Влад не дышал.
Он умер.
* * *
Инга… Её колени, голые и круглые, посиневшие от холода, напоминали две перезрелые тёмно-розовые сливы с тонкой кожицей. В них так и тянуло впиться губами.
Вместо этого я щёлкнул фотоаппаратом.
– Э, ты чё делаешь? – развязным тоном хабалки возмутилась она. – А ну вали отсюда, папарацци недоделанный!
Девицы в её окружении дружно заржали. А я пошёл по своим делам от греха подальше.
Трибуна стадиона за нашим училищем сегодня была полна. Студенческое соревнование по баскетболу вот-вот должно было начаться. И девицы зябли, поёживаясь от колючего осеннего ветра.
Та, что с синими коленками, стараясь согреться, подтянула длинные ноги к животу, плотно их сведя, и, обхватя руками, так, чтоб джинсовая ультра- мини-юбка не выдала белья.
Я не стерпел и снова щёлкнул.
Она угрожающе, глядя мне в глаза, выпустив из рук колени, вскинула вверх средний палец.
Но тут раздался сигнал. Матч начался.
И она, сразу забыв про меня, согласно новому порыву холодного ветра, конвульсивно повела плечами, поглубже закуталась в куртку «на рыбьем меху».
А я же, как человек, которому администрация училища навязала роль фотокорреспондента, принялся за скучную работу.
* * *
Конечно, я знал её имя.
Инга слыла первой красавицей в нашем потоке. Она была похожа на девушку из иностранного журнала. Меня сбивала с толку внешность Инги. Я не мог понять, что делает она здесь, в стенах кулинарного училища?
Я как мог домысливал её выбор.
Иногда ночные фантазии уносили меня далеко, и я представлял, что Инга под хлопанье фейерверков и всполохи конфетти в блестящем белье выпрыгивает из торта.
Как иначе было связать Ингу с едой?
Вот и сегодня я сидел на трибуне, то и дело погладывая в её сторону. Инга, окружённая свитой размалёванных ПТУшниц, и знать не знала, о чём я мечтаю сейчас.
Я же мечтал о конце баскетбольного матча.
Когда с чувством выполненного долга я, наконец, пойду домой, а там закроюсь в тёмной комнате и проявлю фотоплёнки.
* * *
Три дня я набирался храбрости.
Три дня ходил по коридорам училища, будто неприкаянный. А завидев её, пылал ушами и ретировался, некстати вспоминая пословицу «на воре и шапка горит».
«Я не вор! – срывался я в истерику в назидание предательски алеющим ушам. – Наоборот! Хочу подарок сделать».
Но в следующий раз при виде Инги уши накалялись пуще прежнего, до мелкого покалывания в горячих раковинах. Я шёл в туалет и с осторожностью заглядывал в зеркало, опасаясь увидеть по сторонам головы бордовой змеи спиральной плитки.
Потом крутил кран, выпуская холодную струю. И поочерёдно совал в неё уши. И мне уже мерещилось, что уши мои – вовсе не уши. А змеи, которые шипят и ссорятся.
Змей приручить я так и не смог.
Куда там!
Но к ней подойти решился.
– Это тебе, – сказал я Инге, улучив тот момент, когда рядом с ней не было свиты. – Я проявил твои фотографии. Вот… возьми… посмотри. Вдруг понравятся.
– А, это ты, папарацци, – ничуть не удивившись, взглянула на меня Инга. – Ну, давай, раз принёс.
Я отдал Инге конверт, и она, не раскрывая его, сунула снимки в сумку, болтающуюся у неё на плече. И ни слова больше не говоря, ушла по своим кулинарным делам.
А я пошёл в туалет мочить в воде уши.
* * *
Далее события разворачивались с чрезвычайной скоростью.
Инга, привыкшая к грубым ухаживаниям гопников, сильно впечатлилась моим чувственным подарком. Думаю, снимки ей понравились. Иначе как объяснить её порыв? Она предложила мне встретиться.
– А куда ты хочешь пойти? – спросил я девушку, мгновенно сделавшую меня счастливчиком.
– У нас что, белый танец? Дамы приглашают кавалеров? – грубо одёрнула меня Инга.
– Может, в кино? – скороговоркой выпалил я, боясь, что спесивая красавица передумает.
– Скучно, – сделав недовольную физиономию, разочарованно вздохнула Инга.
– В парк?
– Холодно.
– …Ну, давай домой тебя приглашу.
– А кто у тебя дома?
– Нет никого. Я один живу.
– Один? – округлила глаза Инга. – Веди!
* * *
– А где предки твои? – гостья с любопытством осматривала мои двухкомнатные «апартаменты» в хрущёвской пятиэтажке, без тени смущения «суя нос в каждую дырку».
– Мать в Москве… За москвича замуж вышла.
– За москвича? – Инга снова округлила глаза и плюхнулась на диван.
– Ну да, за москвича, – сосредоточенно думая о том, чем занять гостью, рассеянно шаблонно отвечал я на её вопросы, – мама в народном ансамбле на аккордеоне играет… Была на гастролях в Москве. Ну, и познакомились.
– А ты? – Инга настойчиво потрошила моё прошлое.
– А что я? Сперва с бабулей жил… Потом она умерла… Сундуки, ковры, комод – это бабушкины вещи, – как бы извиняясь за «нафталиновый» интерьер своего жилища, пояснил я.
– А мне нравится, – неожиданно заявила Инга.
* * *
Я пошёл на кухню, чтобы приготовить чай. Инга же, попросив включить ей телевизор, бесцеремонно вытянув вдоль дивана свои бесконечные ноги в телесных «капронках» с люрексом, с удовлетворённым видом уставилась на экран.
Когда я вернулся с вазочкой сухого печенья и сахарницей, гостья моя как будто даже удивилась моему появлению.
– А… ты? Чай уже готов?
– Да, присаживайся.
– А можно я печеньки лёжа есть буду?
– А чай?
– А к чёрту чай!
* * *
– Вот что-то я не понимаю, – оторвавшись от «Клуба кинопутешественников» и надкусив печеньку, присела-таки на диван Инга, – вот ты, Вовочка, такой приличный мальчик, а учишься – где попало.
– Почему где попало?
– Ну, в училище в нашем, в отстойном… в кулинарном… Ты чё в нём забыл? – мешала мне соображать шевелением хищных губ въедливая Инга. – У тебя же мать артистка. Москвичка!
– А что мать? Она всегда на гастролях была. Меня бабуля воспитывала… В школу пошёл, сам собой распоряжаться стал… На фотокружок записался, – старался я «держать лицо» перед гостьей, формулируя мысли так, чтобы удовлетворить любопытство собеседницы, – когда бабушка умерла, мне пришлось самому еду готовить… мне это понравилось, поэтому я пошёл в кулинарное училище. А ты почему там учишься?
– А я с подружкой за компанию, – отмахнулась Инга, отвечая на мой вопрос с той интонацией, которая давала понять, что эта тема разговора ей скучна. – Где я ещё могла учиться?
– Как где? – вцепился я в Ингино безнадёжное «где?». – Ты хоть понимаешь, ты хоть знаешь, какая ты красивая?
– Теперь знаю. Я это по фоткам твоим поняла.
И я в первый раз за наше знакомство увидел смущение на лице драгоценной девушки.
* * *
Через неделю Инга снова была у меня.
Теперь к её приходу я подготовился и испёк бисквит.
Гостья, сильно удивившись домашней выпечке на столе, скороговоркой, не придавая веса словам, пробурчала с набитым ртом что-то про то, что дома её вкусняшками не балуют, что мамаша её на всю голову больная и что возвращаться к себе ей вообще неохота.
Меня сильно тронуло её признание.
А кроме того, я не желал в глазах Инги оставаться «тепличным» ребёнком. И выпалил, что однажды моя мать-артистка (ещё до московского мужа) привела сюда, в бабушкину квартиру, любовника для постоянного проживания и что нам приходилось абы как ютиться в двушке вчетвером.
Выслушав мою тираду, Инга, рассмеявшись, назидательно, как сопливого мальчишку, щёлкнула меня по носу пальцем, заявив, что я жизни не нюхал и что моя трагедия – ну просто детский сад!
* * *
А ещё через неделю Инга поселилась у меня.
И я под издевательское улюлюканье гопников со слесарного отделения каждый день дожидался любимую у дверей училища, и мы, опьянённые неожиданной близостью, жались друг к другу и, крепко обнявшись, брели домой.
Я сгорал от любови.
И Инга была очарована.
Ведь дома её ждала тарелка горячего супа. В постели – я, сын московской артистки. А в сумочке на ремне – её красивые фотографии.
Всё для неё.
Инга купалась во внезапно свалившихся ей на голову обстоятельствах, как бездомный щенок, которого взяли да приютили.
Злые языки упрекали Ингу в корысти.
Но кто упрекнёт в неискренности бродячего когда-то собачонка, который заходится в приветственном лае, лижет руки и нос спасшему его хозяину?
И какой хозяин будет от ласк уворачиваться?
* * *
Родился Влад.
Земля покачнулась. Дни слились с ночами.
Из той своей жизни я мало что помню, худую бледную Ингу с огромными блестящими в горе глазами, уродливый бугор посредине тщедушного тельца, молочную кухню.
Инга казалась сильнее меня. Я восхищался её твёрдости. Но однажды мне пришлось позвонить моей матери. Это был жест утопающего человека, который за соломинку хватается.
Мать приехала.
Я помог Инге собрать дорожную сумку. Мы вышли с нею из дома.
Я её проводил.
