Выманив его из квартиры, я изловчился и, занырнув обратно, хлопнул дверью прямо перед носом у обманутого гиенёныша, открывшего в жалобном «мяу» зубастый рот.
* * *
Отвязавшись от лишайного котёнка, я принялся «сдирать с себя кожу». Тёр ноги моющим средством для посуды «Фейри», спиртовыми салфетками, купленными год назад для авиаперелёта, и дорогим парфюмом, приобретённым в том же в аэропорту в дьюти-фри.
А гиенёныш, оставшийся в подъезде, всё взывал, стонал и плакался.
Но прошло время, и страдалец затих.
Я выглянул в мутный дверной глазок.
Котёнок, прижавшись боком к холодной стене, подвернув под себя лапы, словно маленькая лошадка, обречённо клевал носом.
«Меня караулит», – подумал я. А утром позвонил риелторке.
«Так у вас там начальник есть. Пожалуйтесь ему, – посоветовала та. – Пусть утилизирует этого котёнка лишайного, куда надо».
* * *
Я пришла в поликлинику.
На медицинский осмотр. Как велела мне Филина.
– Сегодня сто двадцать сисек прощупала, – скорее в пространство, нежели мне, сказала врач, невысокая крепкая женщина с причёской, напоминающей перья разбуженной совы. Коротко стриженные, бурые с подпалинами волосы ниспадали на стёкла огромных очков. Оттого врач уж вовсе смахивала на ночную лесную птицу.
– Много, – представив сто двадцать сисек, вслух подумала я. И задрала вверх блузку.
– Много, – вздохнула врач и без энтузиазма принялась пальпировать и моё тело.
– А где столько сисек взяли? – заела меня случайно оброненная фраза.
– Так медосмотр в Сосновом бору.
Сосновый бор – это место, где в нашем городе находился интернат для женщин с нарушениями психики.
В народе их называли дурочками.
– А что?.. – застёгивая блузку, спросила я. – У дурочек сиськи красивые?
Женщина вздрогнула. Как будто бы ждала, что я спрошу её об этом.
– Сегодня видела такую, – врач, тревожно упёрлась взглядом в пространство. Как будто снова увидела ту самую дурочку. – Молодая. Высокая. Бледная, как луна… А волосы рыжие, почти красные, по плечам раскиданы! Стоит, молчит… Глядишь на неё, и страшно становится… Как думаешь, красота бывает страшной? – вопросительно впёрла в меня глаза впечатлённая докторша.
– Бывает, – уверенно рубанула я, поддавшись её состоянию. – Ещё как бывает!
* * *
Мы с Володькой пришли на выставку.
Внутри галереи слишком ярко, даже тревожно ярко освещённой большими круглыми люстрами, с вытянутыми бутонами электрических ламп, имитирующих свечи, волнующе пахло обрывками парфюмерных ароматов и живых цветов.
У раздевалки губастый мужик в лохматой шапке, в пальто со столь же лохматым воротником, похожий на медведя, расцарапывал свёрток из плотной суровой бумаги.
Губы у посетителя выставки шевелились. Маленькие глазки под лохмами шапки двигались. «Медведь» священнодействовал. Как будто раздвигал малинник, предвкушая увидеть внутри куста яркие сочные ягоды.
Наконец, из-под грубой серой брони явились на свет хрупкие белые лилии.
Мужик взволнованно облизнулся.
А я начала стаскивать с себя пуховик.
«Давай помогу», – предложил Володька, содрал с меня одежду и сдал её в галерейный гардероб молодящейся старушке со сгустками оранжевой помады в морщинистых губах.
* * *
В самом дальнем углу галереи скромно жалась тётенька.
Она была сильно не похожая на снующую туда-сюда богему с пузырящимся сквозь бокальное стекло шампанским в дорого окольцованных руках.
Тётечка эта не была похожа на художницу.
Её бардовая старомодная кофта с карманами, седеющие волосы, собранные в жидкую кичку на затылке, нерешительность – всё указывало на то, что женщина чувствует себя чужой на этом празднике жизни.
– Извините, кто автор этих картин? – тем не менее спросила я, указывая на несколько полотен, связанных одной темой. На каждом из них было небо.
– Я, – встрепенувшись, откликнулась тётушка с видом торговки неходовым товаром на рынке, к которой наконец-то обратился покупатель.
* * *
– Я всегда рисую только небо, – охотно заявила в интервью художница.
– Почему?
– Потому что на небе Ангелы живут.
– Ага… вот как?.. А что они там делают?
– Ну, я же говорю… Они там живут! Конечно, иногда они спускаются на землю… Но не часто… Кстати! У вас за спиной сейчас Ангелочек стоит.
– У меня???
– Да. Мальчик лет семи. …Сам светленький, а свитерок у него тёмненький… На груди пятнышко маленькое… розовое… Этот мальчик всегда будет хранить вас. Всю жизнь.
– Ну, что ж… всё может быть, всё может быть, – торопливо засовывая в сумку блокнот с записями, поспешила свернуть я беседу, опасно норовящую скатиться в бред. – Наша газета обязательно опубликует интервью с вами… Возможно, во вторник… Ловите.
«Мадам ку-ку…» – уже мысленно и глубоко разочарованно закончила я свою речь, потом зло окликнула Вовку, чтобы он прекратил-таки щёлкать фотоаппаратом.
* * *
В тот год, стремительно уходящий, я была на «мели».
Жильё моё, съёмная квартирка на окраине города, расположенная в двухэтажном жёлтом бараке, ничуть меня не радовала.
То ветер, воющий за окном, вгонял в меня смертельную тоску; то почти остывшие рёбра батарей доводили меня до «белого» каления; а уж ночные бурные попойки соседей-алкашей за стенкой и вовсе рождали во мне приступы животного жгучего страха.
Арендовать другое жильё я пока не могла.
Смена работы, на которую я решилась месяц назад, была кульбитом рискованным. Я экономила каждую копейку, боясь остаться с «фигушкой в кармане».
Личная моя жизнь и вовсе разладилась, многолетний вялотекущий любовный роман, словно старый и грустный тягловый мерин, пал вдруг на бок, да и сдох.
«Наконец-то, – с облегчением подумала я, – туда тебе и дорога».
* * *
– Где Новый год встречать будешь? – спросил меня Вовка, когда мы шли на очередное задание редакции мимо магазинных витрин, торжественно мерцающих весёлыми огнями.
– А, – безнадёжно хмыкнула я, – дома встречу. Куплю в гастрономе селёдку под шубой… Ещё в моём холодильнике давным-давно стоит недопитое вино «Изабелла» в картонной коробке, надеюсь, оно не прокисло. Включу телевизор, приволоку на диван ватное одеяло, зароюсь в него… в квартире очень холодно… чокнусь с ведущими «Голубого огонька»… Вот и вся моя программа новогодней ночи.
– В Новый год – одна? – удивился Вовка.
– Одна. Совсем одна!
– А я с сыном Новый год встречать буду. Приходи, если хочешь.
– Хочу, – как «за соломинку» ухватилась я за Вовкино предложение. – Конечно хочу!
* * *
Я нажала на кнопку звонка.
Дверь медленно приоткрылась.
В проёме я увидела мальчика лет шести-семи.
Дневной зимний свет, которого хватало сполна, когда я бодро шагала по свежезастеленной снегом улице, теперь умалил свою милость.
Здесь, в подъезде, его источником служило только мутное подъездное окно.
Мне пришлось прищурить глаза, чтобы получше рассмотреть белокурого ребёнка, стоящего на пороге.
Его острое лицо казалось тем более бледным, почти размыто-голубым, как будто бы служило фоном для больших и тоже голубых (таким бывает небо в конце марта) глядящих на меня усталых детских глаз.
Но взгляд мой резко съехал ниже.
Мальчику на грудь.
Там, под тщательно отутюженной рубашкой, стремясь к подбородку, уродливо бугрился горб.
– Вы Марина? – спросил меня мальчик. Его вопрос лёг на свист, доносящийся из груди, как слова песни на музыку.
– Да. А ты Влад?
– Ну конечно… Входите.
* * *
Влад отступил внутрь, и я шагнула в квартиру.
– Давайте куртку, – маленький хозяин услужливо потянул меня за рукав. – Папа сейчас вернётся. Он в магазин убежал. За ванилью.
– Что печёте?.. Запах-то, запах! – с наслаждением поводя носом и вытаскивая из сумки нарядный свёрток, спросила я.
– Штрудель. Яблочный, – скороговоркой ответил мальчик, более заинтересованный моими действиями, чем беседой. – Что это? Подарок?
– Подарок.
– Только не сочиняйте, что Дед Мороз передал… Я не маленький.
– Ну почему же Дед Мороз? – замялась я. И прижала пакет к груди. – Это от меня тебе подарок. Уж не знаю, понравится ли…
– Мне не понравятся коньки, мяч, велосипед… – один за другим принялся зажимать на руке пальцы Владик, – всё остальное понравится.
– Круто! Я знала! Я знала, что большая кастрюля для варки щей тебе точно понравится! – подзадорила я мальчишку.
– Чего? – сморщил носик Влад. – Кастрюля для щей? С капустой? С варёной морковкой? Бе-е-е… ненавижу… Но там не кастрюля… У вас в руках что-то плоское.
– Э, да ты у нас наблюдательный, как Шерлок Холмс! – одобряюще похлопала я по плечу ненавистника щей. – Ну на, держи.
– Лего! – взвизгнул Влад, извлекая из-под нарядной обёртки коробку с конструктором. – Самолёт! Я о нём сто лет мечтал!
* * *
Я смотрела вслед мальчику, улизнувшему от меня из коридора в гостиную.
Влад не ускакал вприпрыжку.
Он именно улизнул.
Сделал это плавно, как бы увернулся.
Этим телесным кульбитом выражалась максимальная Владова скорость. И коробку с самолётом он не прижимал ручонками к груди, как делают многие дети на свете в момент получения желанного подарка, а волок, зажав под мышкой, накреняясь немного вбок под тяжестью крупной добычи. Эти жесты, продуманные, осмотрительные, лишённые детского восторженного задора, добавляли ему много-много лет.
А голос, низкий, одышечный, и вовсе делал Влада похожим на маленького старичка.
* * *
Я вгляделась в своё отражение в зеркале, висящем в тесном коридоре.
