Сдается ей, волнуясь и шутя,
И пусть творят легенды и молитвы,
Царь деву победить им всем нельзя.
Наполеон мечтает о Марысе,
И Тамерлан грустит во тьме ночной.
Напрасно тучи черные нависли,
Он с ней сражался, снова не с Москвой..
И воеводы говорят о чуде,
И хмурится устало юный князь.
Не верит, что сражения не будет.
Воитель уходил во тьму, смеясь.
Батый и непокорная княжна
Батый сердит, сгоревший Киев внемлет,
Но не понимает грозных слов,
Он, покоривший призрачную землю.
Еще пирует у ночных костров,
И русский князь, покорный и усталый,
Не хочет пить кумыс его речей,
И где-то, словно горлица, взлетала
Княжна над ним, и уносилась в степь.
Мир покорен, но не послушен хану,
И надо что-то резко изменить.
Там колокол, звеневший неустанно,
В Софии обещает схоронить…
Батый сердит, он верит, что проснется
Страсть и надежда в душах у славян,
И мир татарский с Русью – вот где Солнце,
Соединится, от мечтаний пьян
Надеется, батыры там родятся,
Сильны, как русы, и красивы, но,
Какой-то бес все продолжал смеяться,
Отравлены и думы и вино.
Сквозь дым пожара к пропасти княгиня
С наследником шагнула с высоты,
Батый багряный плащ легко откинет,
И встанет отрешенно у черты,
Волхв и священник в этот миг едины,
Все против хана, Киев догорит,
Князь Ярослав, узрев его руины,
Ходил по пепелищу до зари…
И никого в тумане не осталось,
И степь зовет Батыя в грозный час,
Лишь тень княгини пред конем металась
И исчезала, колокольный глас
Ему приснится позже, на закате,
И встрепенувшись, он пойдет на Русь.
И вдохновенье дикое охватит,
Там воины воскресли, там дерутся….
Там тень княгини, им непокоренной,
Сведет в могилу, и хрипит Батый.
Князь Ярослав седой и отрешенный,
Смотрел с тоской на даль степей и ширь.
И Александр, победитель шведов,
Придет к нему с поклоном на заре,
Но Русь жива, и путь ее неведом,
В жару, в степи там сокол на заре,
Как древний Волхв, несет ему проклятье.
И победитель воет от тоски,
И ведьма, сотворившая заклятье,
Смеется сквозь туман, к нему летит.
И окруженный женщинами, дремлет,
Готов весь мир швырнуть к ее ногам,
Батый сердит, он проклинает землю,
Которую я хану не отдам.
Князь Александр склонил пред ним колени.
Мир пошатнулся, Киев догорел,
И только волхв далекий вдохновенно
Батыя извести всегда хотел.
Он, покоривший призрачную землю,
Еще пирует у ночных костров,
Батый сердит, сгоревший Киев внемлет,
Но не понимает грозных слов….
Мой Рыжий ангел
Гадает рыжий ангел на ромашке,
Галдят в тумане призрачные птицы,
В разгаре лето, хочется поблажки,
Но жар палит устало и сердито.
У озера лесного феи дремлют,
И кот Баюн в финале новой сказки
Покажет нам ту призрачную землю —
Лес заповедный и русалок маски….
За ними звездно, лица не скрывая,
Не отражаясь в озере безбрежном,
Они еще нам жизнь натанцевали,
Когда смотрели в пропасть безмятежно.
Гадает рыжий ангел на ромашке,
И все там получается так складно.
Как в ласковом, забытом мной романсе,
Звезда сияет, тихо и отрадно.
От чаянья любви вздыхают души,
И притяженье так влечет в аллею.
И только гром внезапный все нарушит,
Толкнет в объятья, там цветок алеет.
Исполнит он желанье наше, знаю.
Последний лепесток твердит, что любит.
Там на ромашке ангел мой гадает,
И молния осветит и разбудит
Чертенок за левым плечом
Чертенок за левым плечом усмехнулся,
О чем-то запел, рог устало чесал.
– Смотри-ка, а он к тебе снова вернулся,
Как странно, признаться такого не ждал.
Сама удивленно и долго смотрела
На звезды и бездны в тиши у окна,
Вернулся, казалось, что не было дела,
И знала, что я ему вряд ли нужна.
Но жизнь удивительней сна или сказки,
И вряд ли мы что-то могли угадать.
Чертенок посмотрит из мрака с опаской.
– Ну, если ее ты заставишь страдать.
Смеется:– Какой ты оранжевый ныне,
А я так устал от зеленых чертей,
Без вас задыхался я в знойной пустыне,
И понял, что стал я чужой и ничей.
Соскучился, ну принимайте же, братцы,
Всегда для гостей был приют на Руси,
Признаться не верил, что в силах добраться,
И все же дошел, ты пойми и прости.
– Смотри-ка, а он к тебе снова вернулся,
Как странно, признаться такого не ждал.
Чертенок за левым плечом усмехнулся,
О чем-то запел, рог устало чесал.
Смерть поэта
Как только ночь коснется мирозданья,
И выпито прокисшее вино,
Сосед-поэт, забыв про все страданья,
Читает Блока, от любви хмельной.
Он на балконе, словно на трибуне,
Забытого Неронова дворца,
Читая Блока, уверяет, будет
Прекрасной Дамы свет, и тень лица
Испитого в тумане проступила,
Несмело, но достали пистолет
И на разборке, средь бандитов мимо
Летящих, был в ту ночь убит поэт.
Прекрасной дамы утонченный профиль,
Она коснулась онемевших губ,
Сирены, полицейские: – Все пропил.
Пришла старушка: – Что ж вы душегубы.
И Блок смотрел с небес на эту драму.
Он за спиной Двенадцати затих.
Погиб поэт, суровый и упрямый,
И на рассвете даже ветер стих.
Братки дела, как и всегда, решили,
Сгорел не Рим, но где-то в тишине
К нему друзья забытые спешили
И утверждали: «Истина в вине».
А мы вины своей не признавали,
И радовались – Пуля не ко мне.
И только тени дивные мелькали,
А истина, конечно же, в вине.
И вот теперь, забыв про все страданья,
Читает Блока в небесах хмельной.
Как только ночь коснется мирозданья,
И выпито прокисшее вино.
