В конечном итоге эта притча смогла пережить и саму виновницу всех произошедших событий. Река после долгой засухи стала сильно мельчать, говорят, что она имела во многом подземное происхождение, наполнялась и подпитывалась из глубоких горячих источников, которые по каким-то причинам прекратили свой жизненный цикл. Теперь же река это просто название, скорее уж ручей, внутри огромного каменистого оврага. Но старики в деревнях говорят так; Хозяйка реки ушла, наелась душами, наигралась, вот и река вместе с ней ушла-.
Излюбленное место Иори было в том месте, где река, ну то есть нынешний ручей шел волнистой линией напоминавшей тело змеи. Идти осталось совсем немного, нужно только пробраться через небольшой лес, густо заросший грабами. Как по мне странно, человек яро стремящийся к компании и имеющий горячую необходимость в людях, берет и в какой то момент, в свободное время, уходит в глушь и сидит там один, бросает маленькие камушки со дна на берег, за многие годы их там скопилась целая куча, может у него план какой то, со дна их все перебросать наверх.
Вот уже и спуск, так осторожно, осторожно, тут он не такой крутой конечно, но улететь в овраг в компании летящих за мной камней в мои планы сегодня явно не входит. Хмм, странно, как будто и нет никого, пройдусь немного. Ага! Вон он, сидит в дали, кажется он не слышал моего спуска. Сидит так спокойно, как будто уснул. Подойти к нему неторопливо или окликнуть.
– Эй, слышал, сёгун умер! Громко крикнул ему я
Он открыл глаза, как будто я правда его разбудил или отвлек от глубоких размышлений. Мне кажется, он даже не услышал или не придал значения этому моему выкрику. Подойдя поближе, стало ясно, что он, скорее всего не ожидал меня тут увидеть, его глаза больше напоминали два прозрачных кусочка хрусталя.
– Если бы … – С легкой, натянутой ухмылкой, произнес он
– Чего ты так поздно, я уж думал паломник какой-нибудь, опять на пути к Исэ – Дзингу заплутал.
Да, действительно, если видишь новые лица в округе, скорее всего туда путь держат.
– О чем думал, надумал что-нибудь, хорошее что то? Почему то захотелось зацепить его, его же утренней колкостью. Наверно не зря, заулыбался.
– Моими фразочками кидаешься, эх ты, так много читаешь, а свои придумать не можешь. Хотя может я гений, вот меня и цитируешь, пожалуйста, я не против. Я тебе самые избранные напишу, чтобы тебе вообще было что сказать.
Даже на это ответил с явной колкостью, рад, что он в хорошем настроении, глядишь проще воспримет новость, как же мне не хочется ему рассказывать, но придется, нельзя же просто так утром уйти, как то это совсем подло.
– Забрать меня пришел? Я бы еще тут немного посидел. Сделав легкий вздох, умиротворенно произнес Иори.
– Что ж я, нянька твоя, сразу забирать, давай посидим немного, все равно мы сегодня без надобности
– Конечно нянька, постоянно меня одергиваешь, и советы эти твои, как будто знаешь как лучше. С небольшим, нескрываемым недовольством произнес мой друг.
– Ладно тебе, не злись, больше не буду, ты уже большой мальчик.
– Ты уже говорил, что не будешь, храни лучше мудрость для себя самого, не все в ней нуждаются. Ладно, ерунда, не обращай внимания, нужно же мне поворчать. Тсс, слышишь? … – Довольно резко, шепотом вскрикнул Иори.
Тщательно прислушавшись я услышал доносившиеся откуда сверху голоса. Немного погодя удалось разобрать, два голоса, мужской и женский и немного заливистого смеха. Пригляделся, ближе к краю оврага, около широкого дерева, часть корней которого, как пучок сросшихся вместе длинных пиявок, торчавших из оврага, сидела молодая пара. Мне показалось, что всецело увлеченный объятьями паренек, смотрит прямо на нас, сидящих внизу. Думаю лучше уйти, не хочется мешать их идиллии.
– Ладно, пойдем … – Намекающий на неловкость ситуации, прошептал я
– Да, брось, я их далеко не в первый раз тут застаю, мы им не помешаем. На самом деле, для них мы просто фон, такой же, как те два камня слева. Ты послушай, послушай, он говорит такие смешные вещи, про вечную любовь, про красоту, и так нелепо, сбивчиво, как будто оправдывается. А знаешь, самое смешное в том , что она ему кажется верит. Так легко поверить в вещи которые сладко звучат. Но представь, как бы это звучало, если убрать всю эту сиюминутную страсть. Ты очень красивая и характер твой мне близок, меня влечет к тебе, потом мы станем жить вместе, погрузившись в быт и рутину, станем замечать все ужасное друг в друге, потому что будем сыты любовью по горло, ох и сколько мы найдем поводов для скандала, еще не известно, что уйдет из жизни раньше, наша красота или влечение. Найдем утешение в детях и перенесем нашу любовь на них, состаримся, и придет наше время, а потом наш сын или дочка, вот так же на овраге будут говорить глупые слова своим любимым и так до бесконечности. Да, именно вот это жгучее чувство и делает слова такими нелепыми, но красивыми, скажи он ей более прозаично, ей бы не понравилось, выдал бы в себе идиота, хотя и с этой нежной искренностью он звучит не менее глупо. Сейчас он готов пожертвовать ради нее жизнью, с моста сбросится, может и правда готов, если совсем дурак, а потом, потом не будет готов встать и свечу перед сном погасить.
Какое то время после его речи наступила, осмысленная тишина, которую он вскоре прервал.
– Обувь у Аки стащил?
Я? … – Переспросив, с удивлением обратил взгляд на Иори
– Значит все-таки стащил … – С очередной коварной ухмылкой произнес овражный философ пустослов.
– Он мне сам отдал, мои порвались, а как ты … Не успев закончить фразу о том как он это приметил, обратил внимание, Аки практически ко всем своим вещам привязывает ленточки красной ткани.
– Понятно, что ты не стащил, ты не умеешь … – Да уж, как будто это то, что нужно уметь непременно.
– Он тебя ко мне отправил? … Заранее зная ответ, спросил Иори
– Да, говорил, что ты меня искал
– Ну как видишь обманул , не очень то и искал, раз уж не нашел, а у нас тут в округе попробуй потеряйся …– С притворной грубостью произнес он.
– Выходит, что я нашел, хотя, в общем-то, тоже не искал, сразу понятно было куда ты направился… – Если честно, иногда мне была приятна его притворная грубость, я догадывался, что за ней он прячет свою сентиментальность, которая никогда его не покидала, но вызывала мысленную тошноту и стыдливость. А еще иногда я представлял как душу его старой засаленной веревкой, на которой вислели таблички эма*.
– Чем там Аки занимается? Надо заскочить к нему, представляешь, вчера ни одной партии не выиграл, наваждение какое то. Признавайся, демон, может ты меня проклял?
– Аки сказал, что спать ложится , да и знаешь, тут так вышло, что ты не скоро сможешь взять реванш…. Только сейчас почувствовал, как тяжело все это произносить , когда прокручивал этот разговор по пути сюда, было по крайней мере складно.
Иори немного возмутился и заметив обрывистость моей речи, серьезно спросил.
– Это почему, я его обидел чем то, играть со мной не хочет, если да, то я извинюсь, мне не сложно, но вряд ли, вчера вроде все нормально было… – Ему никогда не составляло труда обидеть человека, наговорить грубостей, издеваться до тех пор , пока у его жертвы окончательно не сдавали нервы, однако стоило кому то на него обидеться и он как будто в эту же секунду осознавал все свои проступки и казалось даже искренне извинялся, правда через какое то время из за своего характера, снова начинал злить людей.
– Нет, он не обиделся, это связано с чиновником, был я сегодня у Ясуо, тут дело вот какое, мы с Аки уходим, скорее всего надолго, Есинобу решил провести перепись населения
Услышав это Иори пару секунд смотрел на меня с недоумевающим взглядом, а затем очень громко, во весь голос рассмеялся, спугнув все таки парочку влюбленных, которые резко закончили крутиться под деревом и, звонко смеясь, куда то убежали. Мне казалось, что в какой-то момент он начнет задыхаться, но постепенно его смех становился все тише и тише, а он все так же продолжал смотреть на меня с огромной неестественной улыбкой. Молчание продолжалось, как будто целую вечность, он всё сидел и улыбался, немного ворочаясь на большом камне, я по какой то причине тоже не мог найти никаких слов, тишина приобрела образ какого то соревнования, будто каждый из нас ждал, кто первый ее нарушит. Когда молчание нарастило невыносимый характер, я все-таки решил что то сказать.
– Ты чего? Я же ничего смешного не сказал? … – После такой долгой паузы, мой вопрос звучал как будто с упреком. Однако в нем скрывалась только моя взволнованность его странной реакцией.
– По-моему очень смешно, у меня не жизнь, а шутка какая то, это ли не повод посмеяться, вот частенько задумываюсь, а дальше то что будет, ничего хорошего, знаешь, наверно сам виноват, ничего не получается, ну вот таким уродился, что теперь, а черт с ним, хватит нытья, иди лучше сюда.
Я подошел к нему он встал с камня и крепко обнял меня, совсем ему не свойственно, но я понимаю всю важность этого момента, не было никакой информации о том когда я вернусь и вернусь ли вообще. Мы долго стояли вот так в объятиях уже привыкшие к тишине, которую разбавлял только звук небольшого журчащего ручья, осколка зловещей реки. Во время нашего разговора, ночь уже окончательно заявила о своих правах, мы еще немного молча посидели и собрались возвращаться. Но почему то пошли в разные стороны. Иори окликнул меня, указывая пальцем в противоположную от моего спуска сторону.
– Пойдем там, знаю путь покороче
Я молча кивнул и уверенно потопал за ним. Наш обратный путь сопровождался то молчанием, то его вопросами и репликами. Какой у вас маршрут, как отреагировал Аки, поздравляю, хоть края другие посмотришь, а то сам знаешь как бывает, живут люди в стране толком ничего про нее не зная. Ты смотри там, береги себя, к самураям не лезь и на дорогах осторожнее. Вот так ведя беседу, состоявшую в основном из его вопросов и напутствий, мы и дошли до храма, еще раз бросив друг на друга пару взглядов, крепко обнялись и разошлись по своим жилищам. Спать мне совершенно не хотелось, поэтому я еще один раз, неторопливо обошел все вокруг, в компании одних лишь сверчков, дающих сегодня концерт для единственного зрителя.
Развилка
Настоящая темень. Небо обильно затянутое густыми, клубящимися тучами, наотрез отказывается пропускать даже лунный свет. По утрам же напротив, необычайно светло, хоть солнца совершенно не видно. Бесконечные бело – серые, реже черные облака, кажется, без труда бы поверил в их безграничность, если бы не знал другой погоды. Потихоньку начинаю скучать по солнцу, по голубому небу, по видам воды переливающейся в теплых лучах. Не думал, что путь, хоть я только пару дней как покинул родные просторы, окажется таковым. Ну хотя бы сейчас мне спокойно, и ноги слегка подпекает трескучий костер, а со всех сторон плывут негромкие убаюкивающие разговоры местных трудяг.
Ночевать под открытым небом, звучит красиво, да я так и представлял себе это, красиво наверно будет, когда смогу крепко спать, не дергаясь от каждого шороха и треска, исходящего из глубины леса. И непременно мысли наполняются тревогой, кто там, зверь или разбойники. Ну лучше уж разбойники, я монах, у меня все равно брать нечего, зачем я им нужен. А звери, что звери, так ли они голодны, чтобы жадно съесть меня спящего. Так происходило первые два дня, и я уверен в ближайшее время это ощущение меня не покинет. Хотя со временем прогоняя эти утешительные речи у себя в голове, мне и становится легче, однако по итогу, пока они подействуют, остается два или три часа, прекрасного, здорового сна. Но если подумать, то есть еще и третье, тянущееся как нить в моей голове опасение, не заболеть бы, лечить меня посреди бесконечных полей и непроглядных лесов будет некому, и от меня мало что будет зависеть, первые два страха, там хотя бы есть шанс на что-нибудь повлиять, а тут стоит полагаться только на богов, надеяться, что даже если от холода и сырости придет болезнь, то они не оставят меня.
Начав этот путь, мне все представлялось совсем иным, казалось, что поиск верного маршрута не будет такой необычайной головной болью. Карты у меня разумеется нет, да и где ее достать, вот доберусь до ближайшего города, непременно куплю, хоть последние деньги отдам. За указателями совершенно никто не следит, доходит до смешного, вчера около полудня, (или позже, с этой погодой не разберешь, приходится доверять ощущениям) на перекрестке четырёх дорог, было всего два указателя, без какой либо информации. Указатель есть, а на что указывает, ни на что не указывает, просто он есть. В официальной бумаге были указаны названия городков и сел: Одай, Тайки, Кихоку и Ватарай, и кто ж знает, как мне туда попасть.
Сегодня вечером, когда серость неба немного разбавилась пробивающейся насквозь красноватой дугой, встретил крестьянина, какая радость подумал я, сейчас и узнаю, как покинуть «страну полей». Каково же было его удивление, в ответ на мои расспросы о путях и направлениях, он как будто первый раз слышал все эти неведомые названия. Смотрел на меня, как на чудака, кивал, почесывал голову, создавая впечатление, что пытается вспомнить то или иное место, из перечисляемых мной. Наконец он все-таки отреагировал.
– Ох, погоди, Одай, знаю такое, небольшой городок, но это тебе дальше, на север кажется … – С большим трудом пытался вспомнить местный.
– А сам где живешь, есть тут деревня какая то? … – В надежде на утвердительный ответ, спросил я.
– Есть конечно … – Опять с каким то странным запозданием ответил крестьянин, на секунду показалось, что и на этот вопрос он мне ничего не скажет.
– В двух часах пути от сюда, иди той же дорогой, что и сейчас, потом будет развилка, у нее налево сверни, можно дойти короче, через лес , но я бы не советовал , мы сами там редко ходим, там очень легко заблудится , если не знать нужные тропы … – С какой то явной опаской протянул он.
– Скажи, а переночевать тут где-то можно? … Идти до деревни у меня не было никаких сил, очень хотелось отдохнуть, от шагания в никуда, или как я уже себя убедил от шагания на север.
– Можно конечно, у нас лагерь тут неподалеку, вон видишь тропинку, иди по ней, лагерь скоро сам увидишь, он справа на опушке будет.
– Чуть позже костер разведем, да и съестное что-нибудь найдется, ты наверно голодный…– Крайне радушно произнес крестьянин.
– Благодарю вас, думаю, воспользуюсь вашим гостеприимством.
Вяло потащившись по указанной тропе, я и оказался тут, окруженный людьми и запахом бурлящей рыбной похлебки. Лагерь буквально дышит ночной жизнью, и каждый труженик, вкушает свои заслуженные часы отдыха, перед тем как упасть навзничь и погрузится в туманный мир снов. Когда я только пришел сюда, тут было два человека, радушно встретивших меня, сейчас их уже около дюжины. Удалось запомнить только троих, одного зовут Ючи, второго кажется Сэберо, они и встретили меня, а первого, повстречавшегося мне крестьянина звали Тэдэо, еще один их товарищ в это время бродил по лесу, собирая сухие ветки для растопки. Ючи, невысокого роста, по животному прыткий и суетливый парень, источающий необычайную активность, прыгал туда сюда, то посмотрит за готовкой, то убежит поправить наскоро постеленную циновку и перетащить ее поближе к огню. Вдруг снова резво заскочит куда-то, попросит у довольно сурового выглядевшего трудяги табака, по дороге успевая задать с десяток сбивчивых вопросов. Вообще он в какой то мере напоминал мне обезьяну, гибкий, черноволосый с неиссякаемой веселостью и энергией, как будто он и вовсе не работал сегодня, не понаслышке знаю, какой это тяжелый труд. Ко всему прочему, его вечно меняющееся выражение лица, как будто передразнивающее, вызывало улыбку. И выпирающая пухлая родинка на правой щеке. В конечном итоге, он остановился около бородатого, исполинского человека, с морщинистым усталым, возможно чем то недовольным лицом, с небрежно лежащими на нем уже седеющими волосами. Вертелся, вертелся вокруг него, как будто издеваясь над ним, мешая ему курить свою трубку и задумчиво смотреть в беззвёздное черное небо. Наконец великан повернулся и громко сказал.
– Ну хочется тебе, иди и спроси у него, что ты меня достаешь, откуда ж я знаю … Было видно что его старший товарищ, долго терпел, перед тем как сорваться. Ючи же в свою очередь, состроил грустную гримасу, как это делают дети, перед тем как заплакать навзрыд, развернулся и медленно пошел в мою сторону, сел на камень и уткнулся взглядом в танцующие языки пламени.
Группа крестьян постепенно разделилась на несколько обособленных общающихся островков, обсуждающих все подряд, от погоды до сравнения урожаев в разные годы, кто то упоительно вздыхая, вслух представлял как окажется в объятьях жены или детей . Как вдруг повернувшийся Ючи, снова нацепивший улыбку, очень быстро, протараторил вопрос, звучащий так, как будто он его заранее заучил.
– Вас же Хидэки зовут, неловко спрашивать, но вижу вы странствующий монах, многое должно быть видели и историй у вас наверно навалом, расскажите что-нибудь, интересно очень.
После его вопроса сидящая ближе всего к нам кучка людей, замолчала и повернулась в мою сторону, как будто молодым Ючи был дан негласный сигнал, слушать истории молодого монаха. Но его вопрос слегка выбил меня из равновесия и какое-то время я даже не мог найти слова, выдумывать какие либо небылицы мне хотелось едва ли, решил сказать как есть.
– Не успел я накопить историй, первый раз в пути, а вы моя первая компания. Увидеть я особо ничего не успел, и все мои девятнадцать лет прошли в храме посреди лесов, на пути в Исе.
Мой хоть и честный ответ, явно расстроил новообретенных слушателей, однако видно было, что в недрах сознания Ючи постепенно рождается новый вопрос.
– А про богов знаете? К нам в деревню уже захаживали монахи, рассказывали как мир наш зародился, про демонов, про духов живущих повсюду, так хорошо рассказывали, я маленький еще был, не спал , и все слушал. Помню историю про девушку, которую в Хиконе муж убил, тело ее порубил на части, сложил в мешок и утопил в ближайшем озере. А все потому, что другая ему понравилась. Так жена его на тот свет не попала, стала блуждать по городу в сумерках, вся изуродованная, части тела как будто наскоро пришил кто то, язык длиннющий, и зубов, зубов столько, сколько у людей не бывает. Приходила к дому, где раньше жила, стучала в двери, нерадивый муж ее до смерти перепугался. А однажды по среди ночи, она в дом пробралась и подойдя к нему спросила, а теперь я достаточно красива? Он от страху даже сознание потерял. Утром проснулся, а новая избранница его, мертвая лежит, лицо у нее все съедено было, в панике он и ее расчленил, чтоб на него не подумали, и в этот раз унес в поле и закопал. Последние дни свои сидел в своем доме, бледный, и трясся от страха, все ждал, когда же снова жена заявится, а ее все нет и нет. Ее подгнившее лицо, выползало из под циновки, отражалось в зеркале, сверкало жёлтыми глазами из темноты. Вскоре окончательно утративший рассудок муж решился покончить с собой, не в силах выносить эти мучения, тут то она и заявилась, подошла к нему и хриплым голосом сказала.
– Теперь я заберу у тебя то, что тебе в жизни так и не пригодилось.
И она стала медленно выедать его сердце прямо из груди.
После его рассказа ненадолго воцарилось мистическое молчание, что даже придавало некий вес его истории.
– Хорошая история, я подобные неоднократно слышал, таких мстительных духов называют юрэй, в каждом городе есть своя такая притча…– Хорошей я окрестил эту историю, только чтобы проявить уважение к его рассказу, от подобных городских легенд меня уже порядком воротит, каждый, буквально каждый житель нашей страны имеет в запасе подобную страшилку.
От дальней группы сидящих работников, вдруг стал доходить легкий , слегка скрываемый от всех смех , пока наконец один, задорный круглолицый мужичок с забавным пухлым носом, казавшийся не совсем трезвым не выбросил реплику.
– Да какие духи, какие еще юрэй, Сэберо, я думал про твою жену рассказывают, ух и демон во плоти.
Лицо Сэберо, одного из встретивших меня в лагере , стало молниеносно наливаться пылким багрянцем. Распалившись, он, не долго думая, сквозь зубы злобно процедил.
– У меня хотя бы есть жена, а ты никого не найдешь с таким убогим характером.
Ответ его обидчика не заставил себя ждать
– Да уж лучше и никого, чем такую змею, а то как в притче, мне ночью сердце съест
До этого спокойный и любезный Сэберо, злился все сильней и сильней, прищурив глаза и уже сжимая кулаки, он постепенно приходил в безмолвное бешенство, как бы дракой все не закончилось.
– Какой толк тебя есть, что человека, что демона вывернет от такой гнилой трапезы … – Парировал Сэберо.
Щекастый зачинщик, до этого имевший безмятежный и веселый вид, тоже стал понемногу распаляться, поднялся и двинулся в сторону своего вечернего антагониста.
– А ну расселись, два глупых ребенка, вам работать завтра вместе, а вы что, драку тут задумали. …. – Разнесся суровый, каменный голос, в миг остановивший и разрушивший мотивы двух рассорившихся.
Голос принадлежал тому самому курящему трубку великану.
– Заканчивайте эти глупости, Широ немедленно извинись, при мне чтобы больше такого не говорил, выпил и сиди себе тихонько, зачем людей провоцируешь…. – Широ, потерял дар речи и ничего на это не ответив, просто стоял с опущенным вниз стыдливым взглядом.
– А ты тоже молодец, знаешь же чего он добивается, а все так и норовишь в его игры играть .
После его раскатистых замечаний наступил очевидный мир, Широ, робко, но как мне показалось искренне извинился, да и было видно, что Сэберо эти извинения принял, хоть ничего в ответ и не сказал, возможно просто понимал, что это не в первый и не в последний раз.
Ючи, тоже ставший на время зрителем этой внезапной сценки и все неодобрительно мотавший головой туда сюда, снова обернулся и приковал ко мне свой взгляд, как бы требуя, так и не рассказанную мной историю. Мне не жалко историй, особенно учитывая, что мне больше и нечего им дать, расскажу пожалуй одну, не думаю, что они ее знают.
– Есть у меня кое что, не знаю, слышали ли вы про цукомогами ?
Шустрый Ючи стал активно качать голово, как бы отвечая за всех , думаю он очень хотел новую историю себе в коллекцию.
– Цукомогами – так называют вещь, которая, по тем или иным причинам приобрела душу. Эту историю я услышал от паломника, идущего в самый почитаемый храм в этих краях, а может и во всей стране – Исе – Дзингу. Он посвящен покровительнице императорской семьи, богине Аматерасу, владычице неба, сияющему солнцу. Инцидент, о котором я хочу поведать, произошел в Осаке, с человеком по имени Хироми. Хироми родился в нашей первой столице, городе Нара, в семье небогатого мастера гончарных дел. Рос он довольно неумелым ребенком, отцовское дело ему никак не давалось, как впрочем и другие работы, как будто, кто то или что то прокляло его руки. Даже просьба принести что-то казалась ему непосильной, если уж и возьмется, всегда уронит, рассыплет, сломает. Время шло, тянулись его невзгоды, отец и матушка стали переживать, он был их единственный ребенок, надежда и опора. Так бы и продолжалось дальше, пока в один день в руки Хироми не попал непонятно как оказавшийся в мастерской его отца сямисэн. Мальчик видел городские выступления и слышал как он звучит, всегда приходив в восторг от завораживающих слегка нервных, надрывных мелодий. Какого же было всеобщее удивление, когда часто уединявшийся с инструментом мальчик, практически интуитивно, по памяти стал извлекать из него чудесные мелодии. Вот тебе раз, такое чудо, отец и мама были очень счастливы и приговаривали, хоть на что-то наш сын и сгодился, рождает такую красоту. Родители были уверены, что этим даром его наградили боги, вот так очевидно указав ему путь. Но мальчику не нравилось, он ненавидел себя за свое исполнение, ему казалось что можно лучше и не просто лучше, он чувствовал себя в самом начале пути. Скопив небольшую сумму денег, игрой на площадях и улицах, он твердо решил отправится в Осаку, чтобы учится у видных мастеров своего времени. Город принял его не слишком радушно, он все чаще сталкивался с тем, что местные зеваки хоть и останавливались послушать его игру, однако многие из них бросали пренебрежительные взгляды, и возмущались, когда он играл неподалеку от храмов и святынь. Через пару недель его заметил старый музыкант по прозвищу «Сохэй», прозвище, по слухам, он получил за свой несгибаемый характер и искреннюю любовь к своему делу. Сохэй взял молодого Хироми себе в ученики и объяснил ему, что сямисэн неуважаемый инструмент, орудие заработка нищих и бродяг и частый гость увеселительных заведений. Учитель предложил ему освоить игру на биве, чтобы тот больше никогда не ловил косых взглядов, и добился уважения в кругах именитых музыкантов. Хироми наотрез отказывался переучиваться, и хоть он и был скромен и робок, с огнем в глазах доказывал, что при должном усердии сможет смыть из людских голов клеймо «низкого инструмента». Пожилой Сохэй уважал это рвение и всячески поддерживал юношу. Через пару лет старик рассказал и научил его всему, что знал сам и отправил его в свободное плавание. Вскоре Хироми ждал оглушительный успех, его природный талант умножился многократно и если сам он за время своего обучения вырос на пару, тройку лет, то его умение и чувство музыки выросло небывало. Прошло не так много времени, Хироми много трудился и не смотря на то что играл на сямисэне снискал большую любовь простого народа и даже стал одним из самых узнаваемых и востребованных музыкантов в городе. Он построил себе богатый дом, обзавелся прислугой и предметами роскоши, казалось ему больше и нечего в жизни желать. В какой то момент, он даже сам уверовал, в то, что Боги на самом деле одарили его талантом. Однако как и всегда было одно непременное но, другие именитые музыканты все так же отказывались признавать его заслуги, хоть и сильно уступали ему в мастерстве, многие из зависти к его таланту пускали разные слухи и неприкрыто смеялись за его спиной. Хироми имеющий все, стал искренне жаждать, то последнее, чего ему не доставало, признания коллег. И в один день он взял свой любимый сямисэн и унес его глубоко в недра своего дома, положив его на полку в темном чулане, в тот же день прикупив себе у именитого мастера новенькую биву. С этих пор, жизнь его переменилась снова, не ушло ни богатство ни удовольствие от любимого дела, но попав наконец то в высший круг своих коллег музыкантов, он и сам не заметил, как постепенно приобрел такое же презрительное отношение к сямисэну. Родной инструмент с которого началась история Хироми, который дал ему все, что он имеет сейчас, одиноко лежал в темном маленьком чулане. Но так было не долго, отчаявшись, почувствовав себя преданным, он стал обретать облик, из его корпуса по бокам выросла пара маленьких черных ручек, из нижней части постепенно проталкивалась такая же пара, как будто детских неумело и робко вихляющих ножек. Ближе к грифу стал вырисовываться силуэт глаз, напоминающих глаза его прежнего хозяина. Сямисэн постепенно привыкал к своему новообретенному телу, по ночам, своими крошечными руками он брал широкий плектр и пытался самостоятельно играть на себе, неуклюже цепляясь за гриф и небрежно водя щуплыми пальчиками по струнам, но все было тщетно, слишком коротки были его руки. С каждым днем, обида и ревность переполняла несуразный, по меркам живого существа инструмент. Долго копя злобу на своего хозяина, по среди ночи, он практически беззвучно открыл дверь кладовки и с большим трудом, из за перевешивающего, то в одну, то в другую сторону грифа прокрался в комнату владельца. Не долго думая, взял мастерски сделанную биву, с большим трудом унес ее во двор и там разбил, осколки ее принеся на порог, чтобы их непременно заметили. Утром проснувшийся Хироми, в хорошем настроении, выходя из дома, заметил эту чудовищную картину. Гнев буквально переполнил его разум, он собрал всю свою прислугу и так и не узнав, кто из них так неудачно решил подшутить, лишил всех половины жалованья, а сам пошел подбирать новый инструмент. На следующий день история повторилась, только на этот раз ревнивый инструмент рассыпал осколки прямо в его спальне. Проснувшись и придя в ярость граничащую с сумасшествием, он взял метлу и вопя и изрыгая проклятья стал буквально выметать свою прислугу из дома, раздавая им крепкие удары, больше прислуга не заявлялась, разнеся в отместку молву о его безумии. Он снова купил новый инструмент, и на всякий случай, спать ложился с ним в обнимку. Ночью сямисэн, в третий зашел в его комнату и увидев как новый безжизненный инструмент утопает в объятьях, подошел к ни о чем не подозревающему хозяину и очень медленно, нежно с прикрытыми глазами, долго водил своими ручками по его человеческим кистям. Проделав свой обряд, он встал и медленно ушел в ближайшую деревню и отбросив от своего тельца руки и ноги, встал около чьего то бедного дома, в ожидании нового хозяина и нового приюта. Проснувшийся ранним утром Хироми был доволен тем, что гадкая прислуга в этот раз не разбила его инструмент, правда что то другое начало его беспокоить, руки не слушались его, он хотел было двинуть указательным пальцем, но шевелился мизинец, а правая рука была и вовсе парализована. Скольких врачей он не обошел, к каким бы не заявлялся целителям, все они лишь разводили руками. После долгих безрезультатных поисков лечения, он вернулся в свой большой и пустой дом, зашел в темный чулан и на удивление, не увидел там старого сямисэна, подумав, что его украла прислуга. Через пару лет все забыли о его былой славе и божественном даре, и хоть его руки постепенно смогли вернуть немного подвижности, он был не в состоянии играть так же виртуозно. Он посвятил всю свою оставшуюся жизнь обучению молодежи, жизнь его была длинной и ухабистой, не лишенной счастья и невзгод, но до конца своих дней Хироми с грустью вспоминал, свой старый сямисэн и ту музыку, которую они вместе дарили людям.
Закончив историю, и осмотрев все вокруг, увидел висящие задумчивые лица, моей сегодняшней публики и особенно грустное лицо Ючи. Ну вот нагнал на всех тоску, да и себя утомил, после двух практически бессонных ночей, буквально валило в сон. Молодой Ючи как будто выйдя из транса, несвойственно спокойно сказал
– Спасибо
– Грустная история, все время грустные истории…– Все так же удрученно протянул Ючи
Ну что же, какое время, такие и истории. Тяжело наверно сочинять веселые, когда вокруг столько невзгод, они все будут звучать довольно лживо, вот и гуляют в народе такие печальные байки. Веселые играют только в национальных театрах и пишут по заказу великих правителей, да и то, я их сам не видел, не читал, только слышал ропот возмущения, от некоторых паломников. Я молча поклонился в ответ на его благодарность и тут же наткнулся на очередной его вопрос.
– Может еще одну расскажете? … С наивной детской интонацией произнес он
– Достаточно историй, завтра долгий день, да и у путника, гляди, уже глаза закрываются, ложись лучше спать. …– Властно произнес так и не выпустивший из рук трубку, грозный мужчина, он у них главный наверно.
Найдя в себе силы, поел теплой рыбной похлебки с сильно разварившемся рисом, долго ворочаясь, устроился на месте своего сегодняшнего ночлега, повернув голову в сторону водящего хоровод костерка, и крепко уснул, ни о чем не думая.
Мое утро началось внезапно, какой то непонятный сон разбился на тысячи осколков, от резкого короткого вопля. Меня разбудил Тоши, укушенный осой прямо в щеку. Его и без того круглое лицо, после злосчастного укуса округлилось еще сильнее и выглядело непропорционально большим. Потешное извержение брани, никак не останавливалось, он перечислил возможно все существующие на данный момент ругательства, некоторые я услышал впервые. Мне всегда нравились «крепкие слова», за их понятность, правда особенно раскрываются они в минуты эмоциональных порывов, делая их глубже и ярче. Да, пожалуй язык брани, лишенный всякой возвышенности, но присущий всем, время от времени, самый понятный язык. А Тоши, и не думает успокаиваться, будто дело не в укусе, а он уже просто получает удовольствие от создаваемого собой представления. Сколько шума, если задуматься может создать маленькая оса или тот неприметный чиновник, прибывший в наши края. Да, большой шум, от маленьких вещей.
Поднявшись, проверил все ли вещи на месте и постепенно вспомнил, что с собой я взял только циновку, старый чайник, два мешочка риса, немного обособленно и скорее даже инородно лежала книга стихов, под авторством инока Сосэя. На самом дне был пока что пустой журнал для путевых заметок. А, да, точно, вот он, на дне мешка спрятался маленький котелок для варки риса, и небольшой завязанный мешочек с чаем. Ясуо вручил мне его, утром, когда я уходил, а ведь это совсем недавно было. Все на месте, ну что же пора попрощаться с добрыми людьми и дальше топать.
Выйдя к тому месту, где я повстречал любезного работника, которого увы сейчас тут нет, стал двигаться , по указанному им направлению. Дорога кажется бесконечной и всё поля и поля , реже небольшие рощи , постепенно переодевающиеся в мягкий багрянец. Места конечно живописные, однако не покидает ощущение, что все эти просторы , один единый , вытканный по какому то образцу гобелен. Спустя примерно час пути монотонность местности разбавил широкий, размашисто лежащий пруд, окруженный гигантским густым лесом. Он сильно контрастировал на фоне общего пейзажа и если этот лес можно было считать телом зеленого колосса, то пруд являлся небольшой скромной сережкой, намертво застывшей на его ухе. Вода в нем была мутноватая, цвета серпентинита, по краям, ближе к берегу, он густо усыпан островками кувшинок. На меленьком узком мосточке, с моей стороны, ютились два человека. Невысокий мужчина в рваной, сильно истрепанной одежде, молча стоявший с бамбуковой удочкой, и голый ребенок, сидящий на мостике, медленно дергая ножками. На его лице читалась скука и нежелание быть здесь, но видно его не с кем было оставить, вот и отправили на рыбалку с отцом, а может и с братом, тут и не разберешь. От центра пруда в сторону рыбака, опустив длинные клювы, двигались два красноголовых, любопытных аиста. Помню как то аисты свили гнездо над «хайденом», все посчитали, что это хороший знак, их не прогоняли и они вывели потомство. Отрешенно сидящий мальчик вдруг заметил меня, стоящего и бесцельно осматривающего его, рыбака, и широкий пруд. Мы встретились глазами, и я тут же отвел взгляд, затем повернулся и увидел как он своей ручонкой теребит взрослого за лохмотья облачающие его бедра, требуя его внимания. Рыбак обернулся и мальчик пальцем указал на меня, мужчина немного усмехнулся и начал говорить ему что то на ухо, после чего опять принялся рыбачить. Мальчик явно был чем-то недоволен и сидел уже с совсем потерянным видом.
Купаться я себе запретил, складывается впечатление, что такими темпами я никогда не управляюсь с вверенным мне делом, нужно продолжать путь. Хотя с другой стороны, так ли важно торопится, в бумаге указаны лишь населенные пункты и аспекты которые нужно непременно указать, пол, возраст, социальный статус, ни слова о сроках. В самом конце бумаги мелко написано, двадцатая перепись населения страны, не могу вспомнить, когда до этого проводилась, лет двадцать назад вроде бы, еще до моего рождения.
Чем дальше на север, тем насущнее вопрос, я вообще в верном направлении иду ? Куда-то же я все-таки иду. Шагаю и шагаю, бреду и бреду, ну а чего собственно удивляться, жившему в клетке, пара шагов за ее пределами уже покажется бесконечностью. Уже темнеет а развилки все нет и нет, и как на зло, все повороты появляющиеся на дороге, это повороты направо. А слева лес. Могучий лес, в котором по земле медленно плавает легкий туман, из него особенно веет прохладой, хоть нынешнею погоду и вовсе не назвать теплой. От одной мысли о том, что мне сегодня предстоит заночевать в нем становится жутко. Страх неопределенности преобладает над всеми прочими, страшит темнота, после первого ряда гигантских сосен виднеется всего пара слоев густых веток, дальше только кромешная темнота и тишина.
Темнеет, сколько часов я иду? Но чудо, в дали стали виднеться огоньки, подойдя ближе увидел зарево от разожжённых костров и ощутил пропитавший все вокруг гул. Отрада для глаз, там не меньше пары сотен людей, наскоро развернутые палатки и шатры посреди ничего, слева лес справа поля, к тому же не рисовые, должно быть не крестьяне. Да и откуда бы их тут столько взялось, с шатрами и лошадьми. Но это лагерь, у меня нет другого выхода как наведаться туда в очередных попытках узнать дорогу. Нужно присмотреться, мало ли разбойники, хоть у меня и нечего взять, гроши и вещи которые для них, это так, мусор. Поднявшись на небольшой холм, с которого лагерь был как на ладони, все больше убеждался, не похожи они на бандитов. Да и знамена стоят какие то странные, никогда раньше таких не видел. У разбойников знамен как правило не бывает. Пронаблюдав еще какое то время стало понятно, что это наспех разбитый военный лагерь. Пока я стоял и таращился, позади меня раздался звук разговора и тяжелые шаги. Обернувшись, я увидел неторопливо идущих в мою сторону солдат. Один юный, бородатый с немного женскими чертами лица, волосами, заплетенными в хвост, и высокий прихрамывающий, человек с перевязанной ногой, крепко держащийся за болтающийся на поясе меч. Стало понятно, что они целенаправленно движутся в мою сторону. Первым моим желанием было изо всех сих сил дать деру, и спрятаться в непролазном густом лесу. Но ноги потеряли всякую подвижность, буквально онемели и перестали меня слушаться. Страшно мне бежать, я же ничего не сделал, а если побегу у них наверняка появятся вопросы. Так и стоял я нелепо вполоборота и смиренно ждал, когда они настигнут меня. Голова была полна разных мыслей, и в глубине себя я готовился к тому, что вот мой путь и закончился, вот так вот нелепо, даже толком и не начавшись. Когда они были уже буквально в десятке метров от меня, я увидел улыбку на их лицах и услышал смех, человека с ранением. Мне очень хотелось верить, что этот смех не с проста и в них нет даже капельки злого умысла.
Так я и стоял, сбитый с толку и убеждающий себя в несерьезности ситуации, пока не получил укол, четко заданным вопросом.
– Кто такой? И чего это ты тут вертишься? – спросил у меня молодой самурай
