Застелил свежим бельём кровать, потом порезал хлеб, сыр и колбасу. Налил полстакана красного вина и, держа в одной руке выпивку, в другой – бутерброды, с удовольствием плюхнулся на продавленный рыжий диван.
Голод утолился быстро.
Но я нуждался ещё и в пище духовной, поэтому, открыв электронную книгу, прилёг на диван.
Там, словно в вазочке, похожие на надкушенные конфеты, хранились книги, лишь на несколько страничек приоткрытые. Я всегда так «пробую на вкус» незнакомые мне тексты.
Сначала «надкусываю».
Потом читаю.
Сегодня мне хотелось приторно-сладкого. Но стоило мне едва прикоснуться к лакомству, как я тут же ощутил сытую усталость.
Опустив книгу в картонную коробку из-под пачек с макаронами «Мутлу» (в переводе с местного – «счастье»), взятую у супермаркета, я закрыл глаза.
И мне уже казалось, что шум с дороги – вовсе не шум.
А колыбельная ночного моря.
* * *
Меня зовут Марина.
Мне двадцать шесть.
Внешность моя слишком обыкновенна, чтобы подробно её описывать. Подтверждение тому – частые возгласы знакомых, примерно такие:
– О! Чугункова, я недавно видела девушку, вылитая ты! Я чуть было не кинулась ей навстречу… Потом гляжу, вроде не ты.
– А… так это моя сестра-близнец! – как от назойливой мухи, отмахиваюсь я от очередного приписанного мне сходства. – Нас все путают!
Впрочем, был в моей жизни ещё такой случай, который вкратце обо мне расскажет.
Как-то раз я оступилась на лестнице и вывихнула ногу. Пришлось ехать на приём к «дорогому» доктору с хвалебными рекомендациями.
– Балерина? – неожиданно спросил меня он, острыми пальцами впиваясь в больную мышцу.
– Я? Нет! Что вы? Конечно нет, – не без сожаления отреклась я от образа, по ошибке мне приписанного. – Я лыжница… Бывшая.
– А… я смотрю, ты жилистая, – пояснил своё предположение доктор. И в первый раз за приём взглянул мне в лицо утомлёнными, в красных змейках лопнувших прожилок, умными глазами.
Потом врач выписал мне рецепт.
И я, одетая в чёрную обтягивающую водолазку, у гардеробного зеркала закрутила свой хвост в пучок на затылке, напялила тяжёлый дутый пуховик и с нафантазированной гордостью самой собой покинула больницу.
Я шла, прихрамывая и представляя себя балериной, подстреленной театром в ногу.
* * *
Близился Новый год.
На календаре торопливо частил декабрь.
Я пришла в редакцию газеты, в которой тогда работала журналисткой.
– Вот, Чугункова, это тарелка, – фотограф Вова, возникший внезапно, нахлобучил на мой рабочий стол чистый лист бумаги форматом А4, – пусть полежит пока… Я тортик тебе оставил… Ты жди, я сейчас…
Не успела я спросить Владимира о том, по какому случаю банкет, как взамен мелькавшей между редакционных столов взлохмаченной светловолосой головы уходящего фотографа выплыла на первый план широкобёдрая, давно уже зрелая женщина, корректорша Вера.
– У Вовки день рождения сегодня, – Вера приподняла белёсую бровь, – не знала?
– Откуда? – оправдывалась я. – Месяц всего в редакции работаю… Эх, хорошо бы подарок купить.
– А ты купи, купи, – Вера протянула мне мой текст, ею поправленный. – Тортик – это ведь прелюдия к пиршеству… Вовка обычно такой ужин закатывает, что пальчики оближешь! Он уже приволок из дома кастрюли. В прошлом году голубчиками нас угощал, салатиками всякими.
Вера сглотнула слюну.
* * *
Весь начавшийся декабрь Вера сидела на диете.
Она, притаскивая на работу лотки с тёртой морковкой и ещё чем-то овощным и пресным, плакалась на свою судьбу всем подряд.
– Жена? – удивлённо вскинулась я.
– Чья жена? – не поняла Вера, очарованная воспоминаниями о голубцах.
– Ну, Вовкина жена… Это она голубцы с салатиками готовит?
– Да какая там у Вовки нашего жена! – сморщила носик Вера. – Нету у Вовки никакой жены… Родила ему уродика и исчезла.
– Уродика?
– Уродика.
– И исчезла?
– Исчезла.
– Куда?
– Ну, я не знаю… вообще никто не знает.
Верина неосведомлённость ввела меня в ещё большее недоумение. Корректорша знала всё. И я уж было открыла рот, чтоб тем не менее прояснить ситуацию.
Но осеклась.
– Т-с-с-с!… – увидев, как на горизонте замаячила Вовкина голова, настороженно зашипела я.
– Ну, я пошла… А ты ошибки-то исправь, – снисходительно глянула на меня сверху вниз образцово грамотная корректорша и, плавно качнув бедром, учуявшим приближение мужчины, удалилась прочь.
А Вовка аккуратно серебряной лодкой-ложечкой выложил из нарядной коробки мне на бумажную «тарелку» форматом А4 последний кусочек вишнёвого чизкейка.
Вовкин деньрожденный ужин я так и не отведала.
Да и подарок ему не купила.
Вместо этого я поехала собирать материал для очередной статьи, хоть написание её не требовало срочности.
«А Вовка о тебе вчера спрашивал», – сообщила мне на следующий день корректорша Вера.
«Я не могла остаться, – без тени сожаления соврала я. – Дела, дела…»
* * *
– Марина, зайди ко мне, – редактор газеты Филина курила в форточку, стоя на подъездной лестнице, когда я поднималась наверх, – дело есть.
– Хорошо, зайду, – намеренно пустив в голос струю напыщенного энтузиазма, ответила я начальнице.
Под руководством Филиной я проработала всего месяц. И мне нужно было упрочить своё место в журналистском коллективе, поэтому приходилось хорохориться, демонстрировать рабочую прыть… Хотя думать в эту минуту хотелось о другом.
Я с тоской глянула в окно, которое полузаслонила редакторша.
Там, сквозь гусиным пиром изящно писаную изморозь, разноцветными огнями мерцала городская ёлка.
* * *
– Марина, а езжай-ка ты в галерею. Там местные художники выставку сегодня открывают, – Филина, похожая на развязного очкастого юношу, теперь сидела за столом своего рабочего кабинета, как всегда, в расслабленной позе.
Одним плечом она касалась спинки кожаного кресла, вторым висела в воздухе, явно преодолевая желание (это слишком угадывалось) закинуть ногу на ногу. Потёртые джинсы, к редакторскому счастью, не сковывали движений.
Сковывали правила поведения, написанные для безупречно вышколенных девочек.
– Сейчас нужно ехать? – уточнила я.
– Нет, сейчас беги в поликлинику на медицинский осмотр. Он обязательный, ежегодный, в целях профилактики… А потом – в галерею.
– Ага, – кивнула я и развернулась, готовая сорваться.
– Чугункова!
– А?
– Фотографа не забудь! – Филина взглянула на ручные часы с крупным круглым циферблатом, покрывающим её запястье, и закинула-таки ногу на ногу. – Вовку в галерею возьми.
* * *
Я проснулся от навязчивого звука, не сразу поняв, где нахожусь.
А ещё этот писк, жалобный, но настырный.
Приподнявшись на локтях, щуря ещё не привыкшие к свету глаза, я пробовал осмотреться, чтобы вернуть себя в действительность.
«А… квартира…», – сообразил-таки я, углядев на полу картонную коробку из-под макарон «Мутлу», в которой заночевала моя электронная книга.
Я слегка успокоился… Но вопль!
Он продолжал пытать моё сердце, и без того сбитое с толку внезапным пробуждением и скакавшее теперь вприпрыжку.
Я вылез из кровати. Босиком прошлёпал к балконной двери.
В её стеклянный проём частил дождь.
Сквозь белёсую смуту воды застиранным зелёным пятном мне являлись полупризраки-полудеревья.
Я открыл дверь.
* * *
Господи Иисусе!
Выходцы из ада существуют!
То был котёнок с разинутой в полувопле, в полушипении алой пастью.
Он как будто осатанел, поняв, что дверь перед ним распахнулась, и ринулся напролом с намереньем зубами выгрызть из меня добычу: еду и тепло.
Его чёрная мокрая торчащая клочьями шерсть, круглая большая морда с алчным оскалом и глаза обезумевшего звериного детёныша делали его похожим на маленькую гиену.
Вот только хвост!
Хвост у котёнка не был поджат, как это делают падальщики.
Хвост стоял торчком.
И он был бледно-розовым!
Кожаным!
Голым!
«Да у тебя лишай!» – уворачиваясь от котёнка, который норовил потереться о мои ноги головой, ужаснулся я.
Мощным пинком отшвырнув пришельца в сторону, я выскочил в подъезд.
Тот мгновенно оправился от боли и бросился за мной.
Но я его обхитрил.
