Уже пролетело пять из этих шести. Каждый день хочется сохранить в памяти! Марья Ивановна вздохнула: «Ученики уйдут, как ушли и предыдущие, которым уже за двадцать. Конечно, они будут прибегать, особенно в первые годы, станут садиться за любимые парты, но ведь это время будет уже не школьным уроком в кабинете изящной словесности».
А часики продержались пять лет! Нынешние суматошные пятиклассники активно играли на перемене мусорным ведром и нечаянно их уронили. Почти ничего не произошло: часы по-прежнему показывали 18.35. Разве что «сосульки-вымя» отвалилось, отсохло за ненадобностью. Когда десятиклассники – солидные хозяева кабинета пришли на очередной урок, то сразу и не заметили произошедшей перемены. Только красивая девушка – когда-то девчушка с косичками из той самой инициативной группы, привычно скользнув взглядом по стенам класса, удивлённо произнесла: «А где же наше вымя?»
Часы всегда показывали 18.35. – время, когда Марья Ивановна дома…
Объективный термос
«Убедительно просим провести беседу с учителем Марьей Ивановной Ушкиной, которая позволяет себе обзывать моего сына свиньёй и зассанцем, а также регулярно игнорит его, когда он хочет ответить на уроке»…
Директорша, выложив перед Марьей Ивановной заявление очередной «яжматери» (устойчивое выражение современности), с сочувственным интересом смотрела на коллегу, ожидая её реакции.
Марья Ивановна иногда оправдывалась, иногда гордо разворачивалась и уходила, один раз заплакала и пару раз просто воспарила над суетным столом в кабинете…
Этот сон в течение последних пяти лет иногда повторялся в череде однообразных ночей Марьи Ивановны. Кот Тарас, чувствуя матушкину тревогу, пружинисто прыгал к её изголовью и включал мурчание средней мощности, тогда мОрок постепенно уходил…
Накануне выпускного вечера её девятиклассников сон почему-то повторился в особенно ярких красках. Неудивительно, ведь и этот мальчишечка, ставший кучерявым юношей, тоже выпускался из 9 класса. Но, конечно, уже другой школы.
«Здравствуй, Машка Ушкина, позволь так тебя называть. Мы ведь не чужие. Как ты там, дорогая, поживаешь? Тебя по-прежнему донимают «яжматушки» или успокоились, поскольку выросли их чадушки? Как Тарас жив-здоров? Много ли подруг у него? Всех ли привечаете? Столько вопросов задала, а тебе, наверно, интересно вспомнить другое. Вот новенький мальчик в нашем классе появился, не знаю, приживётся ли, робкий очень. Вспомни, как девочка С. приводила остервеневших родителей, когда ей показалось, что её осознанно лишили наград. А ведь они просто завалились куда-то в суматохе подготовки к празднику. Помнишь, как тебе скорую после этого вызывали? С., наверно, уже взрослая красивая и умная девушка? А слезливая глуповатая блондиночка К. всё ещё учится с вами или нашла школу попроще? Марья свет Ивановна, ты всё ещё переживаешь из-за того мелкопакостного пацанёнка Р. Глупо, дорогая! Это же целый анекдот: «свинья зассанец», когда ты его после физкультуры хотела похвалить, назвав кабаном-секачом… Чего ж ты хотела, пятый класс всегда такой! Готовься, дорогая, скоро снова «пятачков» набирать! Ну, счастливо. Здоровья тебе, терпения… Твоя Марья Ивановна».
Летний ветерок обдувал раскрасневшееся лицо учительницы Ушкиной. По случаю выпускного, она приняла бокал шампанского, и из недр чёрного ящика извлекла «Капсулу времени»! Её-то как раз сейчас потрошили восторженные выпускники.
Это только название такое, громкое – «Капсула времени» – на самом деле это старый термос. Из его узкого горлышка каждый выпускник пытался выковырять послание себе из прошлого от себя. Стоял весёлый басовитый гул, – мальчишек в классе было больше. Ветерок ерошил вихры и локоны, – выпускной справляли на теплоходе. На заднем плане звенели бокалы, – «яжматушки» говорливо чокались с любимыми педагогами. Марья Ивановна замерла в воспоминаниях на корме с письмом самой себе из пятилетнего прошлого…
Замечательную она тогда игру придумала во время похода (ну, не придумала – вспомнила – неновая ведь идея): написать самим себе в будущее. Пятиклассники, высунув от усердия языки, выводили свои каракули. Марья Ивановна, вдохновившись их энтузиазмом, выплеснула на бумагу все свои школьные тревоги, особенно про мальчика Р., чья «яжматерь» не так давно существенно испортила весеннее настроение. Естественно, Р. в лес не пошёл.
А поход тогда удался! Весело жарили сосиски на шампурах, играли, смеялись. Помнится, к ним подходил неизвестно откуда взявшийся в лесу белый пудель. Добрый знак – решили все, пока за ним следом из кустов не вышел бомжеватый мужик. Марья Ивановна, сжимая шампур в руке, поняла, что за своих детей порвёт любого! Но, к счастью, обошлось. Потом капсулу весело закапывали: организованно разрыли большую яму, заложили термос – непредвзятый, объективный свидетель жизни! Закопали, притоптали, исполнили «Танец жареного лосося»…
Маруся Ушкина всегда любила такую игру – закопай клад. В далёком советском детстве с девчонками прятали секретики: стёклышко, а под ним фантик уютно помещали в ямку, присыпали земелькой, веточками, потом самым близким подругам под большим секретом показывали. Позже, в буйной юности, с друзьями закапывали бутылочку алкоголя, чтобы лет через пять в знак долгой дружбы или любви откопать и весело выпить. В общем, Марья Ивановна была мастером-кладозакапывателем. Вот и тряхнула стариной, предложив своим ребяткам закопать клад в виде термоса – объективного свидетеля жизни, готового стать почтовой капсулой времени.
Время шло. Ребята росли. Марья Ивановна вдохновенно сеяла разумное, доброе, вечное… Но однажды, где-то на третьем году после памятного похода, к Ушкиной стали приходить странные сновидения – одно тревожнее другого. То снился кучерявый Р. (он в ту пору уже перешёл в другую школу), во сне, помочившись в ямку с кладом, намекал: «Я – свинья зассанец!» Иногда Марья Ивановна видела, как она сама, словно кабан-секач прокладывает путь классу через заснеженный лес к месту клада. В довершении она увидела, что лес на том месте вырубили и построили неимоверно высокий дом, уходящий в небо верхними этажами…
По времени этот сон приходился уже на позднюю весну, когда и учителя, и ученики жили в предвкушении финала «посевов разумного, доброго, вечного». Ушкина погадала на тетради отличницы – выпадало, что сон вещий, но говорить о нём не стоило. В выходной день, ничего не сказав классу, Марья Ивановна отправилась в путь…
Каково же было её удивление, когда на знакомом месте она не увидела привычного лесного массива! Частично он уже был вырублен, неподалёку виднелся пока неглубокий котлован, рядом по случаю выходного мирно дремали трактор, экскаватор и мужик-охранник. Он-то и поведал странной взволнованной тётке, что строится здесь «Особая экономическая зона». Тётка, а именно Марья Ивановна, немного сбивчиво объяснила охраннику историю кладокопательства и сновидчества… Возможно, он бы покрутил пальцем у виска и отправил даму восвояси, но, во-первых, Марья Ивановна была учителем-словесником, и обладала талантом убеждения Словом, а, во-вторых, сам охранник тоже был не чужд «души прекрасным порывам».
Из недр своей хибарки-времянки он вытащил лопату, и они принялись копать. Видимо, подземные воды или тектонические сдвиги переместили объект от памятного места. Но куда?! Ушкина какое-то время бестолково суетилась вокруг охранника, давала советы, в какую сторону копать, пока терпение душевного мужика не иссякло. Он торжественно вручил даме лопату и отошёл на перекур…
Марья Ивановна замерла! «О, великий термос – «Капсула времени»! Объективный свидетель деяний ученических! Дай знак, где копать, чтобы добыть твоё нутро многострадальное из недр подземных!» – мысленно сформулировала посыл мудрая Ушкина. Вспомнив литературные примеры, она дополнительно обратилась к силам природы: «Свет мой, Солнышко, а также Ветер Буйный, да еще Дуб с Берёзою («Учись у них – у дуба, у берёзы…»), ну и Месяц тоже, дайте знак»!
В общем, спустя полчаса знаки, посылы и перекуривший мужик-охранник сделали своё дело – чудесный объективный термос – «Капсула времени» – был в руках Марьи Ивановны…
Когда утихли эмоции восторженной тётки, восхваляющей Дуб, Берёзу, Солнце, Месяц, Ветер, исполняющей непонятные конвульсивные движения, называемые ею «Танец жареного лосося», и она наконец покинула охраняемую зону, мужик решил на всякий случай перекреститься и сплюнуть через левое плечо одновременно…
Дома, посовещавшись с котом Тарасом, Марья Ивановна приняла решение: классу о священнодействии не сообщать. «Капсула», облепленная глиной, повидавшая в течение нескольких лет подземную жизнь времени, была торжественно помещена в надёжный пакет и уютно расположена в дальнем углу лоджии, чтобы в оставшиеся годы спокойно дожидаться торжественного момента – выпускного. Тарас исполнил над ней традиционный «Танец жареного лосося», украсив его своей короночкой – лезгинкой.
…Марья Ивановна стояла на корме теплохода, прислушиваясь к восторженным возгласам удивления выпускников, читающих письма из прошлого, изъятые из мудрого нутра объективного термоса – «Капсулы времени». В руках у неё было её собственное письмо. Впереди её ожидало ещё два светлых и трудных года со своими повзрослевшими учениками. Дома её ждал кот Тарас, готовый охранять чуткий сон матушки…
Теория заговора
– Что мы им сделали?! Они сговорились! Это заговор! – истошно верещала коллега Марьи Ивановны…
После восьми уроков у Иваны Марьевны уже не было никаких сил даже заправить за уши седые прядки. Неровной походкой она перемещалась к уборной (впервые за день). Вопли коллеги заставили её насторожиться…
………………………….
Хмурое утро этого дня не предвещало ничего хорошего: за окном снег тоскливо накрапывал; кот Тарас даже не улыбнулся, только приказал подать еды; зеркало тоскливо взирало на Марью Ивановну одним помятым ухом; тусклый бок чайника смутно преломлял крупный задумчивый нос; школьная сумка не упихивалась в тетради…
………………………….
– Что мы им сделали?! Они сговорились! Это заговор! – вопли напоминали сирену, оповещающую граждан о приближении бомбардировки.
Марья Ивановна не могла припомнить, какой предмет ведёт эта взволнованная женщина. «Может, её душит мысль о порабощении земли рептилоидами? Может, иллюминаты проникли в нашу школу? Или же опять вследствие непрерывных уроков сработала теория фантомного времени?» – размышляла Ивана Марьевна, направляясь после уборной к эпицентру тревоги.
– Они сговорились! – лексический запас, явно, оставлял желать лучшего… С большим трудом Марья Ивановна поняла, что речь идёт о её десятом классе, ученики которого решили саботировать ношение утверждённой школьной формы.
– Почему Вы так решили? – робко вклинилась в непрерывный набат злополучная классная руководительница упомянутого класса.
– Он признался!..
Дальше коллега, решив действовать в лучших традициях теории заговора, замолчала…
Марья Ивановна особым методом активизировала резервное десятое дыхание и принялась за расследование инцидента. Сегодня у неё были помощники…
«В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой стороны было что-то вроде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было семь больших, вроде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели < > к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма. < > Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтоб он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях…»
…А также брюки синие и пиджак должен носить, как кожу фальшивую рептилоид натягивает, обязательным к ношению является специальный знак с эмблемой… Ивана Марьевна просветлившись, познала истину!
– Зачморит его! – откуда-то извне в прояснённое сознание проник новый педагогический термин коллеги, одержимой теориями заговора…
…Взгрустнулось Марье Ивановне. Просветлённым сознанием поняла уставшая женщина, что ещё минута и она за…пустит стол, за которым сидели досужие коллеги, в космическое пространство. Однако, могут пострадать невиновные жители других планет… Возможно, стол достигнет Нибиру! Чтобы не выпустить на волю рептилоида, она покусала руку с тыльной стороны ладони, заодно проверив кожу на прочность. Шкурка сидела, словно влитая! А как же иначе – три пары перчаток! Взяв в руки лопату и надев белый фартук, она поверглась к вратам храма…
Дома её поджидал Тарас. Улыбаясь, он предложил хозяйке рюмочку молочка, выслушал, проанализировал ситуацию… Конечно, преданный десятый класс был невиновен. Любительница конспирологии перебдела…
Снимая третью пару перчаток, Ивана Марьевна опасливо поглядывала на Тараса: не в заговоре ли её любимец? Огромный жёлтый глаз с вертикальным чёрным зрачком подтвердил, что всё в порядке…
Жон-Дуанский список Ушкиной. ТРИЛОГИЯ
Пролог.
(Все имена являются вымышленными, возможные совпадения случайны)
Марью Ивановну не всегда звали Марьей Ивановной. Она, конечно, была по документам Марьей Ивановной со звучной фамилией – Ушкина, но звали её все по-простому – Машка Ушкина.
Она ведь не сразу родилась «с седыми прядками над детскими тетрадками» и мудрым котом Тарасом. Она была девчонкой, девушкой, юной и симпатичной женщиной – всё чин чином, как у серьёзных бородатых писателей: детство, отрочество, юность…
Даже были времена, когда Машка Ушкина собралась замуж!
С этого-то всё и началось…
Ну, собралась и собралась. Многим удаётся туда собраться. Здесь ведь главное, чтобы всё совпало: и объект достойный, и Меркурий не ретроградный.
Надо сказать, что объект Машке попался неплохой. Сама выбирала! Решила, что не стоит ждать милости от объектов, и села письмо писать: «Пишу к тебе, чего же боле…»
Вы уже поняли, что Машка литературу уважала. Даже не просто уважала, а, что называется, с ней на «ты» была и на брудершафт пила…
Училась Мария ни много ни мало – на первом курсе филологического факультета. Это – главное. Считала себя барышней умной, начитанной, с тараканами, необходимыми голове всякой уважающей себя филологини…
Внешность Машки была, говоря литературным языком, весьма противоречивая. С одного ракурса посмотришь: симпатяга, а с другого глянешь…и перекреститься хочется. А если с третьего ракурса зайдёшь, так и утешить хочется, сказав ей: что ж ты такая замороченная, бедняжечка… Но Ушкина жалеть себя не собиралась и повода никому не давала. Написав своё сакраментальное письмо объекту, она ловко подсунула его под дверь комнаты в общежитии, где проживал рыцарь души её… Забыли сообщить, что объект, как и Мария «Писучая», проживал в общежитии педагогического института. (Как-то сам собой эпитет в кавычках выскочил, – она ведь долго писала своё письмо, поэтому «писучая». К слову, она не только письмо, но и стишата уже пописывала, значит, однозначно, «Писучая»)
Продолжим, однако. Прекрасный Принц учился на физмате (сколько ж можно его объектом обзывать!) Был он «червлён губами, бровьми союзен»!
Ну, положим, так о женской красоте говорят, но что же делать, если был Принц «красотою лепый»… Понимала Машка, что воду с лица не пить, но – письмище своё написала, под дверь подсунула.
Скоро сказка сказывается, да и дело недолго делается. Машка Ушкина с Принцем стали Ходить. Так это в старину называлось: «ходить»… «Ты со мною ходить будешь?» – спрашивал обычно смущённый ухажёр у вожделенной крали. Ну, а дальше по тексту: ходить, гулять, гостить, лежать. Впрочем, мы не об этом! У нас же письмо: «Пишу к тебе, чего же боле…» Романтический лейтмотив нарушать не следует.
Вот ходят они месяц, ходят другой… Видит Ушкина, что Принц ни ей одной приглянулся. Общежитие пединститута населяли ведь в основном девицы, так ещё одна другой краше. Чувствует Мария, что на место принцессы аккурат подле Принца многие целятся. Благо Принц подслеповатый (бонус такой к лепой внешности прилагался). Руками и ногами она эту очередь из королевен всех мастей отпихивала от принца, оды ему хвалебные пописывала, подкармливала по мере своих скромных в кулинарном деле способностей. Однако мысль всё чаще закрадывалась: «чем меньше Принца мы залюбим, тем больше нравиться начнём…»
«У советских собственная гордость», – сказала себе Мария. Взмахнула знаменем своей звучной фамилии и заявила наивному Принцу:
– Да, знаешь ли ты, что у меня поклонников до тебя… 37 человек было! Вот свистну сейчас, и построятся парами в шеренгу по трое и стройными колоннами в штабеля укладываться начнут, ожидая моей благосклонности!
Остаётся загадкой, откуда взяла Мария Ушкина сакраментальную цифру 37. Хотя, какая уж тут загадка, она же была истинной филологиней! «С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, вот и сейчас – как холодом подуло…» Ведь чуть не сказала, что её штабеля из 113 человек состоят, но вовремя одумалась – ни к чему такая повторная гипербола, а то начнут потомки исследовать да искать, как это у великого поэта случилось: куда несколько десятков списочного состава подевалось? Как говорится, «а был ли мальчик-то?»
Итак, слово, что воробей: вылетело – лови… Чтобы перед Принцем не опростоволоситься, взяла Машка вечером небольшой синий в цветочек блокнотик, там ещё сзади фотка была приделана некачественная с ликом Митхуна Чакроборти (актёр такой древний индийский, немного с её Принцем внешнее сходство имеющий; по образу и подобию искала!) Разгладила рукой первую страничку в блокнотике, почесала в лохматой голове, вывела значительно цифру один, жирную точку около неё поставила и глубоко задумалась, впав в размышления-воспоминания: где тот первый, кого можно обозначить в качестве поклонника, возлюбленного, чьей героиней снов и грёз она когда-то была…
И помчались, полетели ушкинские воспоминания по дорожкам да по тропинкам, по кочкам да по болотцам, по ухабам да по пригорочкам, взлетая в небеса фантазий и мечтаний, ухаясь в пропасть домыслов и видений… «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая <Ушкина> несёшься. Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади…»
Детство Жон-Дуанское
Ретроспектива воспоминаний погрузила Писучую… в старшую группу детского сада! Просто до этого она сидела дома с няней, которую звали Александрой – не Ариной, а мелкая Машка звала её баба Шура, изрядно доводила своими капризами и пугала частыми болезнями. Народных сказок баба Шура не рассказывала, только кормила, «слегка за шалости бранила и в летний сад гулять водила»…
Большой мир встретил юную Марию нестройным гулом детских голосов, среди которых приятно выделялся серьёзный басовитый мальчишеский голос, сразу музыкой откликнувшийся в душе Ушкиной – воспитанницы старшей группы детского сада «Золотая рыбка». Недрогнувшей рукой под номером один в Жон-Дуанском списке она вывела: Олег Журавлёв. Он кормил Машку конфетами, от которых та неистово чесалась (с рождения страдала аллергией на сладкое). Может, от того, что чесалась, так и врезался в память солидный голос Олега: «Возьми конфету. Сладко». Однозначно, номер один. Но судьба в лице родителей-военных, переведённых в другой город, разлучила этот чудесный чистый и светлый детский конфетный союз…
«Школьные годы чудесные: с дружбою, с книжкою, с песнею…» Так-так-так… Номер два: пухлый Эдик Хомкин с восьмого этажа. В первом-втором классе домашку вместе делали, гуляли в сугробе за домом. После чего Машка, как обычно, долго болела, а Хомкин, по дороге из школы на свой восьмой этаж заходил проведать, передать привет от класса и домашнее задание… И это чувство пресекла судьба в лице родителей, улучшающих свои жилищные условия.
Три: Юра Ященко. Машка даже порозовела, вспомнив, как в третьем классе заставляла этого робкого мальчика быть её конём. Он реально вставал на четвереньки, Маня гордо усаживалась на «четвероного» друга и каталась по классу. Потом он классически нёс портфель до её подъезда и плёлся к себе домой. Это ли не любовь?! Где же ты сейчас: тихий покладистый мальчик из многодетной семьи? Уже тогда, в юном возрасте, Ушкина поняла, что для чувства необходим кураж. Излишняя покладистость нивелировала яркие чувства. Так и не вспомнила она, куда «уплёлся» её номер три…
Снова почесав лохматую голову, Машка вывела номер четыре и погрузилась в задумчивость. По каким же критериям дальше пополнять Жон-Дуанский список? Четыре: некто Кошурников, который в лечебном лагере «Солнечный», куда отправляли болезненную Марию в четвёртом классе на три месяца поправлять хлипкое здоровье (вот нагромоздила подчинительной связи – не выбраться!) Итак, Кошурников предлагал вместе бежать из лечебных застенков, выпрыгнув при этом из окна второго этажа. Вот он – кураж! Машка, помнится, чувствовала неимоверное волнение, но изрядно трусила: догонят, накажут, да и опять заболеет она от этих подвигов… Парень, кстати, совершил задуманное (без Машки), был пойман и с позором передан родителям с рук на руки…
Средняя школа напоминала мрачное средневековье: с детской миловидностью Машка что-то произошло! На редких фотографиях тех лет из задних рядов угрюмо смотрит мрачное лицо девочки-подростка со сдвинутыми еле заметными белёсыми бровями, узкими щёлочками озлобленных глаз-буравчиков, упрямо стянутых в ниточку узких губ, всю эту суровую невзрачность украшает непослушный каракуль волос (к счастью, фотки чёрно-белые, и истинный цвет этой овечьей красоты неизвестен). Какой уж тут список, когда без слёз в зеркало не взглянешь…
Удивительно, но именно на тот «средневековый» период приходится номер пятый, который спустя годы показал, что он был настоящим. Номер пять: Костя Зайцев. Ушкина призадумалась…
Отрочество Жон-Дуанское
Как и положено номеру пять, он был отличник. Раз под Новый год их поставили вместе вести утренник. Зайцев загадочно сверкал очками, Ушкина веселилась, потому что Костик был на полголовы ниже (мальчишки в подростковом возрасте зачастую выглядят недомерками на фоне оформившихся нимфеток). Машка и Зайцев гордо и выразительно декламировали праздничные тексты, любимая училка – образец Человека для Машки – блаженно кивала в такт заученному порыву их юных сердец. Медленный танец на пионерском расстоянии окончательно сблизил одноклассников. “Пионерское расстояние” – как музыкально сейчас звучит это выражение! Его руки – на её условной талии, ее руки – на его узеньких подростковых плечах, эти руки обязательно вытянуты до предела – ни в коем случае нельзя прикоснуться какой-нибудь “деталью тела” друг к другу – вот что такое “пионерское расстояние”! Костик прислал Ушкиной записку с предложением дружбы. И это несмотря на её “гадкоутячий” вид! Ох, чувствовал мудрый отличник Зайцев беспроигрышным мужским чутьём, что из самых гадких утиц получаются приятные и миловидные особы…
Но годы “мрачного ушкинского средневековья” тянулись, как неведомая в ту пору жевательная резинка. Очки Зайцева сверкали иногда под окном в полутьме метельного вечера, иногда невзначай за углом школы, когда свирепая Ушкина возвращалась с двойкой по математике. Что ж, она стала беззастенчиво пользоваться домашками очарованного воздыхателя…
Классе в восьмом Костик, собравшись с духом, позвал Ушкину в гости, предупредив, что мамы и младшего брата дома не будет. Он подготовился, как всегда, “на отлично”: маслянистый торт, купленный в кулинарном магазине напротив, мутный бабушкин компот в высоких фужерах из семейного неприкосновенного сервиза; яблочки, вырезанные уголками под лилии (сколько же он с ними возился?); салфеточки, ложечки, чайничек заварочный под поролоновым подолом “бабы на чайник”! Ах!.. Ушкина заявилась с подругой, ещё более неказистой, чем она сама. Зайцев терпеливо поставил третью чайную пару.
Что нашло на девицу Ушкину в ту далёкую пору, с трудом поддаётся адекватному объяснению. Она скакала по кроватям в доме Зайцева, повизгивала, кидалась в подругу изящными думками с диванчика Зайцевой мамы, пела похабные частушки. Подруга ей, конечно, подыгрывала. Костик, поправлял очки на носу указательным пальцем, когда подушка прилетала в его удивлённую физиономию, но терпел. (Надо отметить, что разбуянившаяся Ушкина была абсолютно трезвой – пионеры не употребляли спиртного даже в восьмом классе!) Наконец она выдохлась и отбыла восвояси, сказав напоследок какую-то гадость. Зайцев вздохнул и пошёл убираться в квартире к приходу любимой мамы…
“Номер пять” – несколько раз любовно обвела повзрослевшая филологиня Ушкина-Писучая… Номер пять замер в пространстве, называемом “школьные годы чудесные”!
За прошедшие годы Ушкина, конечно, поняла, что была неправа в отношении Зайцева, но – чувству не прикажешь…
“Одноклами” называют сейчас этих милых людей, которые навсегда остаются в нашей памяти задорными хулиганистыми мальчишками и весёлыми хитроватыми девчонками, даже став плешивыми одутловатыми дядьками и молодящимися, гусенично обтянувшими складочки, тёточками.
“Шесть, семь, восемь, девять, десять…”– бодро строчила Ушкина свой списочек.
Виталик. Он бегло поцеловал её в суматохе субботника, сообщив предварительно, что он всех баб в классе перецелует на спор… Но проспорил, ограничившись Ушкиной и её подругой…
Слава. Он сидел с Машкой за одной партой и доверительно шептал ей: если нечем занюхать крепкий алкоголь, можно втянуть носом запах своего носка. Потом Славик сигналил зеркальцем из своего окна, что было в доме напротив. Возможно, завлекал занюхивать его носком?
Вовка. Он, заходя в класс, зычно орал: “Бабы – овцы!” И за этот незамысловатый комплимент его все любили. Ну, и чертовски симпатичный, конечно, был отрок. Ушкина “овечий комплимент” часто с удовлетворением в душе принимала на свой счёт…
Алёшенька. Смуглолицый спокойный хорошист, который часто давал Ушкиной списать просто так и будучи интеллигентным человеком по утрам интересовался: “Как дела?”
Валера. К нему как-то раз притащила упирающуюся Ушкину их любимая класснуха. Было такое извращение: учитель и один-два активиста класса таскались к отстающим ученикам, дабы проверить, как те корпят над учебниками по вечерам. У Валеры был неимоверный бардак, он валялся на диване и кидал мяч в стену, на замечания класснухи реагировал пассивно. Состояние пережитого совместного стыда, как ни странно, надолго сроднило потом его с Ушкиной…
