– А что! Замечательная идея!
– Господа, мы можем это сделать!
– Виват! Думаю, в наркомздраве нас поддержат!
Фингельгард взял Валентина за руку и потряс ее:
– Коллега, идея и впрямь прекрасная! Но до университета ли нам сейчас? Разруха кругом, хаос!
– Господа, господа, надо все обсудить!
– Остановитесь, господа! Остановитесь!
– Что?
– Прислушайтесь! Вы слышите? Нет, вы слышите?
– Что – о?
– Не стреляют!
Врачи замолчали и замерли. Они стояли посреди ночной улицы и напряженно вслушивались в ее глухоту. Не верилось. Казалось, вот-вот стрельба накатится новой волной. Но шло время, а волны не было. Один-два дальних хлопка, и снова тишина.
Радостные и взволнованные, врачи распахнули больничные двери.
– 30 -
Раненных в вестибюле уже не было. Их перевели в здание бывшего кадетского корпуса. Но на лестнице, ведущей на второй этаж, держа в синем кулаке дымящуюся самокрутку, сидел Андрей. Возле него теребили кисеты два матроса из тех, что приходили в больницу днем. При виде вошедших они встали и двинулись навстречу.
– Ты есть арестованный! – ткнул Андрей профессора толстым пальцем в живот.
– Взять! – скомандовал он матросам и те ловко схватили доктора под руки.
Коллеги Валентина оторопели от неожиданности.
– Позвольте! – закричал Фингельгард и шагнул вперед. – Что происходит?!
– А ну, ша – а! – Андрей взвел курок маузера и поднял дуло.
Валентина грубо вытолкали на темную улицу и повели, подгоняя прикладом в спину.
* * *
За окном Кремля брезжил рассвет. Встряхивая головой, чтобы прогонять сон и подпирая толстый подбородок ладонью, Яков Петерс, заместитель председателя ВЧК, читал секретную шифрограмму.
« Москва. Кремль. Ленину. Свердлову. В ночь с 18 на 19 января в Ташкенте было белогвардейское вооруженное восстание во главе с изменником военным комиссаром Осиповым.
Были введены в заблуждение рабочие, солдаты гарнизона и Правительство, чем и объясняется успех восстания в первой половине дня. В ночь Правительство, желая выяснить положение дела, на автомобилях поехало во 2-ой полк, где был штаб Осипова. Здесь были зверски расстреляны следующие члены Правительства: председатель Тур ЦИКа Вотинцев, председатель Совнаркома Фигельский, управляющий делами Малков. Кроме того были захвачены и убиты комиссар путей сообщения Дубицкий, председатель Чрезвычан. Следст. Ком. Фоменко, председатель Ташсовета Шумилов, член исполкома Першин.
В защиту Советской власти первыми выступили отряд тов. Колузаева, школа инструкторов, партийные дружины с жел.дор., весь гарнизон крепости во главе с тов. Беловым.
20 числа в 6 часов утра было сделано первое наступление на белогвардейскую банду. Наступление продолжалось до 7 часов вечера, после чего белогвардейцы начали отступать.
В 3 часа ночи оставшиеся части Осипова отступили, захватив два грузовика, 2 орудия, несколько пулеметов, деньги и ценности в банке. Меры к поиску приняты. В городе порядок восстановлен.
Во время господства белогвардейцев буржуазия ликовала, ходила с флагами за Учредительное собрание, обещала народу хлеб и керосин. За кровь лучших товарищей отплатим кровью буржуазии».
– 31 -
Петерс отложил шифрограмму и задумался, прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула. Затем потянулся и снова склонился над столом. Шифровку ему передал лично Феликс Дзержинский. Он поручил своему заместителю разработать рекомендации для ташкентских товарищей по скорейшему наведению в городе революционного порядка и предотвращению дальнейших попыток ликвидации Советской власти в Туркестане.
Петерс имел опыт подобной работы. После захвата большевиками власти в Петрограде, будучи членом военно-революционного комитета он разработал специальную операцию по уничтожению в городе «контрреволюционного потенциала». Под его руководством ЧК провела масштабные аресты и массовые казни мирного населения, не принимавшего новоявленную власть.
Смысл этого дьявольского акта сводился к тому, чтобы выловить и ликвидировать физически всех до одного, кто хоть отчасти не согласен с разгромом Учредительного собрания.
Требовалось внушить населению города страх, принудить к покорности. Для непопулярных в народе большевиков не было иного способа удержаться, только истребив физически как можно больше недовольных людей. Что и было сделано.
Петерс изложил тогда свои соображения в «Инструкции по производству осмотра Петрограда». Он разбил город на несколько районов. Каждый район закрепил за конкретной войсковой частью. Дальше район делился на участки, в которых военными отрядами под присмотром ЧК «проводился поголовный осмотр всех жилых и не жилых помещений. Задержанию подлежали все лица, имевшие при себе оружие, дезертиры, непрописанные граждане, все бывшие полицейские чины до околоточных включительно, бывшие жандармские офицеры и унтер-офицеры, а также все подозрительные граждане».
Чтобы сплести ловчую сеть как можно мельче и не дать проскочить в нее «контрреволюционному потенциалу» Петерс выделил в «Инструкции» в особую главу осмотр «всех до единого храмов всех вероисповеданий. А также колоколен, чердаков, подвалов, сараев, складов и площадей».
Особенно хитроумным ходом в своем «изобретении», чем Петерс гордился, он считал эффект «мешка». То есть все районы горда, все участки и крупные здания накрывались войсками одновременно. Так что перебежать из одного подвала в другой могла разве что мышь.
О судьбе тысяч несчастных людей, попавших в «мешок» Петерса, мы так никогда и не узнаем. Но нетрудно догадаться.
Яков спрятал шифрограмму в стол и велел дежурному принести карту Ташкента. Исполненный желания повторить свой опыт он углубился в изучение далекого азиатского города.
Товарищи по партии из Средней Азии нуждались в помощи. И уже к исходу дня была подготовлена ответная шифровка, повторяющая основные положении «Инструкции», с учетом особенностей Ташкента. План по
– 32 -
вразумлению недовольных жителей крупного восточного города был готов. Помощь Кремля не заставила себя ждать. И вскоре Колузаев получил радиограмму, на время переговоров с Москвой перенесший свой штаб на почтамт.
Действовать ташкентские коммунисты начали сразу. Они собрали депутатов от рабочих, гарнизонных солдат крепости, отрядов самообороны мусульманской бедноты, школы красных политруков и милиции.
– Товарищи! – Федор Колузаев огласил повестку. – У нас один, но важнейший вопрос – последствия событий 19 – 21 января в Ташкенте.
Охарактеризовав обстановку, как победу над белогвардейским мятежом, председатель перешел к главному:
– Нам необходимо жестоко ответить на предательскую вылазку буржуев и белогвардейщины. Так ставят вопрос лично товарищи Ленин и Дзержинский. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия рекомендует ряд мер по укреплению Советской власти и искоренению контрреволюции в Туркестане.
Колузаев бодрым голосом зачитал полученную из Москвы радиограмму и рекомендации, изложенные в ней.
– Правильно! Пора кончать белую сволочь! – поддержал председателя сотрудник наркомата путей Саликов. – Иначе не вылезем из войны!
– Уничтожить всех, кто представляет опасность! – согласился другой депутат. – Давно пора!
Собравшиеся одобрительно зашумели и подняли руки, голосуя «за».
Так с единодушного одобрения делегатов, был создан штаб по проведению контрреволюционной операции и выбран трибунал из шести человек, наиболее проявивших себя при подавлении мятежа.
Собрание закончилось принятием постановления:
« Первое: обязать всех рабочих и служащих предоставить свидетельство того, чем он занимался 19 – 21 января.
Второе: уволить всех ответственных лиц и принять вновь на должность при наличии двух рекомендаций от проверенных партийных работников. Срок повторного приема на работу до 1 февраля 1919 года».
Дальнейшие события развивались стремительно и драматично. Началась вакханалия – кровавый пир победителей. Хватали всех, кто был одет не по-рабочему. Пальто с дорогим воротником или военной шинели царского покроя было достаточно для подозрения и ареста. Причиной могло стать пенсне, выдававшее интеллигентность его хозяина, чтобы бросить в пасть революционного Молоха очередную жертву.
Улицы обезлюдили. Жители забаррикадировались в домах и квартирах, превращая жилье в крепость. Но это не спасало. Военные вламывались, вынося двери, если их добровольно не отпирали и чинили расправу над перепуганной беззащитной «контрой».
– 33-
Круглосуточный судебный конвейер ревтрибунала не обременял себя долгим следствием. Оно начиналось и заканчивалось двумя-тремя вопросами:
– Кем служил при царском режиме?
– Где был во время мятежа?
Ответ на второй вопрос нужно было подтвердить документально.
Но уже на первом вопросе «контрреволюционный потенциал» выдавал себя с головой и подписывал свой смертный приговор. Что мог ответить попавший в ловушку титулярный советник или штаб-ротмистр, полицмейстер или чиновник управы, депутат бывшей Думы?
Так были пойманы и «обезврежены», то есть расстреляны несколько тысяч образованных горожан. Часто убивали прямо на улице. Как, например, застрелили на крыльце аптеки мальчишку-гимназиста, пытавшегося от страха бежать. За «неподчинение» забили прикладами главу «Красного креста» шведа Клеберга и сестру милосердия этой миссии, бывшую с ним. Со шведа сняли дорогие сапоги и бросили труп на улице. Другого раненного «интеллигента» погребли в яме, выкопанной далеко за городом жертвами. Молодой человек без сознания пролежал, присыпанный землей, несколько часов на этой ужасной постели, а ночью выбрался из-под слоя земли и вернулся домой. Мать, увидев голого окровавленного сына, потеряла рассудок. Сестра обмыла юношу и перевязала раны. Но на утро по доносу соседей пришли большевики и расстреляли всех.
Грабежи и изнасилования стали формой возмездия «мироедам». С особенной жестокостью надругательства над людьми чинили в жилом квартале возле театра «Колизей», где стояли дома зажиточных горожан. Здесь истребляли всех поголовно, а имущество делили и прятали. Грабь награбленное! Вот она – вершина, апофеоз революционной морали «угнетенных масс», торжество «справедливости» в их понимании! Нападавшие изливали на людей высокого социального статуса свою завистливую злобу. За то, что мечтали на них походить, но ничего не умели сделать для этого. Ненависть переполняла души тех, кто «наводил порядок». Именно ненависть и зависть стали их внутренней сущностью, сжигающей души страстным огнем. Когда человек срастается с какой-либо страстью, то страсть начинает диктовать ему мысли и поведение. И человек, обуреваемый желанием, не мучается угрызениями совести. Их просто нет у него. Свою порочность он ощущает, как силу. Потому что страсть соединенная с насилием над ближним плодоносит – накапливающимся имуществом, растущей властью, увеличением количества удовольствий. А раз так, значит я – революционер – на верном пути. И поступки мои, и мысли – правильные. Даже убийство ближнего, мешающего плодоношению моих страстей, становится благом для меня. Потому что оно – убийство – справедливое возмездие богатым за мою нищету. Ведь именно они виновны в ней.
– 34 -
Чувствуете, как внутри человека, живущего без Бога, рождается оправдание собственным порокам?
А теперь представьте тех, кто бродил по городу и убивал людей. Одного… третьего… десятого… сто двадцатого… Каждый день. Каждую ночь. На убийство, как на работу!
Известно, что особенно свирепствовал в «революционном правосудии» некто Толстиков, рабочий из мастерских, получая за каждого отправленного в могилу изрядную порцию спирта.
Когда палачей отпускали «отдохнуть», что видели они перед глазами, закрывая их от усталости? О чем рассказывали в своих семьях близким? Как проживали предсмертные крики жертв, их панику и вопли?
Думаю, что палачам было нелегко. Несмотря на кипевшую в их головах революционную кашу из лозунгов и догм, восторга перед вождями-кумирами и экзальтацию перед сказкой о светлом будущем, души палачей корчились от мук еще при жизни. Пытаясь утопить совесть в спирте, они сутками не приходили в трезвое состояние. Основную расстрельную работу выполняли венгры из гарнизона крепости. За что им было обещано скорейшее возвращение на родину. Несчастных горожан заводили в крепость, приказывали раздеться, забирали одежду и…
Но отличились в борьбе с «контрреволюцией» не иноземцы, а свои – ташкентские.
Русский Толстиков лично убил около семисот человек. Когда от крови и спирта он потерял человеческий облик, его увезли подальше от глаз в горы, в дом отдыха Чарвак, где полоумный изувер так и остался до конца дней своей несчастной жизни.
Другой палач, рабочий Колгатьев, тоже расстрелявший ни одну сотню мужчин, женщин и детей, вскоре также сошел с ума.
« Не убий!» – сказал в нагорной проповеди Христос. Многим коммунистам, чтобы понять эту заповедь пришлось пройти страшную дорогу: от преступления к мучительным навязчивым ночным кошмарам, от них к сумасшествию. Но, даже потеряв рассудок, палачи боялись оставаться в одиночестве. Звуковые галлюцинации, крики умирающих людей преследовали их, лишали сна и покоя. Они боялись закрыть глаза и часто по ночам подолгу скулили и выли от кошмарных видений.
Ну, а те, чей рассудок выдержал? Что происходило в потаенных глубинах их душ? Что прятали они там, когда, оскаливаясь в улыбке, принимали ордена и грамоты за верность делу революции? Ни есть ли возмездие свыше, их почти поголовная гибель в тридцатые годы в таежных лагерях Сибири? Горе тем, кто не творит заповеданное Господом!
Избитый до полсмерти окровавленный Ташкент, склонился в позе покорности. Излив свой «праведный гнев», большевики заняли, наконец, положенное им «по-справедливости» место – на вершине власти.
– 35 -
Установилась холодная, тихая зима. Лужи застывшей крови долго оставались на мостовых и тротуарах.
* * *
Валентина втолкнули в огромное складское помещение, пристроенное к паровозному цеху. Тускло горела единственная лампа, подвешенная на стене напротив. В полутьме виднелись фигуры людей, но разглядеть их лица Валентин не мог, пока глаза не привыкли к полумраку. Только одно он отметил сразу: большинство арестантов солдаты. На новенького никто не обратил внимания. Каждый был занят своими переживаниями. Люди не разговаривали, курили, сидя на разбитых ящиках или подпирали стены.
Под лампой Валентин угадал железную дверь, массивную и покосившуюся. За ней слышалось гудение механизмов и людские голоса. Пленник уставился на дверь. Мыслей не было. Вдруг дверь со скрипом отворилась. Из ярко освещенной комнаты внутрь склада вошли вооруженные матросы. Они схватили первого попавшегося пленника-солдата и потащили за собой. Дверь с лязгом захлопнулась.
Валентин успел рассмотреть людей, сидевших в освещенной комнате за длинным столом. Они что-то писали и складывали бумаги в стопку на середине стола. Двоих профессор узнал.
Прошло минут двадцать. Дверь снова заскрипела и все повторилось.
Минул час… три… пять. Рассвело. А дверь, словно железная пасть, приводимая в движение невидимым жевательным механизмом, открывалась через четкий промежуток времени и, щелкнув, глотала человека в свое освещенное нутро, и никак не могла насытиться. Никто назад не возвращался.
– Чево там?! А – а? Не знаете? – дернул Валентина за рукав молоденький солдат. Он был без головного убора и прятал лицо в поднятый воротник шинели. В его голосе звучал испуг. Солдатик уставился на взрослого бородатого господина и ждал ответа, как будто просил милостыню.
Валентин пожал плечами.
