– Нет, миледи. Боюсь, вы меня с кем-то путаете. Мои родители были бедными. Отец работал учителем музыки, а мать – гувернанткой.
Плечи баронессы слегка поникли. Лиссарину так расстроила мысль, что она разочаровала такую милую женщину, проявившую к ней внимание, но что поделать? Не могла же она присвоить чужую родословную только для того, чтобы порадовать госпожу Андролейн.
– Очень жаль, милая. Приходиться родственницей той женщине – это большая честь. Ведь я говорю про Эрейн, королеву Эрейн, мою милую подругу.
– Вы дружили с королевой? – Глаза Лиссарины чуть не вылезли из орбит от удивления. Ни разу в жизни она не встречала человека, настолько близкого к легендарной королевской семье Дейдарит, которую стерли с лица земли десять лет назад.
– О, не просто дружила, – Вивиль улыбнулась и слегка откинула голову назад, погружаясь в воспоминания. – Я была ее подругой до замужества, пока ее еще звали леди Эрейн Кастейн, а затем, когда принц Тристэль взял ее в жены, я стала ее фрейлиной. Фрейлина принцессы Эрейн, вы можете представить себе подобную честь? Конечно же, нет. В наше время стать фрейлиной королевы или принцессы было главной целью любой уважающей себя знатной леди. Теперь же вам, молодым, не к чему стремиться, королев нет, и девушкам нечем заняться при дворе, кроме как чистить пол да стирать шторы.
Лиссарина с грустью подумала, что даже если бы короли до сих пор правили в Лидэе, разве смогла бы такая девушка, как она, без рода, без связей, стать фрейлиной? Как же грустно все-таки осознавать, что многие двери в жизни закрыты для тебя только потому, что ты родилась в неподходящей семье. Она ничего не могла сказать плохого про своих родителей, так как ничего не помнила из детства, но иногда она, лежа без сна, мечтала о том, как она живет во дворце, как получает все самое вкусное, как ее обожает народ, как она сама обожает свой маленький мир. Когда засыпала, ей снились дворцовые покои и пышные платья, но, открывая глаза, видела лишь скромную комнату гувернантки и строгое серое платье без рюшей, оборок и украшений.
– Затем она стала королевой, – продолжила Вивиль, словно не замечая, как ее собеседница ушла в свои мысли. – Изменился титул, но суть осталась прежней. Какой же доброй она была. Сама воспитала своих детей, и даже внуков. Ее сын стал королем. «Последний король», так его сейчас называют. Вы знаете, почему его невзлюбили?
– Из-за внешней политики, кажется. Народу не понравилось, что он заключил мир с Зентрисом, хотя должен был отвоевать важный торговый пункт. И все взбунтовались.
– Вздор! – Баронесса взмахнула рукой и хлопнула себя по коленке. – Это то, что сейчас пишут в учебниках по приказу Элитарии. И, по правде говоря, никто вам не расскажет, что случилось на самом деле, потому что даже упоминать королевскую семью в разговоре запрещено. Не до смертной казни, конечно, но пара деньков в Кидмаре обеспечены, если кто-то шепнет об этом разговоре Псарю. Но мне нечего терять, я уже стара, а своих детей – нет. Я могу себе позволить говорить свободно на старости лет, в конце-то концов!
Если это было так опасно, Лиссарина не была уверена, что хочет слушать, но Вивиль, кажется, это не заботило. Она вылила на нее историю залпом, не дав перебить или возразить.
– Все от того, что король заботился больше о народе, а не о дворянах. Вот цепные псы и сорвались с цепей, когда им стали урезать мясную порцию. Они обдирали людей налогами, купались в богатстве, воровали на своих местах, использовали любую возможность возвыситься, а когда король прикрыл их лавочку, решили объединиться и убрать его. Придумали Элитарию, совет дворян, засели в Алмазном дворце, как змеи в гнезде, и на костях маленьких принцев и принцесс Дейдаритов построили свой дивный мир, где все дозволено. Как будто дети были виноваты в ошибках своего отца…
Она ненадолго замолчала, подозвала слугу, который разносил поднос с напитками, и взяла себе стакан с шампанским.
– Бедная Эрейн пережила своего сына, его жену, трех внуков и двух внучек. Ни с чем несравнимое горе пережить своих детей и тем более внуков. Она смотрела, как то, что строилось годами, разрушилось за мгновение одним теплым осенним днем десять лет назад. Считается, что она скончалась в тот же день от сердечного приступа, вместе со своим сыном, но я-то знаю правду. Это была сильнейшая женщина на свете. Она выжила в той резне. Пришла ко мне, моля предоставить ей приют, и я не смогла отказать. Она прожила у меня неделю, не выходила из своей комнаты ни минуту, ни с кем не разговаривала. Я боялась за ее здоровье, но вы же понимаете, если бы я пошла к доктору, все сразу же стало известно, и Эрейн заточили бы в тюрьму, чтобы не путалась под ногами. И вот спустя неделю я нашла ее тело в саду.
Темные глаза Вивиль заблестели и смотрели в прошлое, словно заново переживая его сейчас, наяву.
– Она лежала бездыханной у фонтана, полного кровавой воды. Две вертикальные линии от запястья к локтю забрали у меня любимую подругу, которая решила уйти вслед за своей семьей и не влачить жалкое существование узницы.
Лиссарина почувствовала, как к горлу подступил ком. Темную сторону этой истории она не встречала нигде, ни в книгах, ни в рассказах графа де Гердейса. И сейчас ей казалось, будто бы ее сердце разорвется от жалости и от чего-то еще… чувства потери? Пустоты в сердце? Ногу девушки неожиданно пронзила боль, и старый шрам на пятке, который, по словам графини, ей оставили в приюте, снова дал о себе знать. Против воли по щекам покатились слезы.
– Что вы, дитя мое, не плачьте, – баронесса взяла ее руку в свою и легонько сжала. – Я не хотела вас расстроить своим рассказом. Просто хочу, чтобы хоть кто-то знал, насколько несправедлив мир к женщинам и детям, как они страдают за грехи своих мужей и отцов. И как важно уметь защитить себя. Ну-ну, не надо плакать. В конце концов, Эрейн прожила счастливую жизнь. И хотя сейчас тело ее лежит в могиле, я уверена, на небесах она и ее любимая Элетайн играют в салочки в прекрасном саду.
– Элетайн? – спросила Лиссарина, вытирая слезы платком. – Красивое имя.
– Как и его носительница. Очень милая и озорная девчушка. Характером вся пошла в дедушку Тристэля, а лицом в бабушку Эрейн, представляете эту гремучую смесь? Самая младшая в семье. Ей было всего лишь семь лет, когда произошла эта трагедия.
– Это очень печально, – глубоко вдохнув, сказала Лиссарина, пытаясь привести себя в чувство. – Простите, вы сказали в могиле? То есть у королевской семьи есть могилы?
– О, да, разумеется, – баронесса посмотрела на нее удивленно. – Бунтовщики были, конечно, монстрами, но у них не хватило духу закопать их как простых собак. Всех убитых похоронили на Дворянском кладбище, рядом друг с другом. Их могилы безымянные, они не стали себя утруждать заказом приличных надгробий, но их легко узнать. Они стоят недалеко от могилы Тристэля, который настаивал, чтобы его похоронили именно там. На надгробном камне проказница Элетайн выцарапала маленького грифона, поэтому ее легко узнать. Там не было места для Эрейн, поэтому я дерзнула потревожить покой Тристэля и положила ее тело рядом с мужем. Учитывая до каких преклонных лет я дожила, он не рассердился на меня за это. Так что они лежат в одной могиле. А чье тело лежит в ее настоящей могиле, я не имею ни малейшего понятия.
– Тетушка, про какие это могилы вы здесь говорите?
На лицо Лиссарины легла тень. Она подняла покрасневшие от слез глаза вверх и увидела молодого высокого юношу с копной медовых волос и обаятельной улыбкой, которая слегка погасла, когда он увидел мокрые щеки девушки.
– Боги, тетушка, что вы сделали с бедной девушкой? – Он протянул свой платок, но Лиссарина отказалась: она больше не плакала, да и к тому же у нее был свой.
– Ничего не сделала, просто у мисс Эйнар оказалось очень доброе сердце. Я рассказала ей про своего почившего кота Джулси, и она разрыдалась, – без запинки солгала Вивиль, пожимая плечами. – Лучше бы следил за собой и для начала представился.
– Прошу меня простить, – юноша смущенно опустил серые глаза. – Разрешите представиться. Дэниар Андролейн, адъютант лорда Люциена Монтфрея, к вашим услугам.
Девушка поднялась с кресла, и юноша сделал поклон, поцеловав ее руку.
– Лиссарина Эйнар, воспитанница графини де Гердейс. – Девушка сделала реверанс.
– Это мой внучатый племянник. Как только я умру, он станет бароном Андролейном, поэтому вьется вокруг меня как стервятник и не дает спокойно пообщаться с молодежью. – Баронесса сделала хороший глоток шампанского.
Дэниар улыбнулся, и его лицо стало еще очаровательнее. Лиссарина отметила про себя, что столица собирает всех красавцев страны под своим крылом, не оставляя провинциям ни единого шанса. В Геттенберге самым красивым юношей в округе считался барон Лютройс, пятнадцатилетний мальчик с веснушками на носу.
– Я вьюсь вокруг вас, тетушка, потому что переживаю за ваше здоровье и за то количество шампанского, которое вы потребляете, – вежливо оправдался Дэниар, но старушка все равно возмутилась.
– Не учи бабушку пить, дорогуша. Я уже выпила свой бочонок шампанского, когда твоих родителей еще и в планах не было. Хвала богам, нас наконец-то накормят! – воскликнула она, глядя как герцогиня начала приглашать гостей к столу. – Я-то решила, что умереть мне с голоду прямо здесь, на этом диване отвратительного цвета. Даже не вздумай садиться рядом со мной, Дэни, я собираюсь съесть слона и не хочу давиться под твоим хмурым взглядом. Лучше составь компанию девице, она лучший собеседник, который у меня был за последние десять лет. Ни разу не перебила старуху, вот это терпение!
И с этими словами баронесса поднялась и прошуршала своим пышным платьем в сторону двери, ткнула пальцем герцогине в нос с каким-то замечанием и прошла в столовую.
Дэниар посмотрел на Лиссарину извиняющимся взглядом.
– Простите, пожалуйста, моя тетушка крайне прямолинейна. Ее уже давно не заботят манеры. И она может ненароком обидеть. И если это стало предметом ваших слез, то прошу…
– Пожалуйста, не извиняйтесь, – прервала его Лиссарина и улыбнулась как можно мягче. Она улыбалась редко, но иногда позволяла себе такую роскошь, особенно когда хотела произвести хорошее впечатление на обаятельных красавцев. – Ваша тетушка была очень мила со мной. Я действительно слишком серьезно восприняла новость о ее коте. Совсем недавно я пережила подобное горе, и оно вспомнилось.
Не то, чтобы Лиссарина любила лгать, но считала, что иногда можно прибегать к этому инструменту. Ради тренировки, чтобы не терять навык.
– И если у вас есть другие планы, прошу вас, не стоит сопровождать меня только по приказу вашей любезной тетушки.
– О, нет-нет, что вы, я почту за честь провести с вами время, – Дэниар просиял лучезарной улыбкой. – Девушка, которая не сбежала после пяти минут с моей тетей, наверняка самая удивительная на свете, и я…
– Дэниар! – Чья-то рука хлопнула юношу по плечу. – Долго мне тебя ждать? Не собираюсь сидеть там один, сядешь рядом.
С этими словами Люциен Монтфрей взял под руку свою спутницу и прошел в столовую вслед за другими гостями.
Дэниар снова посмотрел в пол и поднял виноватые глаза.
– Кажется, компания сама нашла вас, милорд, – Лиссарина спрятала свой платок в рукав, с грустью подумав о том, как быстро заканчивается ее веселье.
– Рин! Рин! – к ним подбежала Ровенна, слегка раскрасневшаяся от шампанского, и схватила ее за руки. – Сядешь рядом со мной? Я к тебе весь вечер пытаюсь прорваться, но кто-нибудь постоянно мешает.
– Кажется, ваша компания тоже нашла вас, мисс Эйнар, – Дэниар улыбнулся, и все вместе они вошли в столовую, откуда доносился потрясающий аромат жаренного мяса.
Глава 5. Прощай, мамочка
Она бежит по траве, покрытой росой, словно слезами, и каждая капля обжигает босые ноги, как раскаленное железо. Ей очень больно, но она продолжает бежать, зная, что если остановится, туман сгустится вокруг нее и принесет смерть или еще хуже, невыносимые мучения.
За ней кто-то гонится. Иногда она оборачивается, чтобы проверить, смогла ли оторваться, но каждый раз видит два ярко-голубых глаза, сверкающих словно аквамарин. Кричит, старается бежать быстрее, но от этого бежит все медленнее и медленнее. Ужасно холодно, капельки пота текут по лбу, щекам, подбородку. Ее тело – нагое, лишь едва прикрыто седыми волосами. Очень длинными. Не ее волосами.
И когда кажется, что ей не сбежать, а зверь приближается, она вдруг вырывается вперед и туман исчезает. Она оказывается на кладбище, но на улице день, светит солнце, снег сверкает, отражая его лучи. Она делает шаг, и он хрустит под ногой, но теперь она не чувствует холода.
Она не просто на кладбище. Она стоит напротив небольшой, аккуратной могилы под тенью дуба. У его основания – белое надгробие с небольшой каменной короной сверху, в центре имя – «Тристэль Дейдарит», и чуть ниже эпитафия «Навечно любимый». Она касается рукой холодного камня и сметает снег. Щекотно, но не холодно.
Вдруг внизу, на земле, появляется густой серый дым, и на секунду ей кажется, что чудовище из тумана пробралось сюда, в ее убежище. Но нет. Появляется маленькая девочка в белой шубке. По обе стороны миленького личика два темно-русых хвостика. В зубах одна из синих варежек, носик сосредоточенно сморщен, огромные светло-серые глаза горят азартом. Она сидит на коленях, царапает что-то на камне острым предметом, похожим на скальпель. Сидит давно, на ее плечах и спине полно снежинок.
Седая девушка наклоняется, внимательно следит за рукой девочки и наблюдает рождение маленького грифона с крылышками и когтистыми лапками. Рисунок неказистый, непропорциональный, но девочка старается так, будто это работа всей ее жизни. На глазах девушки появляются слезы, и грифон начинает расти перед ее взором, оперяясь и превращаясь в настоящее прекрасное существо с туловищем льва и головой орла. Он распахивает крылья, и они сверкают на солнце. Но вот цвет покидает его, он белеет полностью и становится лишь изображением на синем фоне. Герб семьи Дейдарит.
Из горла девушки вырывается крик…
… и Лиссарина закричала наяву, вцепившись пальцами в одеяло. Грудь тяжело вздымалась, по щекам катились слезы, а на лбу проступили капельки пота. Она кричала и кричала, осматриваясь по сторонам, пытаясь понять, где находится, а когда поняла, закрыла рот рукой, чтобы успокоиться.
Оставленная на ночь свеча догорела до основания и потухла. Она никогда не засыпала в полной темноте. Из окна лил лунный свет, позволяя теням резвиться на стенах, и глядя на одну из них, Лиссарина с ужасом обнаружила, что на нее смотрят два больших светящихся глаза, как во сне. Испугавшись, она сделала самое разумное: взвизгнула и спряталась под одеяло. Когда же стало трудно дышать, из укрытия показалась сначала серебристая макушка, затем лоб, левый глаз, который осмотрел комнату на предмет угрозы, и, наконец, все остальное. Страшные глаза исчезли. Ей померещилось.
Кошмары снились ей часто, были ее друзьями с детства, и она знала, как с ними играть. Если приснился дурной сон, вставай с постели и пройдись кружок вокруг дома, прочисть мозги, проветри голову. Но если дом незнакомый, как сейчас, например, можно просто прогуляться до кухни и попить воды. Дорогу, к счастью, она выучила совсем недавно.
Поднялась с постели, надела мягкие домашние туфли и накинула поверх ночной сорочки белый халат. Вылитое привидение. Скользнула за дверь и сразу же поспешила к той лестнице, на которой вчера встретила разговаривающего с пустотой лорда Монтфрея.
Ночью дворец оказался невероятно пугающим. Лиссарина не знала, принято ли в обществе делать так, как они в Армаше, но в своем поместье графиня приказывала тушить все свечи на ночь в целях экономии. Но шторы на окнах не задвигались, поэтому если ночью нужно было куда-то выйти из комнаты, заблудиться было трудно и не страшно. В Рашбарде же наоборот все окна спрятали за толстой тканью, но оставили по паре свечей в каждом коридоре непонятно для чего. По-настоящему хорошо комнаты они не освещали, зато тени, которые отбрасывали предметы, пугали так, что у девушки по спине побежали мурашки. Она вжала голову в плечи и обняла себя руками, настолько неуютно она чувствовала себя среди парада теней.
Но никакие монстры, которых она себе напридумывала, не напали на нее, и путь до кухни не занял много времени, хотя ступала она осторожно. Тихо, как мышь, скользнула за дверь кухни, стараясь не делать много шума. На этом этаже спала прислуга, а ей не хотелось поднимать тех, кому приходится вставать с рассветом, и кто очень ценит сон из-за его нехватки.
На кухне горел один подсвечник с тремя свечами, стоящий на столе, и на этом все. Если бы она не приходила вчера сюда, то не смогла бы разобраться, где может стоять графин с водой. Или забытое кем-то пирожное или пирожок. Должно же ей хоть раз повезти? Она обожала есть сладости ночью, но графиня, трижды поймав ее за этим занятием, заставила съесть три корзинки сладких пирожков. Кассимина помиловала ее только тогда, когда она наелась до тошноты и плакала от отчаяния. С тех пор любовь к пирогам у нее пропала, но это было давно, уже почти пять лет минуло, и сейчас она была не прочь отведать чего-нибудь вкусненького.
И ей действительно повезло. На столе остался один пирог. Сливовый, как оказалось. Сладкий, но с освежающей кислинкой. Лиссарина откусила не раздумывая, словно сто лет не ела. Осмотрела стол в поисках графина, но удивилась еще больше, когда нашла забытый стакан с молоком. Понюхала, не прокисло ли. Нет, свежее. Запила пирог с наслаждением. Нет ничего лучше, чем победить кошмар вкуснейшими сластями.
– Эй, воришка, это мое.
Лиссарина поперхнулась и закашлялась так, что молоко потекло по подбородку. На какой-то момент страх смерти от удушья пронзил ее сердце, но рука добрейшего и самого милосердного на свете человека похлопала ее по спине, и ком, наконец, прошел. Она смогла дышать, хотя в горле по-прежнему першило, и она снова выпила молоко. Эта же рука поднесла подсвечник к ее лицу, и девушка, сощурившись от неожиданного жара, отшатнулась.
Прищурившись, она разглядела светлые волосы и поняла, что это Люциен Монтфрей, с которым ей, похоже, суждено сталкиваться в неловких ситуациях. Как будто это что-то могло исправить, Лиссарина быстренько положила надкусанный пирог обратно на тарелку и убрала руки за спину. Только позже, прокручивая эту сцену снова и снова, она поняла, каким глупым ребенком выглядела тогда.
– Простите, милорд, я не знала, что вы здесь.
Он стоял к ней боком и не удосужился повернуть всю голову. Только светло-голубой глаз повернулся к ней под полуприкрытыми веками. Кажется, он вообще никогда не раскрывал глаза широко.
– Ты голодная?
Лиссарина нахмурилась. С каких это пор они перешли на такой вульгарный тон? Она, может, и не леди по титулу, но все-таки какое-никакое уважение мог бы и проявить. Пропустив фамильярность мимо ушей, девушка отрицательно покачала головой.
– Отлично. Я голоден как волк. – И откусил от надкусанного пирога. Лиссарина удивленно уставилась на него, и он это заметил. – Что? Ты вроде не прокаженная, чтобы заразиться от твоей слюны. Или болеешь?
Люциен пошатнулся и схватился за спинку стула. Только сейчас Лиссарина обратила внимание на запах, примешавшийся к запаху сигарет и мяты, который она уже чувствовала. Коньяк. Или виски. Она не очень хорошо разбиралась в алкоголе.
– Я не болею, – обиженно заявила она и еще плотнее запахнула халат. – А вы, похоже, пьяны.
– Не настолько, как хотелось бы, – ответил он, аккуратно пригубив молоко. Может, его поведение и оставляло желать лучшего, но изящности движениям было не занимать.
Повисло неловкое молчание, но Люциен, кажется, не замечал этой неловкости. Спокойно дожевывал пирог, запивая молоком, и смотрел куда-то в сторону. Не зная, куда себя деть, девушка переминалась с ноги на ногу, и, в конце концов, решила уйти.
– Еще раз прошу прощения за то, что потревожила вас, милорд. Я пойду в свою комнату. Доброй ночи.
– Ага. – Ни единого взгляда на прощание. Взял из вазочки одну салфетку и вытер руки, уделяя внимание каждому пальцу.
Лиссарина повернулась, чтобы уйти, и даже сделала два шага, как вдруг ткнулась носом в чью-то крепкую грудную клетку. От боли вскрикнула и прижала к лицу ладонь. Подняла глаза вверх и увидела Фабирона Монфтрея, взявшегося из ниоткуда.
Еще за ужином она заметила, что Люциен – точная копия своего отца. Точнее, когда он разменяет пятый десяток, то станет полной копией. Фабирон был такой же светло-русый, только волосы длинные, забранные в низкий хвост. Льдисто-голубые глаза смотрели строго и требовательно. Он привык отдавать приказы и всем управлять, и это четко просматривалось в движениях рук, манере говорить, скупой улыбке и взгляде, от которого бросало в дрожь.
– Прошу меня простить, – он кинул быстрый взгляд на Люциена, – я, кажется, помешал тайной встрече.
– Что? Нет-нет, что вы, это не то, что вы поду…
– Вот именно, – заявил Люциен, сложив руки на груди. – Мог бы выбрать момент поудачнее.
Отец и сын обменялись мрачными взглядами. Лиссарина чувствовала, что ее здесь быть не должно, что она случайно стала предметом противостояния, в котором не хотела участвовать. Только слухов, клеветы и пересудов не хватало ей для полного счастья.
– Раньше тебе хватало совести не приводить шлюх в дом. А теперь что, кухарка будет находить их следы на кухне и докладывать мне?
– О, боюсь, что в этот раз ты сам привел ее в дом, папа, – улыбнулся Люциен невинной улыбкой. – Это же воспитанница графини.
– Что? – он быстро повернул голову и склонился вниз, приблизив глаза к лицу Лиссарины. – Боги, как неловко. Что же я за гостеприимный хозяин, если даже не могу без очков разглядеть свою маленькую гостью. Простите меня, мисс…?
– Эйнар, – сквозь стиснутые зубы пробурчала Лиссарина.
Гнев редко овладевал ею, но сейчас она негодовала и злилась так сильно, что заболели десны. Никто и никогда не называл ее шлюхой. И уж тем более она бы не подумала, что услышит это от Фабирона Монтфрея, идеального Эрцгерцога, на которого молится страна.
– Так вот, мисс Эйнар, надеюсь вы будете столь великодушны, чтобы простить старика. Слепота и темнота – не лучшие товарищи, когда дело касается поспешных суждений, вы так не считаете? Не держите на меня обид, иначе моя совесть не даст мне уснуть, а я так устал, что валюсь с ног.
Люциен фыркнул, но воздержался от комментариев.
Лиссарина посмотрела в глаза Фабирона как можно серьезно, давая понять, что не позволит подобного обращения к своей персоне, сколь бы ничтожна она ни была в сравнении с его положением. Что любая девушка заслуживает простого человеческого уважения, независимо от того, бедна она или богата. Что она ни капли не верит, будто он ее не узнал. Скорее уж, он и не обратил на нее внимание во время ужина, не удосужился запомнить кого-то настолько крошечного.
Но Фабирон смотрел на нее дружелюбно и даже слегка улыбался, словно правда извиняясь, и если он и разглядел что-то в ее глазах, то виду не подал. Лиссарине оставалось только смириться.
– Думаю, забыть об этом неловком случае в моих силах. Я не держу на вас зла, Ваша Светлость. Если вы позволите, я бы хотела вернуться в свою комнату.
– О, разумеется, – Фабирон посторонился, освобождая дорогу, но, когда Лиссарина уже держалась за ручку двери, окликнул ее. – Мисс Эйнар, у вас интересный цвет волос. Редкий.
– Седина – это ничуть не интересно, Ваша Светлость. И далеко не редкость.
И закрыла за собой дверь, прежде чем поступит ответ. И, должно быть, это можно расценить как грубость, но ей было все равно: ее только что за глаза обозвали таким оскорбительным для истинной леди словом. Могла же она позволить себе крошечное возмездие?
***
Утром ее разбудил настойчивый стук дверь, после которого в комнату ворвалась Ровенна и, запрыгнув на постель, принялась трясти ее за плечи.
– Вставай! Вставай! Мама уезжает! Вставай!
Лиссарина с трудом открыла один глаз и посмотрела на разрумянившееся лицо подруги. Недосыпание отозвалось ломотой в костях. До боли знакомое чувство.
