– Кто там, покажись! Я вооружен… Ломающийся юношеский голос, звучал все серьезнее.
– Ну ты и дурак Нобуюки, мог нормально нести…– Шепотом ругался Кэтсу
– Это я то дурак, а не ты ли на всю рощу горлопанишь
– Стойте на месте, я вас вижу…– Судя по всему, владелец этого голоса разглядел наши силуэты облитые лунным светом.
– Ну все, заметили, что делать то теперь будем?…– Суетился напуганный Нобуюки.
– Заткнись, молю тебя, просто заткнись…– Рычал, готовящийся к потасовке Кэтсу.
Заметивший нас человек, медленно двигался в нашу сторону, похрустывая сухими ветками под ногами, находясь под пристальным взором трясущейся от страха тени, по-прежнему стоявшей в беседке. Он подошел достаточно близко, чтобы можно было пусть и размыто, но различить его лицо. Это был, юноша, на вид шестнадцати – семнадцати лет, не намного младше меня. В коричневых хакама и растрепанном кимоно того же цвета. На поясе висели облупившиеся затертые ножны, из которых торчала деревянная рукоять клинка, без гарды. Его правую руку окольцовывала красная повязка. Скуластое серьезное лицо и мужественный подбородок кричали о серьезности его намерений и грозном настрое.
– Вот дерьмо!…– Удрученно произнес держащийся за голову Кэтсу.
Нобуюки от удивления широко раскрыл глаза, так, что туда бы сейчас поместился мон. Я, не до конца понимая, что происходит, от страха постепенно скрывался за спиной Кэтсу.
– Кэтсу, сукин ты сын, о, и алкаш здесь. Хорошее время для прогулки под луной, не так ли…– Спокойно и угрожающе молвил юноша.
– Ясухиро, чтоб тебя! Так, слушай, давай без глупостей, мы сейчас просто исчезнем, растворимся, будто и не было нас, и никто не пострадает…– отвечал Кэтсу.
– Никто не пострадает, судя по звукам из города, кто то уже страдает. Твоих дружков работа?
– Брось ты, сам знаешь, мы не нападаем на мирных жителей…– Пытаясь разрешить назревающий конфликт, отвечал Кэтсу.
– А солдаты не люди по твоему, их тебе не жалко, да ты рос вместе с ними, ел, тренировался, мерзкий предатель.
– С каких это пор ты так преисполнился напускным патриотизмом, вижу, вам в ополчении самураи хорошо мозги промывают. Солдаты выбрали свою сторону, а я свою, и с честью умру за иделы, и они тоже. Но сейчас нам это ни к чему. Ясухиро, не будь дураком, дай нам уйти.
– Ах, вот значит как, у нас значит патриотизм напускной, а у вас свиней, настоящий. Прячетесь, ползаете в грязи, строите козни, плетете интриги, нападаете в ночи, как жалкая шайка трусливых бандитов.
– Ясухиро, когда ты был ребенком, не я ли принес твоего отца, когда его бок распорол вепрь на охоте, не на мои ли деньги его лечили.
– Это было давно, в прошлой жизни, ты не думай, я помню добро, но то был человек, а теперь ты больше на крысу похож. Кто бы мог подумать, сын господина Нодо, превратился вот в это.
– Думай, с кем разговариваешь, или забыл, из какого я рода…– Злобно прикрикнул Кэтсу, от чего юноша боязливо дернулся.
– Был когда то, отец от тебя отказался, я лично слышал, как на общем построении, он отрекся от сына, встав на колени перед господином Мицуокой…– Злорадно укалывая Кэтсу, вспоминал молодой ополченец.
– Пройдет время, отец поймет…– С явным сожалением парировал Кэтсу.
За спиной юноши слышалось шуршание, к нам медленно подходила молодая девушка. Мэйко! Так это и есть ее возлюбленный. Смущенно хлопая крошечными детскими глазками и наивно приоткрыв рот, она рассматривала всех нас. Она поклонилась, и трясущимся голосочком спросила.
– Вы из города? Что там такое в городе творится, бандиты напали?…– Наивно любопытствовала она.
– Да, именно что бандиты, приятели Кэтсу…– Язвил возлюбленный Мэйко.
– Ох боги, так и знала, не зря я тебя не отпускала. А как же мама с папой, они в городе остались, не знают, что я ночью сбежала…– Чуть ли не плача щебетала она.
– Не бойся, сегодня только солдаты погибнут…– Успокаивал ее Кэтсу.
– Ты тоже сегодня погибнешь…– Положив руку на рукоять катаны, угрожал Ясухиро.
– Последний раз прошу, зачем тебе это надо, хочешь девушку впечатлить, или перед самураями выслужиться, трофей им подать. Дай нам уйти.
– Ни за что… После этих слов взбешенный Ясухиро достал из плохеньких ножен меч.
– Ты этим сражаться думаешь, как ты только решился такой мусор в руки взять.
– Не все родились дворянами, детьми знаменитых кузнецов, но ты не переживай, пришлось бы, я тебя и палкой убил бы.
Мэйко не на шутку испугалась и безмолвно упала на колени. Следом за ней крепко держа жену, на колени рухнул и Нобуюки. Опасаясь за себя, я вышел из-за спины Кэтсу и зашагал к семейной паре.
– Хидэки, на лошади скакал?
– Нннет…– Промямлил я.
– Плохо, тогда ждите.
Ясухиро сделал первый уверенный шаг навстречу своему противнику. Плавно водил мечом, примеряя куда нанесет первый удар, пытаясь запутать соперника. Эти фокусы не сработали на Кэтсу. Он встал в стойку и отточенными движениями шагал к своему оппоненту.
– Я постараюсь не убивать тебя…– Напоследок изрек Кэтсу. Оппонент лишь высокомерно усмехнулся в ответ. Мэйко стоящая на коленях принялась вопить и горько плакать. Ясухиро нанес первый пробный выпад, попавший в ствол бука, Кэтсу двигался уверенно, даже смог заранее угадать направление его удара и отпрыгнуть. Следующий замах был рубящий, Кэтсу снова без труда увернулся, отпрыгнув как лягушка.
– Так и будешь прыгать и скакать, или будешь драться, как мужчина…– Злил оппонента Ясухиро, но противник ничего ему не ответил.
Сколько бы выпадов не делал постепенно выдыхающийся юноша, все они в лучшем случае проходили мимо, в худшем застревали в тонких древесных стволах, Кэтсу даже не приходилось отражать их своим клинком. Лицо Кэтсу приняло страдальческий вид, и он грустно произнес.
– Мэйко, прости меня
Он сделал резкий выпад, затем замах, еще замах, запутав противника. Лезвие внезапно изменило направление и отрубило противнику указательный, средний и безымянный пальцы на руке державшей катану, мизинец висел на тонком кусочке плоти. Хлынула кровь, меч и пальцы быстро упали, затерявшись в листве ночной рощи. Пронзительный вой Мэйко слился с истошными стонами и бранью ее возлюбленного.
– Я правда не хотел, жаль что он не левша, теперь жить будет трудно. Зато отвоевался… – С досадой говорил Кэтсу.
Ревущая Мэйко придерживая кричавшего война, рылась в листве в надежде найти его отрубленные пальцы, будто найдя их она сможет вернуть их на прежние места, это вряд ли. Кэтсу протер катану, убрал ее обратно в ножны, с облегчением выдохнул, обернулся посмотреть на парочку, еще раз выдохнул и молча двинулся в нашу сторону. Но Мэйко не позволила ему просто уйти, в истерике подбежав к нему, она пинала, била, царапала, грызла его, ее обычно наивные глаза горели огнем, в этот момент она напоминала демонического кота кася, раздирающего своих жертв на куски, только вот когтей и клыков у нее не было, только тонкие детские пальчики и ровные белые зубки. Сначала Кэтсу шел, игнорируя ее свирепые нападки, но вскоре развернулся и быстрым точным ударом в шею, свалил ее на землю.
– Ты что творишь!…– Осуждающе кричал Нобуюки, поднимающийся с колен.
– Не волнуйся, ей и больно то наверно не было, она очнется через часок другой…– Спокойно заявлял Кэтсу, взявший обмякшее девичье тело. Он отнес ее к беседке, чтобы она не промокла, и нежно положил на бок.
– Ну вот, засопела обезьяна…– Этот факт окончательно успокоил Нобуюки.
– Не обезьяна, а улитка.
– Сволочь, сука, ничтожество…– Кричал искалеченный Ясухиро, пытаясь левой рукой нащупать упавший клинок, что в конечном итоге ему удалось. Он выждал момент, когда Кэтсу был, повернут к нему спиной, мгновенно сорвался с места и бросился на уходящего. Стремительно приближаясь, он занес свой меч высоко над голой. Кэтсу довольно быстро среагировал, меч Ясухиро проскользил прямо около его шеи, но ему удалось увернуться и отпрыгнуть, даже вытащить свой меч из ножен. Ясухиро снова бежал на него, свирепо рыча, Кэтсу пригнулся, сделал выпад, но кажется, в темноте споткнулся о корень, вектор задуманного им удара изменился. Наступила тишина. Тело рухнуло на землю. Меня сковал страх, я никогда не видел как жизнь вот так, в одно мгновение уходит из человека.
– Я не хотел, клянусь, это случайность, случайность!…– Плача причитал Кэтсу, видя, как стекает кровь с его острого лезвия, начал плакать еще громче, его руки аритмично дергались в нервных конвульсиях.
– Зачем, зачем он это сделал, зачем?! Чертов фанатик! Я только грудь порезать хотел, шрам ему оставить… К сорвавшемуся Кэтсу, подошел Нобоюки, руки которого тоже тряслись, но больше от усталости. Он положил голову на плечо своему шурину и трясущимся голосом сказал.
– Пппойдем, нам пора, нечего тут оставаться, нам пора… – Кэтсу одобрительно кивнул дергающейся головой.
Уходя, Кэтсу постоянно оборачивался на труп горделивого бойца, он неподвижно лежал на том же месте, шея оставалась вспоротой. Тело победителя изгибалось и дрожало, у самого выхода из рощи, он согнулся, его тошнило.
– Зачем он поднялся, зачем?…– Не в состоянии остановится, находясь в горячей агонии, повторял он, сплевывая горькие остатки желчи.
– Кэтсу, дружище, приходи в себя, давай. Вспоминай где лошадей оставил…– По-отечески, бархатным успокаивающим голосом, сказал Нобуюки, из последних сил, державший свою жену, бессознательно утопающую в его руках.
– Нобуюки, давай помогу, ты можешь не дойти…– Предложил ему я.
– Еще чего, даже не думай к ней прикасаться, один вон уже прикоснулся и чем кончил…– После его слов Кэтцу затрясло еще сильней.
–Мальчишка, ребенок несмышленый, ну зачем он, зачем…
Роща осталась позади, впереди раскинулось широкое поле, разрезаемое узкой голубой речушкой. На секунду мои глаза обманули меня, вода забурлила, сделалась багряно красной, как струя крови, сочащаяся из шеи молодого Ясухиро. Я немедленно протер их руками, все вернулось на свои места, снова текла голубая вода, с серебристым шлейфом отражающейся в ней луны.
– Направо…-Безэмоционально выдавил из себя Кэтсу.
Справа еще виднелся хвост злосчастной рощи. Обойдя рощу, под деревьями мирно жевали сочную травку, привязанные гнедые лошади. Завидев хозяина, одна из них задорно заржала, стуча подкованным копытом, вторая оставила нас без внимания.
– Я поскачу с Хидэки, он не умеет на лошади держаться, Нобуюки, будь осторожен, держи сестру, не приведи боги, чтобы она на скаку упала, берите мою лошадь…– Сбивчиво, постоянно запинаясь и покашливая, наставлял Кэтсу, отвязывая лошадей.
– Хидэки, держись за меня, это лошадь Риоки, у нее буйный нрав. Давай запрыгивай, чего ждешь…– Кряхтел уже запрыгнувший в седло Кэтсу.
– Вези сестру к моему дяде Хитоши, его дочки за ней присмотрят. Помнишь еще, где он живет? И найди связного, узнай, где в этот раз лагерь планируют разбить. Черти, вечно страхуются, могли и заранее решить.
– Помню где Хитоши, навещали его с Юко в прошлом году. А связного я тебе как найду?…– Удивленно вопрошал Нобуюки.
– Как всегда находишь, так и найдешь, мне тебя твоему ремеслу учить что ли…– Брызжа слюной, кричал все еще дрожащий Кэтсу.
– Не злись, я кого угодно найду, как зовут то помнишь?
– Зараза, эти сволочи меняются постоянно, не помню я, поспрашивай там, не привлекая внимания. Как закончишь с делами, приезжай в деревню Кона, где мы в детстве на сома ходили, пока там затаимся.
– Понял тебя друг, мигом примчу, мигом, не успеете соскучиться. Дня через три думаю, управлюсь.…– Нобуюки своим напускным позитивом, пытался разбавить висящую атмосферу ужаса, витающую в глазах Кэтсу, но результатов это не принесло.
Кэтсу стукнул поводьями, хриплым голосом сказал «но, пошла». Лошадь сорвалась с места, в седле было непривычно, немного подташнивало и я то и дело подскакивал, отбивая зад. Всю дорогу Кэтсу оборачивался назад, потирал, заплаканные глаза и шепотом жалостливо повторял только одно слово.
– Зачем….
Потеря
Вся комната в бумагах, их бы разложить, как следует. В соседней хлама еще больше, ой, что это я, не хлама, а талантливых набросков. Хотя может и правда талантливых, я в этом мало что понимаю. Интересно Минору вообще убирается, как в этой помойке, он находит нужные ему вещи. Хотя его рабочее место это только верхушка горы, да и рабочим местом в этом доме может быть любой зачиханный угол. Хоть бы раз обувь снял, когда заходит, уже стерлась грань между улицей и домом, сколько земли натащил, клянусь, когда сплю, слышу, как по этажу с шоркающим звуком носится любезно принесенная на подошве листва. На прошлой неделе он в очередном приступе так называемого вдохновения, ураганом влетел в дом, пару минут глупо кружась как заблудившийся циклон, не пойми, зачем вбежал в маленькую тесную коморку, в которой живу я и бумажный столик, и наступил ногой мне на лицо. Я моментально проснулся, но подумав, что это сон, и не придав особого значения, завалился сопеть обратно. Когда утром я стоял перед зеркалом, на моей щеке красовался грязный отпечаток одной из его вечно немытых ног, его было несложно смыть, в отличие от капель бирюзовой краски, заляпавших всю одежду. Собственно они так и не отмылись, напрасно старался, только больше размазал.
Совсем не просто сожительствовать с таким взбалмошным соседом. То придет пьяный, да так, что все из рук валится. То приволочет молодую девушку, пестро и не замолкая, обхаживая их доверчивые уши. Девушек он видимо цепляет в крошечных деревеньках вокруг города, слишком уж наивные они для городских. Плохо спится под звуки стонов. Один раз я встал посреди ночи, или скорее рано утром, по привычке услышал во сне звук колоколов, зовущий на дзадзэн. Вышел из коморки, потирая лицо, хотелось подышать прохладным воздухом, вялой ночной Удзиямады*, шел вперед, как заворожённый пока не споткнулся об лежащих на полу, изрядно пьяного Минору и очередную любовь всей его жизни. Конечно, я извинился, и вроде бы ничего такого, но какой визг она подняла, сумасшедшее создание. Можно было бы и привыкнуть к его выходкам и образу жизни, но самое странное, что все всегда происходит ночью, он вообще спит, когда темно? По-моему, он и вовсе не спит по человечески, так, сваливается на пару часов, то на полу, то на столе, пару дней назад он выходил на улицу покурить трубку, там и распластался. Подумать только, как незримо быстро бежит время, казалось я только вчера, заселился к Минору, а на самом деле терплю его уже неделю. Целая неделя, щёлк, и исчезла, завтра уже пойдет следующая.
А эти его постоянные расспросы:
– Как считаешь, может лучше на фоне нарисовать сразу две Фудзи?
– Думаю, будет смело, совмести я карандашные зарисовки с мазками краской, как считаешь?
– Будут ли восхищаться Сакаи Хоицу и Хонъами Кохо, через сто лет, а через двести? Не хочу верить в то, что деградация неминуема, у них же никакого роста, только самоповторы и общие места.
На все это по своей давней привычке мне только и остается, что отвечать, «не знаю, «возможно», «думаю тебе видней». Впрочем, если бы я и отвечал развернуто, он бы только кивнул головой и продолжил заниматься своими делами, как ни в чем не бывало. Его волновало, само наличие витающих вокруг него громких слов, звуков, мыслей и любой другой нервирующей меня суеты. Да ладно, что это я так распаляюсь, перепись тут завершена, только и остается, что отнести бумаги местному чиновнику, который и определил меня жить в этом доме, и налегке брести в Мацусаку. О шумном соседе уже стоит позабыть, и так или иначе спасибо ему, что приютил, хотя у него и выбора то особого не было. В Мацусаке перекантоваться можно будет у тети, она и до замужества была спокойной и покладистой женщиной, а когда овдовела, говорят, замкнулась в себе и стала олицетворением слова тишина. Тем не менее, думаю, ей будет приятно увидеть родного племянничка, последний раз то года два назад виделись, как раз на похоронах.
Ну что же, раз с делами покончено, могу себе позволить прогуляться по-человечески, без надоедливых однотипных расспросов людей, проводимых моим монотонным, скрипучим голосом. Прогулка, увы, не будет полноценной, пару недель назад закрылся мой любимый книжный магазинчик. Наверно обанкротился, людям сейчас не до чтения, какие-то они дикие все стали, шастают украдкой по улицам, в глаза друг другу не смотрят. Ну а впрочем, чего это я, сам ведь такой же. Надеюсь хоть, «скалы супруги» за ночь водой не смыло, было бы совсем грустно.
Свою одежду на протяжении всего пребывания здесь я заталкивал в узкий проем между столиком и стеной, одно из немногих мест, до которых не доставала грязная рука, нога, и любая другая часть тела «гениального художника» Можно было бы поискать укромное место в других комнатах, однако с таким неусидчивым соседом, я бы ее потом никогда не нашел. Конечно, кимоно и хакама были страшно скомканными, и по городу я ходил в мятой, прожеванной одежде, ну и ладно. Иногда приходится найти внутренний компромисс и отправить свою любовь к порядку и чистоте на длительную прогулку по побережью. Тем более, сколько не наводи тут порядок, Минору достаточно вот просто пройти по комнатам, и все, труды впустую, за ним прямо таки тянется шлейф человеческой копоти. Натянув на волосатые ноги пару новеньких, свежих таби, купленных вчера у одной старой, крайне любезной женщины, я услышал знакомый топот, вызывающий легкую нервную дрожь по всему телу. Вернулся!
– Аааааааааки! Ты дома? Спишь?…– Горлопанил, пришедший ранним утром Минору. Даже если бы я и спал, его визг наверняка бы вырвал меня из сна.
– Дома, дома… негромко прикрикнул я из комнатушки, продолжая одеваться.
– Чайник ставил?…– Между прочим, интересовался мой сосед. В кой то веки ему захотелось чая. Довольно странный он человек, крайне редко пьет чай, обычно воду или спиртное, лень наверно ждать пока заварится.
– Нет
– Я поставлю, ты будешь?
– Буду
С неописуемым грохотом он стал ковыряться в еще одной маленькой кладовой комнатке, один в один похожей на мою, я бы мог жить и в ней, если бы «великий творец» потратил пару лет на то, чтобы привести ее в порядок. В ней, возможно, было все, о чем только можно вообразить. Где-нибудь в самых недрах валяется и его вдохновение, которое он постоянно теряет.
Выйдя из комнаты, я обнаружил чайник, он был на прежнем месте. Под мелодию из треска и звона, я засыпал чай. Вооружившись, исцарапанным деревянным ковшиком я наполнил сосуд прозрачной студеной водой. Принес дрова и развел безбурный огонек. Присел около уютного очага и согреваемый маленькими пурпурными угольками, ждал, когда чай будет готов. Я, было, пытался окликнуть художника, но он так увлеченно копошился в своем хламе, что пропустил все мимо ушей. Наконец чай был готов, я разлил его по двум небольшим кувшинчикам, кружек у него не было. Только я насладился мягким запахом бодрящей ароматной жидкости, как Минору выскочил из-за моей спины и обиженно заявил.
– Негодяй, почему не сказал, что чайник нашел.
– Потому что я его не искал, он все время был здесь, висел, над очагом… Монотонным усталым голосом гнусавил я.
Художник слегка закатил глаза и нелепо почесал затылок, затем как ужаленный дернулся и одним глотком высосал весь чай из кувшина, даже не дав мне возможности предупредить, что он не остыл. Тело Минору с поросячьим визгом, то сжимаясь то, расширяясь, летало по всему дому, сшибая все на своем пути.
– Ааааааа, горит, горит. Чертов чай, все горло расплавил…– Чуть ли не плача и по-куриному взмахивая руками как крыльями, верещал он. Ну что сказать, сам виноват, теперь то может, будет поспокойней и болтовни станет меньше.
– Какая напасть, сначала иноземцы проклятые, теперь горло. Проклятье, это проклятье, меня прокляли. Меня же могли проклясть, а, Аки? Говори, ты же монах! Ааай, кажется, у меня язык немеет. Аки, друг мой посмотри!…– Блея, от не на шутку разразившегося волнения, он с настежь раскрытым ртом бросился ко мне, еще и иноземцев своих вспомнил, теперь весь день будет лить слёзы.
Сейчас бегает, ошпарив свое горло, до этого бегал как ошпаренный, когда увидел злосчастные картины чужестранцев. Если верить его словам, пару месяцев назад его единственный друг пригласил погостить к себе в *. * – небольшой портовый город, живущий за счет ввоза всевозможных товаров, разумеется, в таком случае всегда появляются структуры, игнорирующие заглавную букву закона. И под их чутким контролем, в тесных ящиках и широких скрипучих бочках, нередко прячется нечто неожиданное. Минору с другом, которого, по моему удивлению он ни разу не унижал за спиной, прогуливались по шумному порту, как галки озираясь вокруг, в поисках того, на что можно накинуться, и утащить в свои гнезда в цепких лапах. На самом деле совершенно не важно, что именно прикупил Минору в порту, в лучшем случае, эта безделушка нашла бы достойное место в грандиозной коллекции хлама экспрессивного художника, в худшем он бы ее попросту потерял. И это была бы вполне рядовая прогулка, если бы друзей не занесло в старенький, подгнивающий портовый склад. Некоторые местные моряки, прекрасно понимающие, что в корабельных трюмах провозится не только то, что было заявлено в документах, прибывая в порт превращаются в скрытных и ушлых торгашей, заинтересованных в том, чтобы прямо тут продать часть неучтенного товара, пока он еще тепленький, не забывая конечно отдать, большую часть суммы, «на улучшение жизненных условий хозяина порта, и большинства местных чиновников и бандитов, что в обшем-то одно и то же». Один из таких, «предпринимателей» осторожно схватил друга Минору за руку, и певучим, развеселым голом, навязчиво предлагал пройти посмотреть диковинные товары.
Полумрак портового склада был хитрой ширмой, за которой скрывались вещи, которые нельзя было увидеть, ни на местных городских рынках ни в маленьких лавочках с торговцами работающими казалось бы с рождения и до самой смерти, становящиеся за долгие годы, практически членами семьи любого горожанина пришедшего за козьим сыром или рулоном ткани. Для многих представителей нашего поколения особенно желанно прикоснуться к любому мусору, лишь бы он только пересек океан, приплыв к нам с «большой земли». Как-то встречал мальчишку хвастающегося затертым кулоном, являющимся по своей сути камнем на веревочке, ничем не отличавшимся от любого другого камушка валяющегося на наших побережьях. «Это Гуландский камень» восторженно кричал он. Ну «Гуландский» и ладно, лучше б он им особо не светил, а то непременно насобирает подзатыльников и мигом простится с любимой вещицей. Продажа иностранных товаров у нас до сих пор находится под строжайшим запретом, если поймают, можно и головой ответить, правда, деньги пока еще весят больше закона, поэтому чаще такие прегрешения успешно смываются щедрой взяткой. Самураи по всей стране очень любят рассуждать про любовь к родине, и о превосходстве всего «нашего», но насколько я знаю, как раз они и есть главные покупатели и ценители, иностранщины. Им и наказания никакого не будет, если сильно выставлять на показ не будут конечно. А все казни за торговлю «привозным», проводят, чтобы выбить из простых людей это губительное любопытство, и любую возможность прикоснуться к разрушающей вековые устои чужой тлетворной культуре.
Применив индивидуальный подход и любезно вызнав, всю нужную ему информацию, деловитый морячок повел художников в самую глубь затхлого портового склада. Раздвинув ногами пару тяжелых ящиков, он боком протиснулся между ними и подозвал предполагаемых покупателей. Делец поднял широкую деревянную крышку, под которой в продолговатом глубоком ящике, лежало что-то аккуратно замотанное в плотную ворсистую сухую ткань. Это и были злосчастные картины. Признаться честно, я никогда не видел картин привезенных издалека, но судя по дребезжащему писку Минору, приступы у которого, случались пару раз в день, это действительно могло быть чем-то интересным, или он просто идиот, не знаю даже, что из этого ближе к правде.
– Как правдоподобно, а цвета, цвета, где они их берут, столько вообще есть оттенков. Это не картина, это запечатлено глазами, как они вырвали этот момент, запечатленный глазом, будь они прокляты. Аки они пленили красоту в гнилом складе с клопами, и дураку понятно, работам нельзя находится в таких условиях….– Примерно так он причитает каждый день, когда подходит к холсту и принимается за работу, в этот момент он особенно психованный и лучше его не беспокоить.
Минору работает над картиной так долго, у меня ощущение, что он никогда ее не закончит. Он так часто балаболит о муках творчества, но недавно я его спросил «как идет работа», он ответил, «начало положено». Может он просто стоит у холста, смотрится в него как в зеркало, красуется, покупает краску, а она сохнет лежит. Сегодня, скорее всего не будет работать, придумает оправдание, дескать «день с утра не задался, только испорчу все». Он так частенько делает, позавчера, кажется, творить ему мешал дождь, тихонько шелестевший за окном ранним утром, но поборов себя он все же начал флегматично елозить кистью по холсту, сопровождая этот процесс постоянным ворчанием. Примерно через час его окончательно выбили из колеи вопли соседских мальчишек играющих в «песочную горку». Вообще то, детишки играли за его домом почти каждый день. Я часто видел их в городе, смеясь, ребятня носила песок, позаимствованный с близлежащего пляжа, в итоге они натаскали огромную кучу, сильно превосходящую их собственный рост. Палка, участвующая в игре, всегда была одна и та же, для них она являлась практически предметом своего уютного маленького культа и передавалась из рук в руки. В тот день детвора как обычно, уселась во дворе, позади небольшого дома художника, насыпала горку песка нужного им размера, вставила в верхушку затертую руками хвойную веточку, и, наслаждаясь, возможно одним из последних солнечных деньков, по очереди азартно вычерпывала из горки песок, так, чтобы палка не упала. Если палка все таки падала, последний вычерпывающий, под общий хохот и невинные издевки получал от своих соперников пинки. Обычно терпимое отношение к детям у нашего необузданного творца, в тот день дало трещину. Он внезапно хлестко вышвырнул кисть из руки, выбежал из дома, сопя как разозленный бык. В один миг оббежал свой дом, яростно распахнул створку соседских ворот и принялся визжать на детей. Я стоял на цыпочках и, посмеиваясь, наблюдал за этой картиной из-за забора. Сконфузившиеся ребята, прячущие улыбку, исподлобья смотрели на писклявого художника, как на карикатурного персонажа, народных сказок, про сварливых брюзжащих старичков.
