Но опыта по обустройству и управлению государством эти молодцы не имели. Опыт неподчинения, опыт организации грабежей и убийств – революционный опыт – был, но вот опыт созидательного администрирования – увы!
– 25 -
Зависть и ненависть к людям зажиточным, знатным и известным мутила их разум с отрочества. Эти страсти подогревали в малограмотных умах обнищавшие дворяне-марксисты. Они ловко объяснили причину неуспеха «на уроках справедливости» в революционных кружках: «вы работаете, а «они» жируют за счет вашего труда».
Этой мутной инъекции в девственные умы, не тронутые ни образованием, ни религиозным воспитанием, ни опытом прожитых лет хватило, чтобы пойти по кровавой дороге. Убей богатого и все, что «незаконно» принадлежало ему – твое! Забирай! Ведь его «богатство» создано твоими руками. Так выглядит лицо любой революции, если стереть с него крем романтики, маскирующий животное нутро зависти сотворяющих торжество «справедливости».
Ботт вошел в цех и, козырнув по-военному, кивнул головой в знак приветствия. Реввоенсоветовцы поднялись со своих мест и уставились на вошедшего, не отвечая на приветствие. Повисло напряженное ожидание.
– Я от Осипова, – бодро выговорил адъютант и, помявшись, добавил, – и всего народа Ташкента.
– Ух, ты! – вскинулся Колузаев, – всего народа? – Он усмехнулся: – А пупок не развяжется?
– А давайте развяжем ему! Прямо здесь! – вступил в разговор чекист Манжара. После вчерашнего ранения он придерживал перевязанную руку. Его лицо выражало страдание.
Реввоенсоветовцы зашумели. Колузаев махнул рукой, успокаивая товарищей, и задал вопрос, подойдя к Ботту вплотную:
– Правда, шо комиссары ЦИКа расстреляны?
– Комиссары у нас, – глаза Ботта заблестели и забегали. – Они изолированы. Мы, как интеллигенты, не позволим эксцессов…
– И шо вы хочите? – продолжая смотреть в упор, напирал Колузаев.
– Другую власть!
– И шо за власть? – процедил сквозь зубы председатель.
– Мы и весь народ хотим власть полуинтеллигентскую. Чтобы не одни рабочие в Советах. Ничего решить не могут! Где хлеб? Нам нужны керосин, твердый рубль, или мы не вылезем из этой ямы! Пусть образованные люди помогут остановить войну и наладить жизнь. Разве я не прав? Осипов не прав? – Ботт оглядел присутствующих, обращаясь сразу ко всем.
– Да это контрреволюция! – заорали несколько голосов почти одновременно.
– То есть буржуев вертать?! – взбеленел Колузаев. – Дескать, айда, господа, пособите! Сами не справляемся. Взяли власть, а шо с ней делать ума не приложим! Так?
– Не ерничай, Георгий Александрович, разве Осипов не прав? – осмелел Ботт. – Дошли до ручки! А края все не видеть! Чем людей кормить? Когда будет порядок?
– 26 -
Ботт говорил запальчиво, скороговоркой, словно боялся, что ему не дадут сказать все, за чем он пришел.
Колузаев вытянул руку с растопыренными пальцами, намереваясь закрыть рот говорившему, и тем заставил его замолчать:
– Слухай сюды! Не для того мы брали власть, чтобы взад вертать! Сами добьемся порядку! И без таких предателей дела револю…
– Как наведете?! – перебил, распаляясь, Ботт. – Как?!
– Во, как! – Колузаев выхватил из кармана куртки небольшой английский браунинг и потряс им перед носом парламентера:
– То и передай главнокомандующему прапорщику Константину Павловичу, – съязвил он. – Разговор окончен! Шабаш!
Ботт, видимо, не ожидал, что его дипломатическая миссия так быстро провалится. Он стушевался и замешкался, переминаясь с ноги на ногу:
– Может все-таки вам встретиться? Договориться? Сколько крови прольется! – неуверенно выложил он свой последний аргумент.
– А нам вашей не жаль! Пущай льется! Рекой! – рубанул по столу Колузаев рукоятью браунинга.
– А ваша? – потухшим голосом возразил Ботт.
– На то мы и большевики, шоб помирать за дело революции. Бить белую сволочь и в хвост, и в гриву! До полного стребления! Так и передай!
Ботт вышел за дверь, а вослед еще долго летели угрозы и оскорбления.
Наконец Колузаев успокоился и продолжил обсуждение плана борьбы с Осиповым.
Минут через десять раздался стук и в штаб реввоенсовета вошел рабочий Тучков:
– Товарищ председатель, тут от Белова два мадьяра, – доложил он, кивнув на дверь. – Пробрались из крепости…
– Вот и связь с гарнизоном! – радостно вздохнул Колузаев и потер руки:
– Как вдарим! А – а?! – озорно огляделся он. – Перво-наперво телеграф. Нужно сообщить в Москву.
Разговор оживился.
– Разнесем из орудий телеграф-то?
– Ну, мы ж не в телеграф-таки палить будем, а по баррикадам.
– Жителей побьем сколько…
– Всех не побьем, Кто-то да останется. Или шо прикажете: договариваться с буржуйскими подголосками? – вспыхнул Колузаев.
С рассветом 20 января орудия крепости и батарея железнодорожных мастерских начали обстрел мятежных красноармейцев, укрепившихся на центральных улицах города. Уже к полудню мадьяры и рабочие выбили их из Ташкента, ликвидируя мелкие группы, не успевшие отступить с основными силами полка. Победители бродили по Госпитальной улице, подбирая оружие, расстреливая отставших и добивая раненных.
* * *
– 27 -
За сутки больница Валентина превратилась в грязный фронтовой лазарет. Палаты и больничные коридоры были забиты раненными. Не хватало
кроватей и вновь поступивших укладывали прямо на полу, подстелив голый матрац, старое одеяло или просто солдатскую шинель.
Медикаменты и перевязочный материал закончились. В помещении больницы стоял кислый запах лекарств и крови, усиленный едким смрадом табака. Солдаты курили махру тут же, так как многие не могли выходить на улицу из-за ранения.
Врачи, фельдшеры и сестры мужественно делали свое дело, спасая от смерти, боли и заражения огрубевших в убийствах людей. Красноармейцы беспрестанно матерились. Порой так громко, что сестры вздрагивали от стыда и делали ругавшимся бесполезные укоры. Раненные выясняли между собою, кто из них виновен в произошедшей бойне. Они злились и грозили друг-другу расправой. Порой их стычки заканчивались рукоприкладством. Так что врачам и сестрам приходилось разнимать и успокаивать разгоряченных пациентов. Только тяжелораненные не участвовали в разборках. Им было всеравно. Их стоны и крики раздавались то тут, то там.
Попытка Валентина обратиться к властям города за помощью ничего не дала. Соборная площадь, на которой стоял Дом правительства обросла баррикадами. Над ними то и дело с воем проносились артиллерийские снаряды, заставляя сердце замирать от страха.
Валентин сунулся было к одной из баррикад в минуту затишья, но его не пропустили, объяснив, что комиссары расстреляны и власти в городе больше нет.
Но власть объявилась сама. Ближе к вечеру, двадцатого января, в больницу вошел крупный хромой мужик, которого Валентин хорошо знал. Это был нерадивый работник больничного морга Андрей, детина с кулачищами синими от татуировок. Прогульщик и пьяница, которого он давно собирался выгнать. Но наркомат здравотдела, куда бегал жаловаться на главврача Андрей. все время возвращал его в больницу.
– Ты где шатаешься? Опять пьян?! – накинулся Валентин на Андрея, – немедленно вынеси труп из первой палаты!
– Заткнись, контра! – на скуластом лице вошедшего заиграли желваки. Он вытащил из фанерной кобуры, висевшей на боку, маузер и ткнул им в лицо профессора.
– Порешу, сука! – волна перегара обдала доктора.
Тут только Валентин заметил, что Андрей вооружен, а в коридоре мелькают люди в матросской форме.
– Товарищ дохтор! – вмешался в разговор вошедший матрос. Он выглядел старше других и, видимо, был за главного. – Мы от революционного
– 28 -
комитета. Из мастерских. Власть в городе временно наша, – матрос отстранил Андрея и закрыл главврача.
– Чем могу служить, позвольте узнать? – протирая запотевшие очки, взглянул на него Валентин.
– В мастерских полно раненных. Надо разместить.
– Где?! Вы посмотрите!.. – Валентин развел руками. – И чем прикажете лечить?
Комитетчик отошел в сторону, стал совещаться с товарищами. Через минуту вернулся.
– Напротив больницы пустует здание. Кадетский корпус. Так, Андрей? – повернул голову матрос.
– Угу!
– Свезем раненных туда.
– Но, позвольте, там нет никаких условий. Как я буду оперировать?
– Не переживайте, дохтор. Главное перевязать, ну, там кровь остановить. Остальное как-нибудь потом. Не барышни – потерпят. Вот город утихнет…
– Потерпят. Ясно тебе? – буркнул обескураженному профессору Андрей, явно желая подняться в глазах товарищей. – Вопрос решенный! Понял?
– А лекарства? Бинты? – не унимался главврач.
– Э – э, Андрей! – окликнул старший служителя морга. – Бери двух ребят и дуйте в арсенал. Посмотрите, что с медикаментами в пакгаузе. Тащите все сюда.
– Угу! Есть! – Андрей поднял свое мощное запястье, похожее на лапу, к виску и неуклюже козырнул, при этом смерив доктора презрительным взглядом. Он явно гордился собою. Еще бы, стать вдруг на голову выше профессора, приказывать ему, – это вам не хухры-мухры.
К вечеру в маршировальном зале бывшего кадетского корпуса лежали и сидели до сотни раненных. Тут же валялись ящики с медикаментами первой помощи: бинтами, перекисью, йодом, стерилизаторами. Все ящики были взломаны и спирт из них украден.
Суетились медсестры, на скорую руку обустраивая огромное холодное помещение. Кое-кто из солдат уже белел бинтами и спал, привалившись к стене зала, не обращая внимания на боль, шум и холод.
Наступила ночь, а Валентин продолжал осматривать раны и делать записи, определяя у каждого солдата степень повреждения и очередность операций.
Рабочий день казался бесконечным. Не придти сегодня домой, не вдохнуть с наслаждением знакомые теплые запахи гостиной, где заботливой рукой Лизы накрыт стол. Он знал, что его терпеливо ждут после каждого дежурства. Но сегодня, увы… Перед глазами всплыло исхудавшее лицо жены. Как она? Ни позвонить, телеграф молчит вторые сутки. Опять эти запахи. Возникло почти физическое ощущение аромата горячего бульона. Валентин вспомнил, что сегодня еще не ел. Ох, уж эти запахи…
– 29 -
– Господа, закончим осмотр, устроим в ординаторской чаепитие, – предложил Валентин.
Медики повеселели.
Часам к трем ночи кое-какой порядок в новом здании был наведен. Оставив дежурную сестру и сиделку на посту, Валентин с коллегами наконец-то возвращались в больницу, радуясь долгожданному заслуженному отдыху, предвкушая горячий чай. Разговорились.
– Две больницы для Ташкента, с его населением, крайне мало. Как думаете, Валентин Феликсович? – обратился к профессору его ассистент доктор Фингельгард.
– Я того же мнения, сударь, – поддержал разговор Валентин. – Только откуда набирать медицинский персонал? Нас же по пальцам перечесть можно. А университеты в Москве давно закрыты. Война.
– Да – а! – протянул кто-то, соглашаясь с услышанным.
– Разве что Эскулапий нам поможет, – пошутил профессор. – Призовем его, как древние римляне, на моровую язву? А – а?
Все рассмеялись
– Прекрасная мысль, Валентин Феликсович! – весело отозвался Фингельгард. – А что нам остается? Выбора нет…
– Есть! – удивил и озадачил всех Валентин.
– Какой? – уставились на главврача коллеги.
– Открыть свой университет. Здесь, в Ташкенте.
Шедшие на секунду остановились, потом обступили профессора и заговорили разом.
