Посажен в холщёвый мешок!
* * *
Я проснулся ночью.
Не сам.
Я был разбужен.
Надрывный кошачий вопль был тому причиной. Звук раздавался из-за балконной двери.
В ночи я припомнил Стивена Кинга, его «Кладбище домашних животных» и неумело перекрестился.
«Нет, – думал я, покрываясь испариной, – это не ты, мой маленький розовохвостый друг. Ты в эвкалиптовой роще. Конечно, уже не живой… Давай, покойся с миром».
Но хайластое животное покоиться не желало.
Я подошёл к двери.
Глянул в стекло.
Это был он!
Мой голохвостый выходец из ада!
* * *
– У-ф-ф-ф! – работник ветеринарной клиники, жгучий красавчик-качок в бирюзовом спецкостюмчике, «как чёрт от ладана», отпрянул от больничной кушетки, на которую я вытряхнул лишайного котёнка из картонной коробки. – Да у него же хвост как будто поросячий!
– Ага, – кивнул я, – а можете ему хвост кошачьим сделать?
– О… Это дорого вам обойдётся, а усыпить могу почти даром… Так что делать будем?
– Лечить, – твёрдо и скоро сказал я, чтобы не успеть передумать.
Ветеринар подробно пояснил, на что мне придётся раскошелиться. В лечение «поросячьего хвоста» входила госпитализация, лекарства, кормление.
– На всё готов, – нетерпеливо махнул я рукой.
И направился к кассе.
* * *
Я переехала к Вовке полгода спустя.
Как будто случайно.
Помню, июнь пришёл с ливнями.
Листья на высоких тополях, растущих у моей трамвайной остановки, уже достигли пика своей краткосрочной жизни.
Плоские лопасти их тел, уже запылённые едва наступившим летом, милосердно омывали дожди.
Но я не тополь.
Обильные осадки действовали на меня губительно.
Арендованная мною квартира, и без того затхлая и сырая, всю зиму терзавшая меня холодрыгой, весной и вовсе «разродилась» мышами.
По ночам грызуны шебуршались, пища и дерясь за найденные крошки.
Я холодела от ужаса, боясь, что они вскарабкаются мне в кровать.
– Так мыши вроде по кроватям лазить не умеют, – сказала мне Вера, когда я, прося совета, как быть, пожаловалась ей на своё житьё-бытьё, – у них лапы вроде как не приспособлены вверх карабкаться. Иначе б мыши на деревьях жили.
– Дай бог, дай бог, – сильно сомневаясь в Вериной логике, тяжко вздохнула я. – Знаешь, Вера, я решила снять получше квартиру… Филина меня жалует. Деньги я подкопила… Готова рассмотреть предложения. Не знаешь, к кому за советом обратиться?
– Ко мне обратись, – вздёрнула носик Вера.
– К тебе? – ничуть не удивилась я Вериной компетенции на рынке недвижимости. Она знаток в каком угодно деле. – Обращаюсь!
– На фига тебе снимать квартиру? – состряпала скептическую гримасу всегда критически настроенная Вера.
– Как на фига? – не поняла я, куда клонит корректорша. – Не хочу быть съеденной мышами заживо.
– Ой, да не будут тебя мыши есть! Костями подавятся! Я вообще не о том, – перешла на шёпот Вера, предварительно оглянувшись назад и убедившись, что наш разговор никто не слышит. – А Вовка на что? Парень молодой, холостой. С квартирой! Видно, что ты ему нравишься… Бери его в оборот. Дескать, готова быть вашей, Владимир, на веки… И всё! Дело сделано. И мышей кормить не придётся.
– Да? Прямо так и сказать: ваша на веки? – внезапно одухотворилась я очевидной Вериной идеей.
– Да. Так и сказать, – довольная тем, что я вняла её поучительности, подтвердила корректорша, – всему тебя учить надо.
– А Влад? – схватилась я за самый веский аргумент, который был, на мой взгляд, непреодолимым препятствием в этом деле.
– А что Влад? – Вера наклонилась ещё ниже. Близко-близко к моему лицу. Теперь её шёпот звучал почти зловеще. – Влад – не жилец! А ты за Вовку замуж выйдешь, квартиру в центре города в придачу иметь будешь… Тебе сколько лет? Кто тебя замуж, кроме Вовки, возьмёт? Ни кожи, блин, ни рожи… неряха бесхозяйственная… одни конфеты вон жрёшь!
– Постой, Верочка, постой… Что ты про Влада такое сказала?! Как не жилец? Что ты говоришь-то такое?
– То! Ты как будто с Луны свалилась! Не знала, что у Влада сердце больное?
– Знала.
– А что болезнь его смертельная, знала?
– Нет, ничего такого не знала.
– Так знай! И о себе уже подумай, дура!
* * *
Этот разговор вскипятил мои чувства.
Я не могла писать.
Не могла пялиться в монитор.
На улице шёл сильный дождь.
Я шагнула из-под подъездного козырька в самую гущу ливневых струй. И сразу почувствовала озноб.
Небесная вода, не по-летнему холодная, неласково окатило тело снаружи, принеся с собой ощутимое облегчение.
Однако в груди полыхало.
Я, словно тлеющая головёшка, на которую туристы хлобыстнули воды, чтоб затушить лесной костёр, оставалась гореть изнутри.
Видел Бог, я не жаждала облегчить свою участь за счёт тяжелобольного ребёнка.
Напротив.
Разговор с корректоршей расположил меня к Володе со всей широтой души милосердной русской женщины. Я его пожалела.
Я вдруг внезапно поняла, что жалость выше, тоньше, благороднее любви. И там, где любовь покорно «сложит лапки», простое человеческое сострадание, воспрянув духом, сделает невозможное.
Я приняла решение, что мне нужно многое обсудить с Володей.
А главное – что происходит с Владом.
И если Верины сведения о том, что он болен смертельно, безоговорочно подтвердятся, то я задам контрольный вопрос: когда?
* * *
Влад умер скоро.
Полгода спустя.
В пригородной электричке.
Мы хотели вдвоём погулять по зимнему лесу. Воздух был влажный, как будто бы в комьях: то пустой, то рыхлый. Такие смутные тёплые дни случаются в марте.
Но шёл декабрь.
И мы не усидели дома. Нарушив запрет Володи (он был тогда в Москве) не совать нос дальше детской дворовой площадки – рванули за город.
Там, в пышно наряженном хвойном лесу, находилась конюшня. И можно было покататься верхом на лошадке, предварительно накормив её морковкой, яблоком или кусочком хлеба.
Втайне от всех я часто возила сюда мальчишку. Узнай Володя, что я это делаю, он бы, наверно, «истёр меня в порошок».
Владу вредил не только стресс, но даже слабенькое волнение.
Однако у меня была своя метода Владова оздоровления. Я, бывшая лыжница, жилистая и вёрткая, верила в могущество самоисцеления.
«Было бы желание жить», – твердила я с отчаянной надеждой. И терпеливо учила Влада радоваться жизни, впуская в неё чудеса. А для этого нужно было покидать квартиру.
Влад был мне благодарен.
* * *
В то утро Влад надел тёмный старенький свитерок.
– Это что у тебя в руках? – спросила я его, подкатывая рукава. Мальчишке приходилось покупать одежду на много размеров больше, чтоб уместить его большое сердце.
– Я коняшку нарисовал. Розовую. И вырезал, – сказал мне он, – хочу на свитер прицепить.
Влад протянул мне бумажную лошадиную голову, к которой с обратной стороны была прилеплена скотчем булавка.
– Красавчик, – щёлкнув булавкой и приколов голову, одобрительно кивнула я, – пошли мыть морковку.
Потом, выйдя из дома задолго до отправления электропоезда, мы с Владом побрели на станцию.
– А я ещё манго взял, – сообщил довольный Влад.
– Ещё чего! Я манго коней кормить не нанималась! – в шутку возмутилась я несправедливому распределению продуктов. – Манго – это деликатес. Я его только тебе покупаю. А Звёздочке манго нельзя. В манго косточка. Сам съешь.
– Нет, – не огласился Влад, – я манго тебе отдам. Ты косточки выколупывать умеешь.
К перрону из глубины тоннеля, как большая глазастая змея, выползла электричка.
Тревожно протрубила.
Мы с Владом зашли в полупустой вагон, плюхнулись на свободные места.
Сиденья порадовали нас подогревом. И Влад, утомлённый долгой ходьбой и нутряным теплом электрички, притулившись боком ко мне, быстро уснул.
Задремала и я.
А когда открыла глаза, увидела, как мелькнула жёлтым вокзалом наша конечная станция.
Я аккуратно приподняла голову мальчика.
«Влад, Влад… – мягким в умилении голосом позвала его я. – Слышишь, Влад…»
Влад не ответил.
Фраза художницы в бордовой кофте, рисующей небо, о мальчике Ангеле в тёмном свитере с розовым пятнышком на груди, стоящим у меня за спиной, рубанула мне по темечку топором.
Чудом не убила.
Едва оклемавшись, я со всей очевидностью поняла: это случилось.
