Даргус не знал и не спрашивал. Но сейчас смерил Зверя пронзительным, холодным взглядом и вдруг произнес:
– Знать людей – совсем не то же самое, что жить как человек. А жить как человек – не то же самое, что быть человеком. Я не знаю, как случилось, что вы явились на свет, не осознавая себя и свою природу, не знаю, как складывалась ваша жизнь и почему вы считали себя человеком, а не ангелом, но этот опыт уникален и недостижим ни для кого из нас. У вас, господин фон Рауб, есть шанс стать человеком по-настоящему.
Вроде бы Даргус учил его обратному, учил быть ангелом, не-человеком, вообще нетварным существом. И Зверь чуть было не спросил, как одно сочетается с другим. Но понял, о чём речь, прежде чем задал вопрос.
Быть человеком в понимании профессора не означало иметь человеческую природу. Быть человеком означало иметь человеческую душу.
Профессор Даргус идеализировал людей. Он же ни черта о них не знал, хоть и жил рядом с тех самых пор, как в Сиенуре появились первобытные племена.
– Я их ел, – сказал Зверь. – Максимум, что у меня получится – это стать каннибалом.
– Сейчас вы знаете, что это нелепый, неэффективный и неприемлемый способ добывать пропитание. Ни в каком пропитании мы не нуждаемся.
– Знаю.
Он знал. И уже умел использовать посмертные дары, не находясь в непосредственной близости от умирающего, тем более не убивая самостоятельно. Они были повсюду, смерть и жизнь пребывали в динамическом равновесии, и даже если бы Зверю по-прежнему требовалась еда, он не остался бы голодным. Но ему больше не нужно было есть. «Ex nihilo nihil fit» перестало быть законом. Рассуждения Лукреция о природе вещей, верные для тварных существ, не распространялись на нетварных. Посмертные дары нужны были, чтобы поддерживать материальную форму, лечить, защищаться от смертельных повреждений, но не для того, чтобы просто быть.
Он понимал, как это работает, профессор Даргус объяснил и, объясняя, перевернул всю сложившуюся систему представлений о законах мироздания. Понять получилось. Принять – пока нет. Зверь всегда думал, что мыслит рационально, а оказалось, что его рациональность ограничена жёсткими рамками. Досадное открытие. Разочаровывающее.
– Я всё равно хочу убивать, – признался он неожиданно для самого себя.
Говорить о таком можно было с Эльриком, только с ним, ни с кем больше. Остальные, даже Ринальдо, слишком… люди? Нет. Не в том дело. Слишком не-шефанго, чтобы поверить, что желание убивать – плохая привычка, а не пугающая, противоестественная потребность. Зверь сам думал, что это пугающе. Но до знакомства с профессором Даргусом не находил в жажде убийства ничего противоестественного. Он, в конце концов, с четырнадцати лет только тем и жил, что убивал. Первый хозяин объяснил ему, что он не человек, а значит, ему позволено то, что не позволено людям. До тех пор, пока люди не найдут способ убить его самого.
Оказалось, что дело вовсе не в его природе. Дело в его непонимании своей природы. В незнании, в слабости, в неумении быть собой. В неспособности – это было хуже всего – использовать себя с полной отдачей.
Даргус в результате стал последним, кому стоило бы признаваться в желании убивать. И кто, спрашивается, дёрнул за язык?
Маска грифа-мизантропа на мгновение спала. Профессор удивлённо приподнял брови. Тут же, однако, привычно нахмурился и фыркнул:
– Вы последние полгода служите живым щитом для своих пациентов. Музыка, сводившая их с ума, им больше не слышна, зато вы слышите её за всех. Чему же тут удивляться, если вы постоянно пребываете на грани безумия? Когда начнут работать ваши устройства для аккумулирования некроэнергии, влияние уменьшится. Но полностью не исчезнет.
Не исчезнет, конечно. Некроэнергия, посмертные дары – лишь часть инферального излучения. Основная часть. А музыка, о которой говорит профессор, – всего лишь носитель, способ доставки посмертных даров из Ифэренн в тварный мир, но она слышна, и, выходит, что как раз она-то и проедает мозги.
– Их самих это не радует, – сказал Даргус. – То, что вы называете посмертными дарами, в Ифэренн – основной ресурс. Самая ходовая… м-м… валюта. Источник энергии. Средство обмена. На них построена экономика и тварных, и нетварных созданий. Прорывы, подобные тем, что возникают в нашем мире, вредят обитателям Ифэренн меньше, чем нам, но никого не радует, когда… – Он неопределённо пошевелил пальцами, подыскивая подходящее сравнение.
– Когда деньги вылетают в трубу, – подсказал Зверь.
Он собирался сделать так, чтобы прорыв не закрывался. Именно это, а не создание аккумуляторов для посмертных даров, было основной задачей. Интересно, когда в Ифэренн это поймут, кого там сочтут главным врагом, его или Эльрика, на территории королевства которого окажется источник новой энергии? Любой расклад сулит неприятности, потому что проблемы Эльрика Зверь уже привык воспринимать как свои. Иначе и быть не могло.
– О нём можете не беспокоиться, – буркнул Даргус, и на сей раз его неприязнь отнюдь не была маской, – ваш… покровитель – первый враг всего живого в любом из миров. И мёртвого, кстати, тоже. Смерти ему желают все, но от него не избавиться.
Это от Меча не избавиться. Да и то не факт. Можно же убить одновременно все воплощения. Как-нибудь так постараться и в четыре руки… в смысле в два меча… Санкрист и Светлая Ярость вместе… Маловероятно, но теоретически возможно. Хорошо, что у Санкриста сейчас нет хозяина, вполне достаточно того, что хозяин Светлой Ярости ненавидит Эльрика лютой ненавистью. И доказал, что этот конкретный Эльрик отнюдь не неуязвим.
Говорить об этом профессору Зверь, понятно, не стал. Даргус знал о том, что Эльрик – это Звёздный, все демоны, наверное, об этом знали и все инферналы, но остальное – то, что касалось личных счетов Хеледнара к Эльрику, ставших личными счетами Светлой Ярости, – должно было остаться между Хеледнаром и Эльриком.
– Ну а что касается вас и остальных учёных, работающих над вашим проектом, то для того мы с вами и нужны, чтобы инфернальный прорыв не превратился в инфернальное вторжение, если обитатели Ифэренн попытаются остановить работу энергоперерабатывающей установки и закрыть прорыв.
– Мы с вами? Вдвоём? – Зверь сам не понял, удивился он или пришёл в восторг.
– При поддержке вашего громилы, я полагаю, – уточнил Даргус сухо.
Определённо, когда он говорил об Эльрике, он испытывал неприязнь. Настоящую, не напускную. Что они когда не поделили, интересно? И у кого это лучше выяснить?
Вопрос, нужно ли выяснять, даже не стоял. Надо знать, почему два существа, одного из которых ты любишь, а ко второму испытываешь самую глубокую симпатию, терпеть друг друга не могут. Эльрик ведь тоже о профессоре отзывался не лучшим образом.
Эльрик, впрочем, не был исключением. Даргуса не любили все, кроме ректора университета. Внешность обманчива, и профессор своей пользовался, чтобы усугублять неприязнь. Ему так было проще. Прекрасный повод не общаться ни с кем, кроме сотрудников собственной кафедры и опять же ректора.
Втроём, значит. Против всех демонов и духов Ифэренн. Ну а что, нормальный расклад.
– Может, как-нибудь обойдётся, – пробормотал Зверь.
– Даже если нет, вас ведь это не остановит.
Что правда, то правда.
Он и подумать не мог, что остановит его не угроза вторжения из Ифэренн, а сам профессор. Или, точнее… нет, всё-таки Ифэренн. Зверь оказался переведён из практиков в теоретики стремительно – мгновенно – и непоправимо.
Безвыходно.
После первого же появления в строящемся научном лагере.
Когда начался монтаж стабилизатора прорыва и трансформатора посмертных даров, прошедших испытания в Удентальском университете, они с Даргусом, естественно, отправились в Харар. Проследить за сборкой и поприсутствовать при запуске. Дело-то важное. На самотёк пускать нельзя.
Туда все явились. И учёные, и инженеры, и десяток хиртазов Эльрика, и ещё какие-то люди и эльфы, то ли маги, то ли нет. Последних окружала многоцветная аура, нехарактерная ни для кого из виденных Зверем магов (у тех ауры были разных оттенков одного цвета), и отличало наличие оружия. Холодного и огнестрельного, то есть энергетического.
– Братство, – ответил Даргус на невысказанный вопрос. – Охраняют полигон и лагерь. Специалисты по уничтожению опасной нечисти и неупокоенных.
Джунгли Харара изобиловали и тем и другим. Но о специальном подразделении, предназначенном для борьбы с нечистой силой, Зверь раньше не слышал.
– Даже странно, – скептически прокомментировал профессор, – вроде бы вы должны знать всех де Фоксов, сколько их есть в природе. Тем более что без них ни одна большая затея не обходится. Братством командует племянник вашего любимого короля. Удивительное совпадение.
Сын Ринальдо? Теодор де Фокс. Зверь слышал о нём – кто же не слышал? Эльрик рассказывал, что племянник – признанный авторитет в области педагогики, автор учебников, по которым с незапамятных времён учителя учатся учить. В миру же Теодор де Фокс был известен как кинозвезда и лучший режиссёр трюковых боевиков во всем освоенном пространстве.
Педагог. Кинозвезда. Режиссёр. Шоумен, как сказали бы на Земле. Не спецназовец, тем более не командир спецназа.
Зверь присмотрелся к бойцам, выискивая среди них примелькавшееся в сети лицо, и без труда различил стальной проблеск в ауре коренастого весёлого брюнета.
Ещё один Мечник. В видеозаписях его сходство с Ринальдо было не так заметно, а вживую бросалось в глаза. Только Ринальдо – худощавый и жилистый, а Теодор сбит крепко и плотно. Серьёзная мускулатура на хорошем костяке. Такому с виду и мечи-то не нужны, кулаков достаточно.
Бойцы Братства не выказывали ни малейшей тревоги или напряжения, будто выехали на «Зарницу» порезвиться с оружием на природе. Они уже сделали свою работу и сейчас нужны были лишь на случай каких-нибудь осложнений. Маловероятных. Проблемы, если и возникнут, то с обитателями Ифэренн – с тем, что может оттуда, с той стороны, обратить внимание на происходящее, правильно понять и попытаться остановить процесс стабилизации прорыва, пока он не стал необратимым.
На этот случай полигон охраняли хиртазы Эльрика. Мечники. Тоже, надо сказать, не особо-то напряжённые. Впрочем, так же как маги из Братства, между собой хиртазы почти не общались и в разговоры с остальными присутствующими вступали исключительно по делу. Дел к ним не было. Не выходи за пределы периметра, и ни хиртаз, ни боец Братства слова тебе не скажет.
Блоки оборудования распаковали и начали монтировать. Зверь многое бы дал за то, чтоб поучаствовать в работе не только в качестве наблюдателя, но кто б его пустил? Без пяти минут доктор наук? Вот и занимайся наукой. Довольствуйся тем, что на стендах в Удентале своими руками собирал и стабилизатор, и трансформатор, игнорируя – а то и преступно гася – недовольство инженеров. Он знал каждую деталь в лицо и по имени, знал, что после запуска эти тамэнах откликнутся, как только он их позовёт, но всё равно хотелось быть как можно ближе. В идеале снова самостоятельно собрать.
– Что это? – спросил Даргус, прислушиваясь.
Музыка изменилась. Музыка прорыва. Зверь слышал её с самого своего появления в Сиенуре и, не объясни Даргус, откуда она берётся, обращал бы на неё внимания не больше, чем на любой фоновый шум. Но сейчас неровный, прихотливо сбоящий ритм, диссонансные аккорды, раздражающие и завораживающие, сменила тема мощная, гармоничная и… величественная.
Не страшная, нет, наоборот, очень близкая. Такую музыку Зверь мог бы написать, если бы в полной мере почувствовал себя ангелом, а не человеком. Если б вообще никогда не оглядывался на людей.
Профессор опомнился первым. То есть нет, первым отреагировал Теодор де Фокс, будто тоже услышал новую музыку. Мгновенно напрягся, бросил взгляд в сторону прорыва. А он ведь и не слышал ничего и не видел, воспринимал инфернальное излучение, как все люди, – интуицией, шестым мажьим чувством. И сразу после того, как Теодор повернулся к прорыву, Даргус схватил Зверя за локоть. С неожиданной для старческого тела силой дёрнул на себя, в телепорт, в свой кабинет на кафедре.
– Что? Это? Такое? – спросил он раздельно. Не дожидаясь ответа – Зверь и не знал, что отвечать, – поднял палец: – Никаких «посмертных даров», ничего естественного для нас… забудьте всё, чему я вас учил. Вы – человек. Сейчас, здесь и с этого момента – на неопределённое время. Ну же!
Сказалась привычка в непонятных обстоятельствах сначала выполнять приказ, а уж потом задавать вопросы. Зверь мгновенно нацепил маску, слепленную из ассорти чужих образов. На какой-то миг в самом деле забыл всё, чему успел научиться у Даргуса. Но потом новая роль состыковалась с личностью, воспоминания, настоящие и маскировочные, слились в относительной гармонии. Он стал человеком. И вопросительно взглянул на наставника.
– Вы знаете больше меня. Даже Теодор де Фокс знает больше.
– Нечто попыталось прийти сюда. – Даргус стоял в центре кабинета, слушал.
Зверь, наверное, тоже смог бы услышать, если бы прибегнул к возможностям ангельской природы, но профессор именно это только что категорически запретил.
– Нечто? – переспросил он.
– Сущность моего порядка. Для меня, возможно, и «кто-то», я знаю его, но для людей, а значит, и для вас – «что», а не «кто». Не создание, не существо. Оно шло за вами. Во всяком случае, оно активизировалось только с вашим появлением. Я бывал на полигоне с начала расчистки местности, и прорыв никогда не реагировал так.
Зверь выругался. Не хотел. Никогда не позволял себе сквернословить в присутствии профессора, но… сорок лет в армии, что вы хотите? Никто не железный.
– Не знаю, что это, – сказал он, – но если за мной, то это может быть кто-то из… моих родственников.
Как их ещё назвать, тех, кто его ищет? А главное, как объяснить, что до сих пор не считал нужным рассказать о своём происхождении? При том, какими неприятностями оно может оказаться чревато.
Уже оказалось.
– Уходит, – сказал Даргус. – Потеряло вас. Хорошая работа, юноша. Каким-то образом вы спрятали свою музыку. Не будь вы во плоти, я и сам бы вас потерял. Потом расскажете, как вы это сделали. А сейчас извольте объяснить насчёт родственников. Мне казалось, за недели учебы вы усвоили, что явления такого рода существуют сами по себе, вне любой связи… с другими явлениями подобного рода. Взаимодействие осуществляется и приветствуется, но оно не имеет ничего общего с человеческими представлениями о родстве или семейных узах.
– Эльрик говорил, что меня ищет отец. – Несомненно, профессор Даргус гораздо больше знал о демонических сущностях и их взаимоотношениях, но у Зверя не было другой информации, кроме той, что он получил от Эльрика. – Я расскажу то, что слышал от него.
– Это намёк на то, что мне стоит обойтись без комментариев? – уточнил Даргус. – Или только на то, чтоб я не перебивал?
Да уж, иногда Зверь понимал, почему его драгоценный профессор не пользуется всеобщей любовью.
– Эльрик сказал, что мои настоящие родители – не те люди, в семье которых я родился, не те, кого я помню как семью. Меня… подменили в момент зачатия. В смысле их ребёнка подменили мной.
Когда Князь рассказывал об этом, звучало странно. Но это было больше года назад, в другой реальности другого мира, где и сам Зверь был другим. Да о чём говорить, там другим был даже Эльрик. А сейчас, после уроков, на которых Даргус учил куда более странным вещам, говорить о себе как о некоей… сказочной? мифической? сущности получилось не так уж сложно.
– Они тоже были не совсем людьми. Но ближе к людям, чем к духам.
О своей семье, той, настоящей
…не настоящей…
он мог бы рассказать много. Но он и рассказывал. Эльрику. А Даргуса интересовали не они. Не люди.
– А тот, кого Эльрик назвал моим отцом, он демон. И у него есть жена. Моя мать. Она – дух. Фейри. Она тоже подменыш и тоже вернулась от людей к нелюдям. Они меня и создали. Но оказалось, что отцу я был нужен для того, чтобы сразу после появления на свет убить мою душу и вложить вместо неё меч, поэтому мать меня спрятала у людей…
Профессор поднял брови. Потом поднял руку. Потом сжал пальцами переносицу и посмотрел на Зверя так, что тот без всякого повода почувствовал себя дебилом. Даргус умел так смотреть на любого, включая ректора. На ректора взгляд, может, и не действовал, но на остальных – стопроцентно. Что было одной из причин всеобщей неприязни.
Зверь и раньше попадал под раздачу, однако с такой выразительностью профессор смотрел нечасто.
– Так это вы и есть? Санкрист? Недостающий Меч мироздания? Оболтус, не способный даже самостоятельно прокормиться?
– Пока ещё нет, – буркнул Зверь, почему-то ни на миг не заподозрив Даргуса в способности сдать его родственникам. – В смысле прокормиться уже могу, вы же и научили, а Санкрист ещё не я. Но да.
– Я мог бы сообразить, – Даргус уселся в кресло, покачал головой, – мог бы догадаться. В Ифэренн один-единственный ангел считает, что у него есть семья. Не говоря уже о том, что он на весь Ифэренн – один-единственный ангел. Вы отдаёте себе отчёт в том, что нет никакой настоящей родственной связи между ним и остальными членами семьи или между вами и этим ангелом? Он – не отдаёт, но он ни в коем случае не пример для подражания.
– Он теперь знает, что я здесь.
– Где-то в бесконечном мире. Это ничего не значит, пока он не почует вас снова. А он не почует до тех пор, пока вы не проявите своей сущности.
«Бесконечный» было не просто словом, это было определение, чёткое, ясное и истинное.
– Получается, что мне достаточно оставаться человеком?
– Быть человеком вы ещё не умеете, – отозвался Даргус. – С учётом новых обстоятельств, надеюсь, что и не научитесь. Быть человеком значит в первую очередь принимать ответственность за других. А для вас это верная смерть.
Профессор идеализировал людей, и Зверь даже понимал, как это работает. За не поддающиеся подсчёту, не имеющие названий эпохи своего существования Даргус видел рождение и смерть разнообразнейших разумных видов, встречал множество разнообразнейших разумных созданий, все они были уникальны, все не походили друг на друга, и, хотя профессор не забывал никогда и ничего, если только не хотел забыть, первыми ему на ум приходили самые яркие личности, которых приходилось встречать. Надо думать, эти личности вызывали уважение независимо от того, к каким видам относились.
Когда-то, в былые времена, это были представители уже исчезнувших народов, а сейчас – люди.
Отсюда и идеализм. В той форме, которая подразумевает, что все несоответствующие идеалу организмы должны совершенствоваться в развитии. А лучшим стимулом для совершенствования профессор Даргус полагал… ну, собственно стимул. Палку с колючкой, которой удобно колотить несовершенный организм по спине. На каком-то этапе метод кнута, возможно, предусматривал хотя бы демонстрацию пряника, но Зверь в этом сомневался.
Соответствовать идеалу тем не менее хотелось. С идеалом ангела не сложилось, и это, видимо, семейная проблема, оставалось стремиться к идеальному человеку. Всего-то и надо было для достижения идеала – сдаться родственникам и позволить себя убить.
Зверь вообразил, что скажет Эльрик. Вообразил, что скажет Даргус. Передёрнулся. Он и сам не любил идиотов, но до Князя и профессора ему было ой как далеко.
– Обычно достаточно двоих, – заметил профессор, становясь больше, чем обычно, похожим на грифа, – двух мечей. Два меча без Звёздного были бы идеальным вариантом, но, увы, он есть.
– Я об этом не жалею.
– Вы не жалеете о том, что есть ваш де Фокс, а не меч Закона. Но даже меч создан не для того, чтобы разрушать миры, а для восстановления справедливости. Бывает так, что восстановить ее невозможно, и в этом случае… – Даргус пожал плечами. – В основном, однако, Звёздный выполняет работу одной из сторон. Поддерживает Светлую Ярость или Санкрист в зависимости от того, кто из них сдаёт позиции в войне, борется с соблазном прикончить любого из них, когда выпадает такая возможность, и избегает встречи с ними, когда они объединяются. Если один из мечей оказывается уничтожен, Звёздный занимает его место.
– Или уничтожает второй.
– Однажды он так и поступил. Светлая Ярость потеряла владельца, а Звёздный, вместо того чтобы взять на себя её обязанности, убил владельца Санкриста. Он рассказывал вам об этом?
– Светлая Ярость нашла хозяина, а Санкрист – нет, и мир накренился.
– Звёздный прекрасно справляется с работой Санкриста, – отмахнулся Даргус, – лучше и пожелать нельзя. Тот мир, о котором вы говорите, погибнет не от недостатка зла, а от переизбытка. Кто-нибудь объяснил вам, как там всё устроено?
