– Когда был я мал, мудрые люди учили меня: жил один человек, и звали его Мундильфари, – мужественно скрывая тоску, завел Торвард. – У него было двое детей, столь светлых и прекрасных ликом, что дочь свою он назвал Солнцем, а сына – Месяцем…
Беседа продолжалась: каждый конунг, желающий получить благословение богов, сначала должен доказать, что знает этих богов и тот мир, который они устроили. Особой премудрости в этом нет: все дети знатных родов учатся этому еще до того, как получат меч. Солнце и месяц, ход звезд и течение ветров, палаты богов и сокровища, которыми они владеют, – все это было давно затвержено, и Торвард отвечал, почти не думая, а только глядя на Эрхину, любуясь ее лицом и вслушиваясь в звук ее голоса. Эрхина встретила его взгляд, в котором отражалось многое, но не мысли о первых великанах из Бездны, – и вдруг смутилась, по лицу ее прошла легкая тень, она запнулась и не сразу вспомнила свой следующий вопрос.
– Хотелось бы мне узнать, как звался первый конунг Фьялленланда и каковы были его деяния? – все же нашлась она, но в ответ на ее смятенный взгляд Торвард весело улыбнулся.
– Первый конунг Фьялленланда звался Торгъёрд, и был он сыном Харабаны Старого и Хальмвейг Жрицы, – отвечал он, почти не пытаясь подавить улыбку, совсем не вязавшуюся с обрядом, на что ему было наплевать. Он видел, что она угадала истинное направление его мыслей, и эта ее догадливость послужила очень благоприятным знаком.
Эрхина глянула на него с упреком: он портил обряд, он сбивал с толку ее саму, но она не могла сердиться. Этот человек, и видом, и поведением так непохожий на то, к чему она привыкла, сам казался таким огромным и достаточным, что мог быть соперником обряда, а не его рабом. Ее пронизывала дрожь, чувство неуверенности, беспокойства – и это на ее собственном троне! Как осуществляется слияние мужского и женского начал во вселенной, Эрхина знала прекрасно, но вот человеческой влюбленности ей было научиться негде. Любви вне храма она не знала и оттого не понимала природы собственного волнения. В этом Торвард оказался гораздо умудреннее.
– От него осталось в наследство три вещи: это щит, амулет-торсхаммер и кубок, – продолжал Торвард, теперь уже с намеренной важностью в голосе, но смотрел на нее, словно говорил: и дались тебе эти глупости! – Вот этот кубок.
Торвард сделал знак, и Сёльви вынул Кубок Кита, тот самый, что кюна Хёрдис подавала сыну при встрече. Эрхина слегка наклонилась со своего высокого сиденья, стараясь сохранять на лице невозмутимо-внимательное выражение. Уже сорок раз этот кубок привозили сюда из-за моря и показывали перед Троном Четырех Копий – именно он был свидетельством рода и права на власть.
– А вот амулет моего рода.
Торвард поднял руку, расстегнул маленькую золотую застежку на вороте рубахи, мелькнула полоска смуглой кожи на груди – он вынул из-под одежды торсхаммер на ремешке, но этому простому движению он каким-то неприметным образом сумел придать такой смысл, что Эрхина со смятением ощутила, что кровь приливает к ее щекам. Это уже слишком!
И вот тут она кое-что поняла. Ее волнение было вызвано влечением, а на человека, который его внушает, невозможно смотреть сверху вниз! С самого начала он перевернул весь обряд: гость прибыл сюда получить от нее священный дар, а вместо этого предлагал свой. Это дерзкое своеволие смущало и сердило Эрхину, выбивало у нее землю из-под ног, и она просто не знала, что ей об этом думать.
– Хотелось бы знать: кто были дети Торгъёрда конунга? – строгим, звенящим от волнения и гнева голосом спросила она, но ее негодующий взгляд встретился с веселым, блестящим взглядом темных глаз, ничуть не смущенных. А упрекнуть его вслух означало бы признать, что его неуместные поползновения достигают своей цели!
– Дети Торгъёрда были Тордьярв Сокрушитель, Тормунд Отважный и сестра их Гленхильд Белорукая…
Сорок поколений своих предков Торвард знал на память. Иначе нельзя: знание своего рода дает право требовать наследство. Перечисляя их, он все же отчасти устыдился перед предками своего легкомыслия и стал держаться строже. Эрхина вздохнула с облегчением: она никак не ждала таких сложностей от этой беседы, самой простой части обряда! Ничего из им сказанного для нее не являлось новостью, и это подкрепило ее уверенность – она опять чувствовала себя Богиней, милостивой и всеведающей.
Конечно, она не могла помнить наизусть всех конунгов, ведших свой род от восемнадцати сыновей Харабаны Старого. В те дни, пока фьялли ждали встречи с ней, она слушала предания о потомках Торгъёрда Принесенного Морем, и все это еще было свежо в ее памяти.
Но оставалось кое-что, чего не знали даже туальские певцы, хранившие в памяти все предания Морского Пути.
– Хотелось бы мне узнать: как кончил свой путь по земле твой отец, Торбранд сын Тородда? – задала она вопрос, когда имена тридцати девяти предков были названы.
Это означало, что пора переходить к главной цели этой встречи. Прежде чем новый конунг будет введен в храм, Богиня ушами своей верховной жрицы должна услышать, как окончил свой жизненный путь прежний. Каждый из наследников приезжал сюда с песней о смерти своего предшественника, а певцы-хранители Аблах-Брега запоминали ее и передавали дальше. Их жило здесь несколько десятков, и все вместе они составляли неповторимую, огромную, хранимую только в человеческой памяти летопись королевских родов Морского Пути и островов.
Для исполнения песни Торвард привез с собой Флитира, сына Альвора Светлобрового из усадьбы Горный Вереск, носившего прозвище Певец, потому что он обладал самым звучным и красивым голосом в Аскефьорде. Флитир, в свою очередь, привез с собой арфу: особую, только для самых торжественных случаев, уладской работы, украшенную узорами из золотой проволоки, врезанной в дерево. Песня, которую ему предстояло спеть, была совсем еще новой, и до того она звучала только два раза: в первый раз над курганом Торбранда конунга при погребении, второй раз – в гриднице Аскегорда, когда сам Торвард узнал, как погиб его отец. Складывали ее Эрнольв Одноглазый и один из слэттов, Скельвир Медвежий Дух, – очевидцы тех событий.
Флитиру поставили резную скамью возле очага, перед кипящим котлом, и он начал рассказывать, трогая пальцами струны арфы, словно проверяя, готовы ли они:
– Конунга звали Торбранд сын Тородда. Он много воевал на Квиттинге и принуждал квиттов платить ему дань. Другого конунга звали Хеймир, он правил в Слэттенланде. Сын его звался Хельги, и он сильно досадовал, что Торбранд конунг собирает с квиттов такую большую дань. Эйра, племянница Торбранда конунга, была с ним. Хельги с ней обручился, и они любили друг друга очень сильно.
После вступления Флитир тронул струны арфы и запел:
Битвы властитель,
вождь Фьялленланда,
Торбранд сидел,
пируя с дружиной.
Много побед
одержал он в сражениях,
дани взял много,
сокровищ квиттингских.
Гость появился
в ночь полнолунья,
в час, когда кубки
богам посвящались.
«Место найдите
для гостя ночного» —
так велел конунг
дружине отважной.
«Кто ты, о гость наш? —
стал он расспрашивать. —
Что привело тебя
к нам, ты поведай».
«Имя мне – Хельги, —
было ответом. —
Славного Хеймира
сыном зовусь я.
Путь свой недаром
спешил совершить я.
Дани немало
собрал ты у квиттов.
Право на это
мечом подтверди-ка!
Или отсюда
ступай восвояси!
В доме ты держишь
юную деву,
ликом прекрасней,
чем солнце сиянье.
В жены возьму я
Эйру-провидицу,
или нам миром
с тобой не расстаться!»
«Давно уж не слышал я
смелого вызова, —
конунг ответил
на речь его дерзкую. —
Много соперников
в жизни встречал я.
Отказа от битвы
давать не случалось!»
Выбрали конунги
место сражения —
там, где железные
горы встречаются,
там, где ручей
устремляется в озеро,
золотом блещут
воды текучие.
Вышли на битву
могучие воины
в час, когда Суль
край небес озарила.
Дева прекрасная
в ярких нарядах
и моря сиянье [6 - Сияние моря – кеннинг золота.]
служили закладом.
Меч вынес Торбранд,
Битвы Чудовище,
Черный Дракон
его было прозвание.
Руны Победы
в сталь были вплавлены,
пал великан
от клинка его острого.
Горы дрожали
при звуках сражения,
волны озерные
бились о берег.
Черный Дракон
пал из твердой десницы,
срок его службы
Торбранду кончился.
«Славься ты, Один!
И славьтесь, валькирии!
Хельги за помощь
отплатит вам жертвами!
Квиттинг, отныне
лишь мне ты подвластен!
Моя ты, о Эйра,
невеста желанная!»
Слэтты ликуют
на свадьбе у конунга,
фьялли справляют
пиры погребальные.
Кубки и копья,
и меч великаний
в курган за собою
берет повелитель.
Курган возведен был
на землях пустынных,
на юго-восток
от долины Турсдален.
Ельник на склонах
рыдает по мертвому,
слезами ручьи
тот курган омывают.
Меч на коленях
у конунга павшего
дремлет до часа
к живым возвращения.
Ничто не сильнее,
чем норны решение:
выйдет однажды
Дракон из могилы.
Было предсказано
Девой Небесною:
меч тот достойный лишь
в руки получит.
Славьтесь, героев
могучих деяния.
Свидетелем Один,
Что песня правдива.
Торвард, уже знакомый с «Песней о Торбранде и Хельги», во время исполнения неприметно оглядывал лица слушателей. Было видно, что песня нравится, и Торвард мысленно еще раз поблагодарил Эрнольва Одноглазого, определявшего, что должно в нее войти, и слэттенландца Скельвира, умелого и прославленного скальда, который подбирал слова и складывал строчки.
– Ты привез нам драгоценный дар! – сказала Эрхина, когда последний отзвук струн затих под высокой кровлей. Она заговорила не сразу, и ее голос среди тишины общего молчания показался чудесным ответом на пение струн, голосом другой, волшебной арфы из Иного Мира. – Доблесть – лучшая жертва, которую смертный может принести богам, и дар твоего отца угоден небу. Великий Бог наш Альфёдр-Оллатир с честью встретил его в своем чертоге, и на тебя, его сына, пошлет свое благословение.
– Я горжусь моим отцом, – негромко и просто ответил Торвард. Это были не обрядовые, а его собственные слова, и оттого они прозвучали особенно убедительно. – Скорее я умру, чем опозорю его память.
– Обычай Богини требует доказательства, что все эти люди действительно были твоими предками и в жилах твоих течет кровь Харабаны Оллатира, – сказала Эрхина, и голос ее звенел от внутреннего волнения, придавая всему происходящему ощущение настоящей иномирности.
Наступил срок последнего на сегодня испытания, которому непременно подвергался всякий новый конунг.
По знаку Эрхины Торвард встал и приблизился к трону. Эрхина спустилась по трем ступенькам и заняла место сбоку – там, где ступеньки не мешали видеть черный камень Фаль, положенный в основу Трона Четырех Копий. Теперь, когда они оказались рядом, Торвард смотрел на нее сверху вниз, и Эрхина была смущена этим непривычным соотношением, чувствовала тревогу и какую-то странную отраду. Исходящее от него тепло согревало ее, но она боялась этого удовольствия как угрозы своему достоинству. Захваченная вихрем новых и таких неожиданных чувств, она едва вспомнила, что должна говорить дальше, но это же волнение согревало и по-особому воодушевляло каждое ее слово.
– Гибель ждет любого, кто прикоснется к священному камню, не будучи потомком Харабаны Оллатира, и криком гнева отвечает камень на прикосновения недостойных рук! – торжественно предупредила Эрхина. – Если ты из рода Харабаны, то положи руку на камень, и молчание камня будет подтверждением твоих прав.
Камень Фаль был так высок, что к нему можно было прикоснуться, не наклоняясь. Торвард положил руку на бок камня, все затаили дыхание: крик камня считался одним из главных здешних чудес, но никто из ныне живущих его не слышал. Эрхина с бьющимся сердцем глянула в невозмутимое лицо Торварда: на нем не отражалось ни волнения, ни смятения. Торвард сын Торбранда принадлежал к тем людям, кому никогда в жизни не приходится сомневаться в своих правах и достоинствах. Его смуглая обветренная рука, сильная, с длинными крепкими пальцами, со множеством отметин от каких-то мелких порезов и ссадин, лежала на черном камне и сама дышала уверенной властностью. Такие руки богами предназначены для того, чтобы держать племена и земли.
А Торвард глянул на Эрхину и задержал взгляд на маленьком черном камешке в золотой оправе, висевшем у нее на груди. В мыслях мелькнуло: этот камень тоже священный, и к нему тоже нельзя прикасаться никому, кроме рода Харабаны? А иначе он кричит, оберегая честь фрии?
– Камень Фаль признал твое право на власть, Торвард сын Торбранда! – с торжеством и ликованием провозгласила Эрхина. В ее голосе звучала такая искренняя радость, словно испытание прошла она сама, и это восклицание очень вовремя прервало лишние и неуместные мысли Торварда. Увы – как и его драгоценной матушке, проникнуться возвышенным и благоговейным духом ему не удавалось даже в самые торжественные мгновения.
– Я рада приветствовать тебя в Доме Четырех Копий, – снова сказала Эрхина и замолчала, точно забыв, что дальше.
Даже сын конунга из Морского Пути в ее глазах был диковатым невеждой, к которому нужно относиться снисходительно, но от Торварда веяло силой, которая в снисхождении не нуждалась. Внутренняя прямота, гордость, искренность, самобытная уверенность гостя окутывали ее облаком странного, прежде не испытанного обаяния, и хорошо заученный обряд рассыпался в памяти, отдавая ее во власть чувства.
Справившись с собой, Эрхина отошла и сделала знак кравчему. Ей подали кубок с темным красным вином, привезенным из далеких южных земель. Она и Торвард стояли друг против друга, перед огромным древним котлом с серебряными сказаниями на боках, который был так велик, что они оба могли бы поместиться в нем. Торвард смотрел на нее с каким-то прямым, воодушевленно-требовательным чувством, словно собирался поцеловать; ничего такого сегодняшние обряды не позволяли, но само это желание, почти не скрываемое, наполняло ее непривычным смятением. Он не умел – или не хотел – держать себя перед ликом Богини как подобает, и Эрхине никак не удавалось преодолеть его диковатое обаяние.
– Время всегда возвращается к вечности. Прими кубок Харабаны в память твоего отца, Торбранда конунга! – сказала она и, немного плеснув из кубка на угли очага, отпила из него сама, а потом протянула Торварду.
Красное вино текло по узорным бокам золоченого кубка, красные ручейки, похожие на кровь, бежали по ее рукам, по белым рукавам, по золотым обручьям. Торвард принял кубок, тоже плеснул на шипящие угли, ответившие облачком белого пара, и прикоснулся губами к краю. Ему казалось, что этот кубок связывает их: они, двое живых, были едины перед лицом ушедших поколений и связаны с ними в общей цепи человеческого рода. Время возвращается к вечности, и он, наследник конунгов Фьялленланда, вслед за этой женщиной, устами которой с ним говорила богиня, вошел в вечность, чтобы подхватить и нести дальше эту священную цепь.
Пир продолжался только до сумерек, а с приближением темноты фрия попрощалась с гостями и удалилась, вслед за чем их проводили вниз с холма, в гостевой дом. Такой порядок фьяллям казался непривычным: в Морском Пути день посвящали насущным делам, а веселиться начинали с наступлением ночи. Но тут, как видно, жертвенные пиры и были главным делом.
– Они боятся чужих, потому что с наступлением темноты теряют силы, – рассуждал Сёльви. – Я, правда, думал, что это «лживая сага», но похоже, что так оно и есть.
