Воскресения Давыдова "Сны"

– Барыня, милая, не скучно тебе? Я вот решила, ну меня Марьюшка послала к тебе с рукоделием, скуку праздную разгонять. Я вот ваш незаконченный рушник взяла да накидку аналойную. Вдруг ручками захотите во славу Божию. Аня не поняла, что такое аналойная, поэтому взяла рушник, посмотрев на него, она очень удивилась, что красоту такую, да еще и гладью, сама вышивала. Но только она решила начать вышивать, переживая, что не помнит, как руки, будто лучше ее знали, что и за чем делается и куда втыкается иголка, и как лучше стежок положить, и как без узелка шить. Удивленная сама себе, Аня с таким удовольствием стала вышивать, что почти не слышала, о чем рассуждала, сидящая рядом Катерина. Вышивала она какой-то интересный орнамент с розами, в приятных пастельных тонах. Розы обвивали деревянную решеточку, распускали свои розовые бутоны в разные стороны и цвели, как живые.

– Барыня, как же у вас хорошо получается. Отец Феофан будет очень доволен. Он так любит вашими рушниками иконы в алтаре украшать. Так и будет в этот раз, вот увидите, милая, так и будет.

Все остальное время за вышивкой они провели в молчании, Катеринина очень редко шептала на вздохе, что-то похожее на молитву. А Анна все думала о храме, о том, что она ничего не знает о церковной жизни. В храм она никогда не ходила, хотя ее всегда туда тянуло.

Незаметно за трудом рукодельным прошло около трех часов, и Катерину позвали помогать на кухне готовить к ужину приборы. Катя убежала и Аня, потянувшись, решила пройтись по двору, так не хотелось ей в дом. Спустившись с крыльца и пройдя метров пятьдесят по насыпанной дорожке, глядя на веселящихся босых детей, Ане тоже захотелось разуться и почувствовать мягкость дворовой травы ногами. Разулась, и пустилась по этой траве, а ножки…

– Ай!, – Не привыкли к таким испытаниям. Заохав, она замедлилась в своих движениях и на цыпочках, стала пробираться обратно к тропинке, где оставила свои туфельки. Женщины, которые чистили дорожки, умилительно засмеялись и, так искренно жалеючи Аню, воскликнули:

– Барыня, солнышко вы наше, зачем же вы так себя?

На что Анна не знала, что ответить и, только улыбнувшись, пожала плечами. Подойдя к ним из любопытства, она увидела, что они очищают дорожки от застывших каплей воска.

«Видимо, в храме идет генеральная уборка, не хорошо не помочь», – подумала Анна.

– А я могу чем-нибудь вам помочь, – спросила она, собирая в косу растрепавшиеся волосы.

– Нам незачем, барыня, а в храме поди спроси, там девушки окна и оклады моют.

Только Аня хотела войти в храм, как ее окликнул мужской голос. Это был ее отец, он вернулся из деревни и очень был рад видеть свою ненаглядную дочурку. Аню захлестнул поток радости и с чувством полной уверенности, что это ее папа, она со всех ног кинулась к нему навстречу. Обняв ее и поцеловав в лобик, Иван Гаврилыч со вздохом облегчения проговорил

– Ну вот, узнаю своего непоседливого ангелочка. Как твои дела? Чем занимала себя сегодня?

Аня начала свой рассказ о проведенном дне, и они пошли в дом в обнимку. Иван Гаврилыч слушал Аню с улыбкой, не переставая умиляться ее восклицаниям о красоте природы. Зайдя в дом и дойдя до кабинета, он открыл дверь перед Аней и сделал жест рукой, приглашая ее вовнутрь. Аня зашла в отцовский кабинет, прошла и села на кушетку. Отец сел за свой стол и, открыв какую-то тетрадь с какими-то цифрами, дождавшись окончания Аниного рассказа, сказал:

– Доволен я своей поездкой в деревню. Дела у нас идут хорошо. Посадки заканчивают, в срок укладываются. Хорошо, что Троица нынче поздняя, все успеваем.

– Это очень хорошо, – сказала Аня, улыбаясь отцу, и чтобы поддержать добрую беседу, добавила, – теперь главное, чтобы год был урожайным.

Так и прошло время в разговорах о делах, погоде, хозяйстве. Иван Гаврилыч иногда что-то записывал в свою тетрадь, Аня то сидела, то прохаживалась и разглядывала книги. Аня все больше чувствовала расслабление и спокойствие.

Увидев, что Аня внимательно разглядывает книги, Иван Гаврилыч, подпирая рукой подбородок, пробормотал:

– Дочунь, приглядела, чем займешь свою ясную головушку перед сном?

И Аня с хитрой улыбкой, кивая головой, выбрала себе книгу для чтения. Это был сборник стихов разных авторов, известных и не очень.

Взяв разрешение унести книгу в свою спальню, Аня вышла из кабинета и поднялась по лестнице на второй этаж. Она была немного удивлена своему восприятию окружающего. Ей не была обстановка в диковинку, как утором, она точно знала, что, где и зачем стоит, кто и когда это туда поставил или положил. И дверь в свою спальню ей не пришлось искать, она точно знала, какая из восьми дверей ее. И что находится за остальными, она тоже знала.

Этот мир будто существовал в ней давно, и она в нем знала себя. Все было живым и настоящим. И Аня уже не думала о том, чтобы скорей проснуться, ее не пугала неизвестность этой жизни. Она просто стала забывать о городе, с его шумными раздраженными людьми, о работе, потому что история сама прикоснулась к ней. И даже про кота она уже не вспоминала.

Зайдя в спальню, она положила книгу на прикроватный столик, который смирно стоял на трех своих изогнутых ножках, и подошла к окну. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула и расплылась в улыбке. Алый свет ранней зари окутывал все вокруг, даже сквозь опущенные веки он был ярок. Аня открыла глаза и оглядела окрестности: двор, в котором бегала ребятня детсадовского возраста, храм, у которого женщины уже закончили чистить дорожки и подметали крыльцо, небольшой хозяйственный дворик, в котором куры бегали, как маленькие белые и рыжие пятнышки и часть конюшни, в которую шли двое мальчишек, неся в руках ведра.

Все занимались привычными делами и не обращали внимания как алый от заката воздух преображал дома, деревья, траву и их самих. Обычная жизнь в необычном свете. Привычное в невероятном…

Но тут постучали в дверь, заглянула Катеринка и сказала, что ужин подан и можно спускаться вниз.

– Скажи папеньке, я сейчас буду, – ответила Анна и подошла к зеркалу, чтобы причесать и собрать волосы под гребень, который папа привез ей из города в последний раз.

Спускаясь по лестнице, Аня встретила Татьянушку с кувшином в руках. Она шла налить чистой воды в кувшины для питья, что стоят на туалетных столиках.

– Ой, барыня, а вы не стали переодеваться к ужину, – вдруг сказала она, не останавливаясь, но тут же осекшись, добавила – простите. Ангела за трапезой, вам и барину.

Аня, не успев ничего ответить, просто кивнула головой и пошла дальше.

У двери в гостиную стояла Марья Петровна, вытирая руки о фартук. Она улыбнулась Ане и кивнула головой. В гостиной рядом с сервантом стоял небольшой обеденный стол, на котором уже было накрыто. Стояли разносолы, нарезки, графины с морсами и компотами, не было только основных блюд. Всего было, как всегда много, но помаленьку – на двоих. У стола ее уже ждал отец. Он стоял, слегка покачиваясь вперед-назад в глубоком раздумье, держа одну руку за спиной, а в другой маленькую рюмочку с наливкой.

– Ну вот и Анюнька пришла. Будем ужинать. Марья Петровна, прошу, неси горячее. Садись моя хорошая, – обратился он к Ане, – будем с тобой щи хлебать, – сказал он и одним махом рюмочку опустошил. Довольно крякнув от выпитого, он перекрестился, благословил еду и сел сам.

– Знаешь, через три дня Троица, – начал отец издалека, – я же тебя обещал после нее в город свезти, к тетке твоей Параскеве Семеновне погостить. Ты еще не передумала? А то дома останешься, тут же вон как хорошо – птички, лес.

– Как благословите, тятенька, – ответила Аня, уже во всей полноте ощущая себя дома.

– Да не слушай старика. Что тебе молодой в деревне киснуть. Я, конечно, скучать буду, но и в свете показаться надо, и платья модные поносить. Кому их тут показывать? Курам? – развел руками и сам засмеялся от своих слов. – Отвезу. Погостишь у тетки, она тоже рада будет.

Доев суп и принимаясь за студень, Иван Гаврилыч не упустил возможности задеть и тему замужества:

– Ты у меня уже девица сильно на выданье – начал он, – двадцать один годик малышке, – уже не шутки. Пора и о женихах подумать. Хотя, чего таить, не хочется тебя от себя отпускать, но с другой стороны внуков тоже хочется.

Аня не знала, что и сказать. Она только привыкла быть здесь, только почувствовала себя дома, как ее уже замуж выдать хотят. В общем, хоть Аня и чувствовала себя дома, но вопросов оставалось не разрешенных еще очень много. Густо покраснев в ответ на ухмылки отца, она не безуспешно сменила тему на хозяйственную и охотную. Те, что отец так любил и мог говорить упоительно часами, ничего не спрашивая и не ожидая ответов.

Доев ужин и помолившись с благодарением, Иван Гаврилыч подошел к Анне и, поцеловав ее в макушку, пожелал спокойной ночи. Выходя из гостиной и встретив Марью Петровну, поблагодарил за вкусности и сообщил ей, что со стола можно убирать. Аня, допив чай, встала из-за стола, перекрестилась и пожелала Марье Петровне спокойной ночи.

Поднимаясь в свою комнату, она думала, что спать еще не хочет, что приготовит наряд на завтра и прочтет, взятую у папы книжку. В спальне, умывшись и переодевшись ко сну, она уселась на мягкую кровать, и уж было взяла книгу в руки, но день, проведенный на чистейшем воздухе, дал о себе знать, и она не смогла сопротивляться сну. Заползла на подушку и уснула крепко, провалившись в мир снов.

Утром ее разбудил назойливый будильник и непрекращающийся гул машин за окном. «О нет, как же громко», – подумала она о машинах. Кот мурлыкал у подушки, ожидая ее пробуждения. Все было как обычно, как обычно до этого сна… И тут до Ани дошло, что она проснулась и поместная деревня была лишь сновидением. Она не знала, радоваться ли ей, что приснился чудный сон, в котором она отдохнула от рабочих будней, или печалиться, что это был всего лишь сон, и теперь ей снова нужно идти на работу, перехватывая бутерброд по дороге.

Взглянув на часы, она поняла, что лежать дольше нет возможности. Вскочив с постели, в обычной спешке поставила чайник на плиту, дала коту поесть и убежала в ванную комнату, где пыталась расчесаться и почистить зубы одновременно. Одевшись и перехватив чаю с бутербродом, вздохнув о Марьюшкином хлебе, Анна вышла из дома. Направляясь на остановку, она думала про свой странный, но такой реалистичный сон. О том, что ей понравилось в нем. О том, что он для нее был более реальный, чем то, что вокруг нее сейчас. Но шум современного мира мешал ей мечтать. Он звучал так грохочуще громко и назойливо. «Странно, – подумала Аня, – раньше я его не замечала совсем, а теперь город стал похож на муравейник или даже на пчелиный улей, в котором все несутся и жужжат. Бррр».

Не успела Аня прийти на остановку, как подошел ее автобус. Зайдя в него, она уселась поближе к окну, вспоминая прожитый чудный день в деревне. Ощущение было такое явственное и приятное, что улыбка не сходила с ее губ. Казалось, что она месяц жила в деревне, где «все включено».

На работе ее ждали, как всегда, бумаги, документы, дела. Разговаривать было не с кем, да и некогда. Один раз ей только сказал встретившийся в коридоре коллега, что она вся сияет, как будто вернулась из отпуска, на что она нелепо отшутилась, не имея сил сдержать счастья.

Больше событий за день не было, кроме скандальной женщины на кассе супермаркета, в который зашла Аня после работы, чтобы купить хлеб и молоко. Голова болела страшно от всех этих шумов современности: от шума моторов машин, от работы отбойных молотков дорожников, от щелканья счетчиков светофоров, от пищания кассовых аппаратов. Придя домой, она не стала включать телевизор, ее не интересовало, что происходит в мире, а музыку с ее грохочущими басами слушать не хотелось вовсе. Сварив лапшу с сосисками и, поужинав этим, она поймала себя на мысли, что уже скучает по разносолам Марьи Петровны. Кот не знал стряпни этой чудной женщины, поэтому уплетал сосиски за обе щеки.

Помыв посуду и закинув в стиральную машину белье, Анна зашла в спальню с острым желанием что-нибудь почитать. Что-нибудь легкое и романтическое. Взяв книгу с полки, она устроилась на кровати поудобней. Кот не упустил возможности получить свою вечернюю порцию ласки и, свернувшись клубочком, громко засопел в тихом сне.

Аня начала читать книгу и незаметно для себя уснула. Будильник был заведен, дела по дому сделаны и торопиться никуда не нужно, и надежда, что сон повторится, не отпускала Аню весь день.

Глава 2

Чудным солнечным утром щебетали прекрасные птицы, и нежный лесной воздух окутывал сонную Аню. Она поняла, что вернулась в свой сон и так обрадовалась этому, что не удержалась и воскликнула – ««Ура»!

На него-то и прибежали Татьянка с Катериной.

– Барыня, что случилось? – говорили они наперебой, запыхавшимися голосами. Аня знала, что они не поймут ее радости, и поэтому ей ничего не оставалось, как сказать, что приснился замечательный сон, и теперь она в наилучшем настроении.

– А-а-а…, – загадочно протянула Татьяна и, толкнув в бок Катерину, попросила ее помочь перелить воду в кувшин. От аккуратного переливания воды бабочки из радужных брызг так и не разлетелись по комнате, но Аня не расстроилась и уже сама с удовольствием нырнула за ширму, скинула с себя ночную рубаху и забралась в таз.

Водица была чудная. Взвизгнув от ледяной стужи, Аня взбодрилась и проснулась каждой клеточкой своего тела.

«Утро вышло замечательное», – думала Аня и поспешила к шкафу. На этот раз она уже знала, что в нем есть и что ей очень хочется сегодня надеть. Катеринка опередила ее на пути к шкафу, подскочив к нему, она достала оттуда три платья: синее и два белых с лентами и кружевами разного цвета. Но того, которое так хотела Аня, не было.

– Катюш, – сказала она, – а достань-ка мне то яркое светло-зеленое с мелкими цветочками, хочу его сегодня надеть. Настроение яркое, весеннее.

Катерина достала Анне желаемое платье и помогла ей одеться. Платье было хоть и яркое, но нежное. Круглый, не слишком глубокий, вырез обрамляли белые и светло-зелёные кружева в три ряда, сменяя друг друга по цвету. Пышные недлинные рукава с отделкой из лент и малюсеньких бантиков придавали ему особый шарм. Завышенная талия и двойной подол до самого пола, который заканчивался кружевами того же рисунка и качества, что и на декольте, только гораздо шире. На нижнем ярусе белые, а на верхнем, что выше как раз на ширину кружева, светло-зеленые. Все платье было усыпано мелкими белыми цветочками, что создавало ощущение воздушности и кружевности…

– Что-то ты сегодня тихая, – начала Аня вдруг, – у тебя все хорошо?

– Да не обращайте на нее внимания, – махнула рукой Татьяна, – ей от Марьи Петровны уже с утра попало, подносы барские пороняла. Ой, и шуму наделала, Марью Петровну чуть удар не хватил.

– Да ладно тебе, – чуть не плача, сказала Катерина, – Марьюшку больно жалко, перепугалась она сильно.

– Ох, наша Марья Петровна, – с нежностью покачала Аня головой, и, как бы встрепенувшись, продолжила, – Татьянушка, заплети мне в косу эти ленты, как ты умеешь. – Подошла к зеркалу и, взяв в руки светло-зеленую и темно-зеленую ленты, села перед зеркалом и начала сама себе волосы расчесывать. Татьяна, подойдя к ней и взяв ленты, стала от самой макушки как-то интересно переплетать волосы то одной лентой, то другой. И так это ловко у нее получалось, что, когда она закончила, получилась очень красивая коса: большая с рисунком из ленточек. Закончив работу, Татьяна взяла маленькое зеркало в красивом окладе с одной резной ручкой и поднесла его сзади, чтобы Аня смогла рассмотреть косу. Получив от Анны одобрение, она одним махом перелила из таза в ведро ту воду, которой окатили сонную Аню и пошла из комнаты. Катеринка прискоком побежала догонять Татьяну, прихватывая по пути полотенца и ночную рубаху Ани.

Когда они ушли, Аня, встав с пуфа, так потянулась руками вверх, что поднялась на цыпочки. Опустив резко руки вниз и громко и весело выдохнув, она подбежала к окну и подставила лицо яркому солнышку.

– Анюнька! – услышала она со двора радостный восклик, – спускайся, завтракать будем вместе. Открыв глаза, она увидела машущего руками отца и, как всегда, скачущих вокруг него трех гончих. Он к ним относился с особой отеческой теплотой, они это чувствовали и платили ему верной нежностью.

Аня весело выскочила из своей спальни, и почти вприпрыжку сбежала с лестницы вниз. На ее шумный бег уже собрались радостные собаки, встречая ее скулением и прыжками. Вошел в дом и не поспевающий отец. Чтобы прекратить баловство разыгравшихся собак, которые чуть не валили Аню с ног, ему было достаточно кашлянуть с недовольством, и они виновато разбрелись по сторонам.

Крепко обняв любимую дочурку и поцеловав ее в лобик, он спросил ее, как спалось и не приснилось ли ей чего страшного. «Надо же, как будто знает», – подумала Аня и не стала тянуть с ответом,

– Снилось, тятенька, какая-то неразбериха и суета одна, но, когда я проснулась, благодаря такому ласковому солнышку, настроение сразу стало великолепным.

– Ну и на том хорошо, – облегченно вздохнул Иван Гаврилыч и, обняв за плечо Аню, повел ее на террасу, – ты же не против опять позавтракать на улице? Там такая погода чудная. Не хочется упускать момент.

– Конечно же, не против, – сказала Анна и широко улыбнулась. В ответ отец прижал ее еще сильнее, и так они и вышли на террасу.

Выйдя на улицу, они остановись, чтобы полюбоваться видом. Все существовало как будто само по себе, и деревья росли так свободно, словно их никто не сажал, и хозяйственные постройки, сами выросли как грибы из ниоткуда, и люди, занимающиеся дворовыми работами, сами знали, куда им идти и что им делать. Но при этом во всем чувствовалась хозяйская волевая рука, которая была и указом, и помощью, и защитой.

– Барин, чего двери загородил, подносы сам хочешь таскать? – Вдруг прервала Марья Петровна Анины размышления о хозяйстве. Так с барином можно было разговаривать только ей.

– Прости, прости, хозяюшка, не подумал я, – стал оправдываться Иван Гаврилыч перед своей крестьянкой, будто нашаливший малец перед матерью. Марья Петровна в этот момент хладнокровно прошла до стола и поставила тяжелый поднос. Обернувшись и утерев лоб рукавом, она с открытой и нежной улыбкой ответила:

– Бог простит, Иван Гаврилыч. Все, можете садиться за стол, а я пока чай заварю из молодых трав, которые девушки вчера собрали, – сказав это, она пошла в дом, приложив руку тыльной стороной к пояснице. Это было ее обычное положение руки при ходьбе с пустыми руками.

Марья Петровна столько времени проводила на кухне, что придумала целую систему, как отдохнуть, не отдыхая. Если что-то взбивала венчиком в миске, она прикладывала локоть на стоящий рядом со столом шкаф и укладывала туда голову, резала все только сидя за столом, положив при этом ноги на маленький, стоящий под столом, табурет. В храме все знали, что левый угол проема в притвор занимать нельзя, там стоит Марья Петровна. Она прислонялась к углу спиной, подложив под поясницу руки, а иногда даже, когда совсем была уставшая, клала голову на этот угол и так молилась.

Марья Петровна была на особом счету у Ивана Гаврилыча, потому что после смерти Татьяны Семеновны, матери Анны, она помогала ему во всем, что касалось воспитания дочери.

Заморских учительниц Иван Гаврилыч не желал выписывать, чтобы те не испортили светлую голову ребёнка своими просветительскими штуками. Образованием Ани занималась тётка, а бытовым вещам училась Аня у рукодельницы Марии Петровны. Она была вдовой и снова замуж не собиралась, хоть и сватались к ней мужчины, даже не маленького достатка.

Ивану Гаврилычу тоже представлялись разные дамы, так как мужчина он был видный и без дурных наклонностей, имел чин приличествующий двору доходную усадьбу с 5 деревнями и просторную квартиру в Петербурге.

Птицы не переставали щебетать наперебой с разговорами людей, выполняющих работу на дворе и так же, как и люди бегали по нему с разными веточками и букашками. Было забавно видеть, как они обходят, друг друга, не боясь и не мешая.

– О, ветер влажный подул. – прервал своей фразой Анино наблюдение, почавкивающий Иван Гаврилыч, – знать, дождя надо будет ждать.

– Нужен уже дождик, – включилась в беседу Аня – деревьям умыться надо, полям всходы напоить. А какой воздух станет…

Аня завела от удовольствия глаза. На что Иван Гаврилыч рассмеялся и добавил

– Н-да, мечтатель ты знатный. Вон уже сколько насочиняла. Кабы ни твой возраст, сидеть бы тебе еще в девках. Мне сегодня надо будет со Стефаном к деду Филиппу заехать. Каких-то он трав по заказу Марьи Петровны уже заготовил. Тебе ничего у него спросить не надо?

Дед Филипп был местный травник. Никто не знал сколько ему лет. Жил он уже очень давно, но был бодрым и здоровым. Умудрялся даже с молодёжью в горелки играть. Слава о нем разнеслась на многие версты вокруг. Со всех соседних селений приходили к нему люди за целебными травами от разных недуг.

– Нет, тятенька, мне дедушка в прошлый раз много дал трав, а у меня почти ничего не болело, – ответила Аня, подбираясь к рыбному пирогу.

– Ооох, чаек знатный. Молодцы девоньки, вчера на славу листочков, цветочков насобирали, – продолжил тему трав Иван Гаврилыч. – Мне даже не нужно из города чай аглицкий везти, у нас тут вон какие плантации вкусностей, – сказал он это прихлебывая травяной чай из широкой чашки. – Хотя нет, – добавил он – там вкус другой, да и что скажет Пётр Лукич. И так меня «деревней» кличет, сам как будто в деревне не живёт, – ухмыльнувшись отвалился на стул Иван Гаврилыч.

– Да-а-а, Пётр Лукич знатный шутник. Как он тебе тогда лошадь ряженую прислал, – засмеялась Анна, – а кур крашеных на Пасху.

– Да помню, как дворовые бабы этих кур перепугались, – ответил Иван Гаврилыч, – поди знай чаво от него на Троицу ждать.

Усадьба Петра Лукича стояла совсем недалеко от усадьбы Ивана Гаврилыча. Они дружили ещё при жизни Татьяны Семёновны, а после её смерти Пётр Лукич все время старался подбодрить друга то шуткой, то розыгрышем. Это он подарил тех 3 гончих, что почти всегда вились возле Ивана Гаврилыча, и это он приучил его к охоте, так как сам был охотник заядлый. Жизни себе не представлял без неё, и разговоры все сводил к ней. На все всегда находилась история, которая случалась непременно на охоте.

Иван Гаврилыч же, хоть и увлекся этим занятием, но страсти убивать зверят, как он говорил, он не испытывал.

– Ну что ж, тятенька, хоть повеселишься, – продолжала Аня, – а то весь в трудах.

Тут пришел Стефан и сообщил, что коляска готова и можно ехать в деревню.

– Ну вот и ладненько…, – сказал Иван Гаврилыч, допил спешно чай, помолился, чмокнул Аню в лоб, пожелав ей добрейшего дня и отправился за Стефаном.

Стефан был очень образованным человеком. Барин позаботился дать ему образование в городе, так как увидел в нем способности. Стефан же, обучившись, не остался в городе, а решил всячески помогать Ивану Гаврилычу в ведении хозяйства. Он был человеком порядочным, добрым, но не словоохотливым. Всё про всех знал, но терпеть не мог сплетни и сам их не разносил. Его очень любили и уважали крестьяне.

Аня, доев, помолилась, взяла несколько тарелок и пошла на кухню, чтобы сказать, что можно убирать со стола. Зайдя на кухню, она увидела привычную картину: Марья Петровна у рабочего стола. В этот раз она увязывала принесённую с усадебного огородика зелень в пучки, а вокруг в присущей им суете скакали две, как будто помощницы – Катеринка и Татьянка. Одна набирала пучки из зелени, лежащей в корзинах, а другая вешала у двери на специальные крючки готовые связанные венички.

– Ой, барыня к нам заглянула, – сказала Татьяна, не отрываясь от процесса создания травяных веничков.

– Ох ты, ахоньки, – всплеснула руками Марья Петровна, – миленькая моя барынька, что-ж ты сама-то тарелки. Кликнула бы Катеринку…

– Я мигом, – бросила зелень Катерина и, утирая руки о подол, поскакала на террасу.

– Стой, подносы забыла, неугомонная. – остановила ее Марья Петровна. Та двумя прыжками подскочила к подносам, взяла средний по величине и умчалась из кухни.

– Вот егоза, – проводила ее взглядом Марья Петровна и обратилась к Анне, – можем чем помочь тебе Аннушка?

– Нет, нет, что Вы, милая Марьюшка Петровна, это я вам помощь свою должна предлагать.

– А что нам тут помогать? До осени горячки не будет. Да и в траве платье твоё красивое марать жалко. Фартук не спасёт его, – сказала Марья Петровна, оглядела Аню с ног до головы и добавила, – красивая у нас барыня выросла. Храни Господь тебя и твою красоту.

Аня улыбнулась и, пожелав Божией помощи, вышла из кухни. В коридоре остановилась в раздумьях, чем заняться и куда пойти. Тут с террасы, неся поднос, появилась Катеринка. Тяжёлый поднос остепенил её прыть, и она шла медленно и осторожно, чтоб не побить хозяйскую посуду.