куклы сначала были крепко сощурены, и когда он понял, что они как будто шевелятся и что они вдруг раскрылись и пристально смотрят на него, он просто обалдел.
Когда до Джузеппо дошло, что деревянная кукла смотрит на него этими двумя деревянными глазами, Джузеппо стало немного дурно, и он сказал с лёгкой досадой:
– Деревянные зенки! Пошто вы пялитесь в меня? Но ему никто ничего не ответил.
И вот, он поморщился, но нос, только что сделанный, начал расти, и расти, и расти, и расти, и через несколько минут превратился в шнобель, конца которому не было видно.
Бедному Джузеппо было довольно трудно вырезать этот нос; но чем больше он стачивал его, и заглядывал на него сбоку, тем длиннее становился этот нахальный носище. Тогда он оставил нос в покое и принялся вырезать рот. До окончания рта оставалась ещё уйма времени, как рот стал растягиваться в улыбке, хохотать и корчить смешные рожи.
– Хватит ржать! – сказал непреклонный Джузеппо раздражённо, но ничего не добился… Если бы он обратился к стене с воззванием, результат был бы лучше. -А ну, перестань смеяться, повторяю! – крикнул он угрожающим голосом и сжал кулаки.
Тогда рот перестал смеяться, но из него высунулся весь язык, какой там был.
Джузеппо, чтобы не испортить свои дела и настроение, сделал вид, что ни чего не замечает, и продолжил работу. После рта он принялся за подбородок, потом шею, потом взялся за плечи, живот, руки и ноги. Едва закончив с руками, Джузеппо вдруг почувствовал, как кто-то сдирает парик у него с головы. Но стоило ему отвлечься и глянуть вверх, как он увидел свой жёлтый парик в руке у марионетки.
– Марионетка!.. – крикнул он, – А ну-ка, сейчас же отдай мне мой парик обратно!
А Пиноккио, вместо того, чтобы вернуть парик, тут же напялил его себе на голову, и прямо-таки утонул в нём.
Такая наглость и дурацкие насмешки Пиноккио ввергли Джузеппо в такую мрачную меланхолию, какой он в жизни не испытывал. Тогда, повернувшись к Пиноккио, он сказал ему:
– Бирбасын! Я еще не кончил создавать тебя, а ты уже задираешь ноги на стол, задираешь нос и начинаешь хамить своему родному отцу! Плохо, мальчик мой, совсем плохо!
Сказал он, и вытер слезу. Ему оставалось вырезать только ноги и ступни.
Когда Джузеппо закончил вырезать последнюю ногу, он почувствовал сильный удар ногой по кончику носа.
– Я это сам заслужил! – сказал он тогда про себя, – Я должен было думать об этом раньше! Теперь уже слишком поздно!
Затем он взял деревянную марионетку на руки и положил её на землю, прямо на пол комнаты, чтобы она могла научиться ходить.
Но ноги у деревянного человечка – Пиноккио совсем не гнулись, и он практически не мог ходить, поэтому Джузеппо взял его за руку и водил за собой, чтобы научить его делать шаг за шагом.
Когда ноги у него разходились, Пиноккио начал ходить сам по себе и бегать по комнате, пока, распахнув входную дверь, как-то раз он не выскочил на улицу и дал дёру. Поминай его, как звали.
И бедный Джузеппо помчался за ним следом, да куда уж ему догнать, потому что этот плутяра Пиноккио прыгал, как заяц, и немилосердно стучал своими деревянными ногами по дороге, и грохотал, надо вам заметить, как двадцать пар крестьянских копыт.
– Лови его! Хватай его! – кричал Джузеппо, но люди, застывшие на улице от удивления, завидев эту тощую деревянную марионетку, бегущую, как гончий пёс перед бородачом, заколдованно стояли, смотрели, и глядя на всё это, и смеялись, хохотали, ржали и закатывались от смеха, так, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Тут в конце концов, на удачу, на улицу выскочил карабинер, который, услышав всё это хлопанье и дикий стук, и полагая, что это жеребёнок вырвался из стойла решил раскорячиться посильнее, расставить руки и поймать-таки беглеца, с тем, чтобы вернуть жеребёнка хозяину, и тем самы предотвратить ещё большие несчастья!
Но Пиноккио, издалека заметив карабинера, который раскорячился так сильно, что забаррикадировал всю улицу, от неожиданности встал на карачки и попытался проскользнуть у того между ног. Увы, тут его постиг полнейший афронт.
Карабинер, не двигаясь, аккуратно ухватил его за его безразмерный нос (о, непропорциональный этот нос, казалось, он был сделан плотником специально для того, чтобы за него могли ухватиться карабинеры) и вернул в руки Джузеппо, который, в качестве наказания, хотел немедленно дать ему урок и хорошо надрать уши. Но представьте его изумление, он стал искать у него ухи, он не нашёл их. У того не было ни одного уха! Как вы полагаете, почему? Да просто потому, что увлёкшись работой, он совсем забыл об ушах и не сделал их! Пришлось ему взять Пиноккио за шиворот и таким образом препроводить его домой. Пока они шли, Джузеппо угрожающе мотал головой и читал кукле нотацию:
– Сейчас же пойдём домой! А дома, ты уж не обессудь, я покажу тебе, где раки зимуют! Ты у меня попляшешь!
Услышав такие угрозы, Пиноккио, недолго думая, кинулся на землю, и больше ни ногой! Не идёт – и всё тут! Тут вокруг них собралась большая толпа всяких грязных бездельников и лоботрясов, которые стали на все лады комментировать происходящее. Все говорили, кто во что горазд. – Бедная, несчастная марионетка! – говорили некоторые, – О, как он прав, что не хочет возвращаться домой! Кто знает, как бы его избил этот жуткий злодей Джузеппо! Видно, он задаст ему там такого жару!… А другие, ещё более злобные, предрекали зловеще:
– Этот Джузеппо выглядит, как светский лев, а на деле это настоящий тиран, вы знаете, что он творит с детьми? Стоит оставить эту бедную марионетку в его руках, как он, видит бог, тут же разломает её на куски!
Короче говоря, и так они болтали и подзуживали друг друга, так много сделали, чтобы у карабинера зашли колбочки за трубочки, а памороки за ум, а ум за разум, что карабинер тут же решил освободить Пиноккио и арестовать беднягу Джузеппо с тем, чтобы препроводить его в тюрьму. На того от неожиданности напал ступор, и он слова не мог сказать в свою защиту, и только плакал, как телёнок, и, направляясь к тюрьме, заикался, рыдая и причитаю невесть о чём: – Несчастный сынок! Неблагодарное дитя моё! А я так старался, так много сделал, чтобы выстрогать из тебя приличного маленького мальчика! Вот так всегда со мной! Но что поделать, я сам виноват! Так мне и надо!! Я должен сам думать головой! Надо было думать об этом раньше!… То, что произошло дальше, настолько экстраординарная, настолько выходящая за все рамки, настолько странная история, что вы почти наверняка не поверите мне, и поэтому я расскажу вам обо всём этом в других главах.
IV
История про Пиноккио и Грилло – Говорящего Сверчка, из которой вы видите, как непослушные, злые мальчишки не любят, когда им делают замечания те, кто, как ни странно, знает гораздо больше них.
Итак, я вынужден сообщить вам, ребята, что в то время, как бедный Джузеппо был препровождён совершенно без его вины в городскую тюрьму, этот мерзкий мальчишка Пиноккио, оставшийся один и совершенно освободившийся от лап карабинера, припустил прямо через поля и пригорки, чтобы поскорее вернуться домой. Он шустро перепрыгивал через высокие пригорки, высоченные заборы и изгороди из винограда и вьюнка, перескакивал ручейки, канавы и ямы с водой полные воды, и был страшно похож на загнанного зайца, козла или лепрекона преследуемого ушлыми охотниками.
Подскочив к дому, он обнаружил, что входная дверь приоткрыта. Он толкнул её, и вошёл внутрь, и как только щёлкнул щеколдой двери, сразу упал на землю, испустив вздох величайшего облегчения. Но это счастье, надо сказать, длилось недолго, потому что он услышала в комнате какие-то звуки, и вдруг ему послышалось, что в комнате кто-то пропищал:
– Крий-крий-крий!
– Кто там меня зовет? – в испуге вскочил Пиноккио.
– Это я!
Пиноккио обернулся и увидел большого Сверчка, медленно карабкающегося вверх по стене.
– Скажи, Сверчушка, а ты кто?
– Я Сверчок с ноготок, говорящий Сверчок, и живу в этой комнате уже больше ста лет!
– Но теперь эта моя комната! – сказала марионетка, стуча каблуками по полу, – И если ты захочешь доставить мне истинное удовольствие, то немедленно убирайся отсюда подобру-поздорову, и не оглядывайся! А то как бы чего не вышло!
– Я никуда отсюда не уйду! – ответил не очень обрадованный такой гостеприимностью Сверчок, – Ну, если сначала не открою тебе великой правды!
– Разрешаю! Ну-ка, Сверчишка- дрянчишка, дрынчишка, быстро говори свою великую, святую правду и убирайся восвояси подобру-поздорову, пока я такой добрый, вот и всё! Иначе я за себя не отвечаю! – Горе тем ребятишкам, которые восстают против своих родителей и из-за своих капризуль покидают отчий дом. Им никогда больше не будет хорошо в этом мире; и рано или поздно им придётся горько сожалеть об этом!
– Ну, ты и распелся, мерзкий сверчок! Я от тебя такого не ожидал! Распелся тут, певец! Пой, Сверчок мой, как тебе угодно и нравится! Но я-то знаю, что завтра, на рассвете, я умотаю отсюда, потому что, если я останусь здесь, со мной поневоле случится то же, что и со всеми остальными ребятами, то есть они взашей отправят меня в школу, итак или иначе, с люовью или силком, мне всё равно придётся учиться и корпеть над прописями и учебниками, а я, честно говоря, учиться совсем не хочу, и мне больше нравится бегать за бабочками, лапзить по деревьям и разорять птичьи гнёзда! Знаешь, какие там яйца? -Бедный мой, бедный глупышонок! Грюльерелло! Но разве ты не знаешь, что, поступив так, ты вырастешь просто красивым придурком, так что все будут играть с тобой, водить тебя за нос и обманывать тебя?
– Ну ты, грилаччо делля малавгурио! Старый, зловрещий Сверчишка! Завали свою гнилую пасть! – воскликнул Пиноккио, – Вот! Гнилушка болотная! Но Сверчок, который был терпелив и всегда пребывал в философском настроении, так что, вместо того, чтобы обидеться на эту дерзость, и ответить в соответствующем духе, продолжал тем же добродушным тоном:
– А если ты не хочешь ходить в школу, почему бы тебе, деревяшка, в конце концов, не научиться хотя бы одному ремеслу настолько, чтобы честно заработать себе хотя бы на кусок хлеба?
– Хочешь, я тебе скажу? – возразил Пиноккио, который сразу начал терять терпение, – Скажу, как жахну! Среди ремесел мира есть только одно, которое мне действительно по душе!
– И что это за ремесло? – Есть, пить, спать, веселиться, куролесить и с утра до ночи бродяжничать по свету!
– Ну, с таким ремеслом, – сказал Сверчок, привыкший говорить со всеми со своим обычным спокойствием, – все, кто преуспеет в нём, почти наверняка попадут в больницу или в тюрьму.
– Эй, ты, полегче у меня на поворотах! Мио гриллаччо делля мал'авгурио!… – Лучше не выводи меня из себя! А то, если я рассержусь, тебе лучше не станет! Попляшешь у меня!
– Бедный Пиноккио! О, если бы ты знал, как мне жаль тебя!
– Тебе жаль меня? Это почему ещё?
– Потому что ты деревянная марионетка и, что ещё хуже, потому что у тебя деревянная голова!
При этих последних словах Пиноккио вскочил и в ярости и, схватив со скамьи деревянный молоток, швырнул его в говорящего Сверчка.
Возможно, он даже не хотел сделать Сверчку что-то плохое и не думал угодить в него, но, к сожалению, молоток угодил прямо Сверчку в голову, так что бедный Сверчок, едва успев проскрипеть напоследок «кри-кри», так и остался висеть, как мёртвый, пришибленный к стене жук.
V
Пиноккио голоден и ищет яйцо, чтобы сделать себе омлет, но в самый прекрасный момент омлет убегает в окно.
Тем временем наступила ночь, и Пиноккио, вспомнив, что ничего не ел, почувствовал унылое не то бурчание, не то бормотание в животе, очень напоминавшее аппетит.
Но аппетит у мальчишек разгорается жутко скоро, и через несколько минут аппетит Пиноккио превратился в голод, а голод, за секунду стал волчьей алчбой, и такой, что хоть режь его ножом, а он должен быть удовлетворён.
Бедный Пиноккио, схватившись за живот, сразу же помчался к очагу, где кипел горшок, и стал снимать с горшка крышку, чтобы увидеть, что внутри, но горшок, как мы уже знаем, был просто нарисован на стене. Представьте себе, как он лоханулся. Его нос, который был уже и так ужас каким длинным, стал ещё длиннее, по крайней мере, на целых четыре пальца.
Затем он побежал по комнате и стал рыться во всех ящиках и во всех складских помещениях в поисках хлеба, может быть, удасться найти булку, калач, кусок сухого хлеба, кростерелло, кости, оставшейся от трапезы собаки, поленты муффиты, рыбные кости на кухне, вишневую косточку, короче говоря, всё, что угодно из того, что можно жевать, но он так и ничего не нашёл, совсем ничего, ничего-ничего.
И между тем голод рос, и он всегда расттёт, когда рыщешь вокруг, чем перекусить, и бедный Пиноккио не нашёл никакого избавления от него, кроме как зевать и зевать так долго, что иногда рот у него доходил до ушей. Зевнув, он плюнул, и почувствовал, что живот у него втянут, так что смотреть страшно.
Тогда, плача и отчаявшись, он говорит:
– Говорящий сверчок был прав! С моей стороны как некрасиво было огорчить моего деда и сбежать из дома… Если бы мой Святой Отец был дома сейчас, я бы тут не подыхал от зевоты! О! какая ужасная болезнь – эта голодуха!
Тут он увидел в мусорной куче что-то круглое и белое, похожее на куриное яйцо. Один прыжок и бросок на него – одно очко! Это было действительно яйцо.
Радость марионетки невозможно описать: мне надо научиться изображать такое. Не веря своим глазам и полагая, что это сон, он вращал это яйцо в руках, касался его руками нежно, целовал и ласкал.
– А теперь как мне его испечь? Я хочу сделать омлет?… Но как? Нет, лучше испечь его на тарелке!… Или оно было бы более ароматным, если бы я обжарил его на сковороде? А может, сделать его всмятку? А что, если я приготовлю его с выпивоном? Нет, самое худшее-приготовить его на тарелке или в кастрюле! Я слишком хочу его сожрать!
Сказав это, он поставила кастрюлю на котел, полный горящих углей, плеснув в кастрюлю вместо масла немного воды: и когда вода начала закипать бац!… он разбил скорлупу и опрокинул яйцо на сковородку.
Но вместо белка и желтка из яйца выбежал веселый, пушистый, вежливый до омерзения и донельзя разговорчивый цыпленок, который, делая красивый реверанс, сказал:
– Большое спасибо, господин Пиноккио, что вы помогли мне выбраться из сего яйца и избавили меня от необходимости самому ломать оболочку! До свидания, будьте здоровы, тьма поцелуйчиков, чмоки-чмоки, и много приветствий вашему дому, чадам и домочадцам! Привет семье, короче!
Сказав это, он расправил крылья и, просунувшись окно, которое было открыто, улетел, оставив Пиноккио одного, а Пиноккио, как истукан, стоял у окна, провожая его взглядом, пока глаза могли его видеть. Бедная марионетка стояла там, как зачарованная, с вытаращенными глазами, с открытым ртом и с яичной скорлупой в руке. От такого удара судьбы Пиноккио стал плакать, визжать, стучать ногами по земле от отчаяния и, плача, говорил: – Чёрт возьми, а ведь говорящий Сверчок был абсолютно прав! Если бы я не сбежал из дома и если бы мой Святой Папаша был здесь, я бы сейчас не голодал. Эх! Какая ужасная напасть – голод!…
И поскольку он не мог угомонить страшные страдания своего деревянного тела, и оттого, что желудок ворчал всё больше и больше, а он не знал, что сделать, он подумал, что надо срочно убиратьс я из дому и бежать сломя голову в соседнюю деревню, в надежде найти там какого-нибудь прикольного, милосердного чудика, который паче чаяния даст его немного хлеба.
VI
Пиноккио засыпает, водрузив ноги на жаровню с углями и утром просыпается без ног.
На самом деле это была, без всяких преувеличений, воистину адская ночка. Гром гремел, как сумасшедший, молния сверкала так, как будто небо пылало огнём, и холодный ветер, бешено свистя, поднимал огромные облака пыли, заставляя визжать и скрипеть все деревья в округе.
Но тут он нашел всё темным и пустынным. Лавки были закрыты. Двери домов – на засовах, закрыты, на дверях замки, окна закрыты, и на улице не было даже паршивой собаки. Теперь это была воистину страна мёртвых.
Тогда Пиноккио, охваченный отчаянием и голодом, прильнул к какому-то дверному звонку и начал дребезжать и греметь звонком во все тяжкие, говоря про себя:
– Авось какая-нибудь псина заскулит!
Ворота заскрипели, и тут он вперился в старикашку, с ночным колпаком на голове, который кричал вне себя от ярости:
– Кого тут принесло? Что ты шляешься в неурочный час?.
– Прелюбезнейший сударь, не знаю, как вас там…! Вы не могли бы дать мне немного хлеба?
– Подожди, я скоро вернусь, – заговорчески ответил старик, полагая, что ему придется иметь дело с кем-то из этих мерзких мальчишек, которые развлекаются по ночам, звоня в колокола домов, чтобы не давать покою к людям, которые спокойно спят.
Через полминуты окно снова открылось, и знакомый, скрипучий голос обычного старикашки крикнул Пиноккио:
– Фэтти! А ну, стань под окно и подставь шляпу!
Пиноккио, у которого пока ещё не завелось своей шляпы, доверчиво подошёл ближе и протянул руку, и даже не понял, как его окатил целый вал холодной воды, который залил его всего, с головы до ног, как будто он был увядший горшок герани.
Он побрёл назад и вернулся домой весь мокрый, как цыплёнок, окончательно прибитый усталостью и голодом. И потому, что у него не было больше сил стоять на месте, он сел, уперев мокрые, согнутые ноги над котлом, полным горящих углей.
