Александр Полуполтинных "Очерки. Том первый"

– А вот и живой, что хитрый Митрий.

– На что только пьёт, уж три месяца, почитай, без работы?

– А на прииски-то зря что ли мотался? – стала рассуждать Катя. – Шуре, сестре, на свадьбу кольцо подарил – платиновое, а серьги из червонного золота видел: рубины-то какие здоровенные. И дом заезжий, что у отца, мало, думаешь, доходу даёт? А там у него завсегда с приисков дружки обитаются, а чем расплачиваются? Верно, не бумажками? Вот тебе и пьянки. Это тебе не ваше жалование.

– Знаешь, Катька, мне милиционер Кушенков Васька тоже об том же талдычит. Мол, золота у них не меряно, коромчат до лучших времён. То-то он мне сегодня высказал, что скоро их время придёт…

Гуляние под гармошку

Погожим апрельским днём 24 апреля 31-го года в просторном светлом доме Спиридона Манаева в Песчанке было шумно: встречали приехавшего погостить брата Сергея. По этому поводу позвали соседей, многие пришли семьями. Гуляли как всегда весело, с песнями и плясками до поздней ночи.

В Песчанке Манаевы обосновались с 905-го года, приехав с Ононских приисков. Дом купили самый лучший во всём селе: на пригорке, издалека видно. Глава семьи Пётр Иустинович старательского дела не бросал – надо было кормить семью, – то и дело нанимался к золотодобытчикам и уезжал с весны до самых холодов. А под старость стал держать заезжий двор, что стоял на бойком месте под Ингодой в версте от Песчанки. Трактир этот принадлежал поначалу Анастасии Спешиловой, вместе с ней и заправляли там дела с 23-го года, а с 30-го подворье окончательно перешло в собственность Манаева-старшего.

Так что жили Манаевы зажиточно, на судьбу не жаловались. Сил справляться с немалым хозяйством хватало: семейство у Петра Иустиновича было большое: четыре сына – Иннокентий, Спиридон, Сергей да последыш Василий, и три дочери – Елизавета, Нина и Ольга.

С детства Пётр Иустинович привил сыновьям интерес к «приискательскому» ремеслу. Пошёл по стопам тяти и Сергей. Он обосновался с женой у своего тестя недалеко от Шукчугурского прииска, но в Песчанке имел домишко, корову, лошадь и даже работника-китайца, который за харчи и одежду следил за хозяйством. Время от времени уезжал на золотоносные прииски и Спиридон. Поговаривали, что он вообще собирается продавать дом и уезжать с семьёй на Витимский тракт.

Спиридон был самым бойким в семье. В тринадцать, когда переехали жить в Песчанку, он был уже настоящим мужиком: здоровьем и силой Бог не обидел, да и характером был крут, против себя чужим слова сказать не давал. В драках стенка на стенку всегда был ровней взрослым.

В 1915 году мобилизовали Спиридона в армию на Австрийский фронт. Но долго повоевать не пришлось. В одном из боев его ранило шрапнелью в левый бок и пулей в левую руку. После госпиталя вернулся домой, а тут родители, счастливые, что сын вернулся с войны живым, присмотрели у зажиточных односельчан Добеевых дочку Александру. Та хоть и молода, ещё и 16 не было, но дивчина справная, работящая, да и приданое за ней хорошее. Долго думать не стал, двадцать три года – пора жениться. Свадьбу сыграли весёлую, Пётр Иустинович постарался, и даже раздобыл где-то настоящий оркестр из пленных австрийцев, которые здорово всех удивили своим необычным пением йодлем и игрой на губных гармошках.

К 31-ому году была у Спиридона Манаева уже большая семья: сын Пётр, названный в честь отца, и дочери: Галина, Елена, Валентина и самая маленькая полугодовалая Анна. Никогда не унывающая, высокая, статная Александра рожала Спиридону часто, были даже двойни, но выживали тогда самые здоровые.

В последнее время семье жилось трудно, заработанных Спиридоном на железной дороге денег едва хватало, хлеб продавался по карточкам, в магазинах нечего было купить. Привыкшему всегда жить на широкую ногу человеку было трудно смириться с таким положением. Многое для трудяги-мужика было не понятно. Частенько в сердцах говорил:

– Что за власть такая? Грабят нашего брата, нет никакого житья, ходим разуты и раздеты. Придёшь с работы, жрать нечего. Мы дрались, дрались за эту власть, а свободы нету никакой!

Некоторые соседи порою предупреждали подвыпившего Спиридона: «Уж молчал бы, разве можно такое говорить, мало ли недоброжелателей есть по деревне». Только отмахивался, а под горячую руку мог и побить за такие нравоучения.

Я прочту об этом в предъявленном деду обвинении. «Антисоветская агитация» – так квалифицируют его слова следственные работники.

И в тот вечер, когда встречали брата Сергея, наверно, не обошлось без подобных разговоров. Гуляние затянулось заполночь. Скоро гости стали расходиться, ушёл к себе в избу и смирный Сергей с женой. А разошедшийся Спиридон с братьями Василием и Михаилом Спешиловыми да Лёшкой Добрецким пошли с гармошкой по улицам.

– Не спится, молодёжь? – окликнул стоящий у своей калитки с цигаркой в зубах Бондарев Николай.

– А, Николай Григорьевич! – узнал по голосу Спиридон. – Выпить хочешь? У нас с собой имеется…

Бондарева, в прошлом солдата, прослужившего в старой армии восемь лет, а в 20-е партизанившего у Лазо, Спиридон уважал. Достав из кармана гранёный стакан, налил Николаю водки.

Подвыпившая компания пошла дальше, Добрецкий развернул гармонь и громко затянул: «Скакал казак через доли-ину!..»

– Тихо! – остановился Василий.

Все прислушались. Один за другим стали раздаваться выстрелы.

– Ого, как лупят! – гармонист с ровным и еле слышным шипением стал сдувать меха.

– Где-то на станции стреляют, – определил Спиридон и пошутил: – Прямо как на Германском…

Ночное происшествие

В полночь с 23 на 24 апреля на пост у бронепоезда №63, что стоял на песчанском разъезде, заступил красноармеец Григорий Девятов. Как обычно, обход решил начать с конца состава. Ночь была безлунная, тихая. Где-то ещё гуляли: со стороны посёлка с порывами холодного весеннего ветра чуть слышно доносились переливы гармоники. Подняв воротник полушубка, часовой не спеша брёл вдоль насыпи.

Неожиданно раздался шум осыпающихся камней, Девятов сбросил с плеча винтовку и сразу же получил сильный удар в плечо. Напавших было двое, один вырвал из рук бойца оружие, а второй тяжело навалился на него всем телом и опрокинул наземь. Завязалась борьба. Так же внезапно где-то рядом сухо прогремел выстрел, неизвестные замешкались, и в ту же секунду со стороны насыпи чей-то голос приказал:

– Оставьте! Давай назад!

Двое кинулись убегать, потом кто-то снова выстрелил, и Девятов почувствовал боль в правой ноге. Винтовка, впрочем, лежала тут же. Часовой, схватив её, успел сделать несколько выстрелов по тёмным фигурам, которые еле различались на насыпи. Перепуганный боец стрелял ещё и ещё, пока не услышал, как со стороны казармы на пальбу прибежал караул.

В рапорте дрожащей рукой Девятов описал всё как было: напали, преступников опознать не могу, так как было темно, но оба среднего роста и телосложения, а также не забыл упомянуть и единственный достоверный факт: от одного из напавших «пахло духами». Вот все, что мог пояснить о ночном происшествии красноармеец.

Так и осталась бы эта ночная стрельба поводом для пересудов жителей Песчанки, если бы не одно обстоятельство, резко повернувшее ход всего дела.

«Доношу до вашего сведения…»

Наступил первый день мая. Уже под вечер, когда народ вовсю праздновал день солидарности с мировым пролетариатом, на стол уполномоченного ОГПУ по фамилии Лихонос лёг любопытный документ. Рукой военнослужащего 1 взвода Сергея Онищенко серым химическим карандашом было написано:

«Доношу до вашего сведения, – будто выкрикивали строки, написанные со школьной аккуратностью, – что 30 апреля моя жена Екатерина пошла в гости к сестре Александре Манаевой, в доме которых шла попойка. Встав под окно, она услышала разговор, который касался 1 Мая. Из разговора она поняла, что в этот день на площади Свободы в Чите готовится кровопролитие. Она слышала, как Спиридон Манаев сказал: «С бронепоездом ничего не вышло, но завтра мы им устроим партизанскую ночку». Далее шло подробное перечисление участвовавших в застолье и самые нелестные характеристики Спиридона Манаева, как в прошлом отъявленного уголовника и противника существующего строя.

Это, конечно, была удача, что называется, убить сразу двух зайцев. Лихонос как-то азартно расстегнул воротничок, с наслаждением затянулся папиросой и прямо поверх текста заявления размашисто написал красными, похожими на кровь, чернилами: «Срочно: приобщить к делу о нападении на бронепоезд» и поставил жирную точку.

– Богданов! – позвал он помощника, чтобы дать ему незамедлительные указания.

Братья Спешиловы

Со Спешиловыми жизнь свела семью Манаевых в пятом году, сразу как они приехали в Песчанку: жили по соседству, а потом вместе работали на постоялом дворе. У Анастасии Спешиловой росло пятеро детей. Четверо от первого мужа: старший Михаил, который в детстве оглох от болезни, Василий, красавица дочь Екатерина, Иннокентий. От второго брака родилась младшенькая Валька. Второго мужа Анастасии Филиппа Цупко расстреляли за участие в банде Константина Ленкова. Слава Богу, имущество ей оставили, а то бы пошла с детьми по миру. Кешку, как вырос, сосватали за Ольгу, дочь Петра Иустиновича, так и породнились с Манаевыми. Жили дружно, весело, вместе работали и гуляли тоже вместе.

Мишка да Василий были ребята отчаянные, одному 28, другому 23. В Песчанке слава за ними тянулась дурная. Уж и не знали сельчане, что с ними делать, вроде как и управы на них нет никакой: где не попадутся – их выпускают с участка с миром. А 2 мая 31-го года посёлок облетела ещё одна весть: обоих братьев да с ними Спиридона Манаева арестовали за нападение на бронепоезд (был арестован с ними и Добрецкий, но позже отпущен). Многим не верилось: ну, какие со Спешиловских террористы? И в армии-то оба не служили. Ну, похулиганить, избить кого-нибудь – что там скрывать – бывало и не раз. Когда стали вызывать сельчан на допросы, многие вспомнили такое, что не приведи Господь. Что ещё по зиме двух заезжих крестьян в трактире они избили чуть не до полусмерти. И что колхозника Олимпиева хотели сбросить в реку, да испугались его жены, которая подняла крик. И везде при этом фигурировал Спиридон Манаев, причём, не как непосредственный участник, а как подстрекатель и свидетель во всех этих неблаговидных поступках братьев. Про крестьян, вспомнили, что Спиридон отозвался так: «Плохо, что опоздал (он мылся в бане), а то бы я им показал», а избиение Олимпиева одобрил: «Чтоб не задирался!» Скоро арест Спешиловых и Манаева оброс слухами и домыслами, говорили, что это уже давно сколоченная шайка, что братья мстили за расстрелянного отца, а руководил всем Манаев.

На допросах никто из арестованных нападение на часового бронепоезда не признавал, хотя в деле появились дополнительные показания красноармейца Девятова, который по фигурам и усам, каким-то образом замеченные им в кромешной тьме, всё же опознал Манаева и одного из Спешиловых. Но особенно возмущал гнусный наговор обоих Онищенко о готовящемся 1 мая теракте.

«Виновным себя не признаю…»

Дело о нападении на бронепоезд и о подготовке первомайского заговора у уполномоченных госполитохраны явно не клеилось. Запросы в регистрационно-статистическое отделение дали отрицательный результат: никто из троих по учётам ОГПУ не проходил, неутешительный же ответ поступил из милиции: братья Спешиловы приводов не имели, Спиридон Манаев был, правда, судим за участие в елизаветинской банде, но «по суду оправдан».

25 мая Спиридона привели на очередной, третий за всё время допрос. Он вошёл, держа руки за спиной, в маленькую комнату с серыми стенами. Осунувшийся, в чёрной рабочей железнодорожной робе, с потускневшим взглядом, с резко выступившими на лбу морщинами, будто постарел за эти 23 дня ареста сразу на десять лет. С тоской бросил взгляд на белеющий за окном раскидистый куст черёмухи. Спиной к зарешёченному окну сидел молодой с блестящим русым чубом чекист. На столе ярко синела его новая фуражка с малиновым околышем.

– Рассказывай, Манаев, хватит запираться, – сказал оперуполномоченный, раскрывая папку и выкладывая на стол бланк допроса. – Нам известно, что ты старый контрреволюционный элемент, давай, отвечай по существу…

– Родился в 1892 году в селе Захарово Верхнеудинского района Забайкальской губернии, русский, беспартийный, из крестьян, – стал отвечать на вопросы Спиридон, голос его зазвучал зычно, как в храме. – С 24-го года работал на постоялом дворе, который держали мать и братья Спешиловы. В то время и заезжали какие-то елизаветинские мужики, у которых я купил лошадь. Лошадь оказалась ворованной, и через некоторое время тех мужиков арестовали, и на допросе один из них сказал, кому они продали лошадь. Так меня арестовали за связь с бандой, но после суда освободили. Под 1 мая у меня в доме никакой пьянки не было. Я был дома и налаживал ходок, чтобы поехать в Новотроицк за отцовским конём. Утром 30 апреля ко мне заходил только Михаил Спешилов, попросил лошадь вывести навоз и сор со двора, но лошадь я ему не дал, так как она была занята, и Михаил сразу ушёл. 1 мая был у меня в гостях татарин Азим-бай с бутылкой, выпили с ним. В четыре часа дня уехали на «ученике» в Читу вместе с братьями Спешиловыми и Михаилом Верхоленцевым в гости к приятелю Коченевскому, у которого посидели и пошли на площадь посмотреть на парад, а оттуда все направились на станцию и вернулись в Песчанку, где разошлись по домам. В отношении антисоветской агитации ничего сказать не могу, возможно, что и говорил, но не так, как показывает Онищенко Катерина. Это она на меня наговаривает, хотя никаких личных счётов с ней я не имею. Виновным в нападении на бронепоезд и в антисоветской агитации себя не признаю…

Оперативник писал быстро и небрежно, многих слов в протоколе было не разобрать, но от малограмотного Спиридона этого и не требовалось. Закончив писать, ведущий допрос прочёл протокол вслух. Манаев расписался.

Сейчас этот документ лежал передо мной как исповедь и единственная правда, которая тогда абсолютно никому не была нужна.

Эпилог

Вот и вся история ареста моего деда, перевернувшая жизнь всех моих родственников. Ничего не могла поделать и бабушка Александра Прокопьевна. На допросе через полтора месяца после ареста мужа, привыкшая к частым его выпивкам, она уже не могла достоверно вспомнить, была ли в тот злополучный день накануне Первомая в доме гулянка. Такая забывчивость, конечно же, была на руку следователям из ОГПУ. Кроме того, с молодой неграмотной тридцатилетней женщины предусмотрительно взяли подписку о неразглашении деталей этого допроса. Под словами «в случае разглашения требую самой суровой меры наказания» стоит отпечаток её пальца и три креста – так она расписывалась. Вот, наверное, почему никто из родных так и не узнал правды об аресте деда.

9 ноября 1931 года тройка ПП ОГПУ ВСК рассмотрела материалы дела Манаева и братьев Спешиловых. Как свидетельство бесчеловечного приговора в деле синеет маленький клочок грубой бумаги – выписка из протокола заседания: «Гр-на Манаева С. П. 39 лет заключить в концлагерь сроком на 3 года, считая со 2.V.31 г.»

Скоро у Манаевых был проведён обыск, где особенно рьяно орудовал милиционер Кушенков. В доме всё перевернули вверх дном, выбрасывали из шкафов белье, тряпки… Кушенков лично вспарывал ножом матрасы и подушки. Белым снегом летали по двору пух и перья. Младшие дети плакали, те, кто повзрослее с ненавистью следили за происходящей милицейской вакханалией, а хозяйка дома с молчаливым укором в глазах стояла поодаль, прижимая к себе грудную Аню.

Ни оружия, ни золота «рыцари революции» так и не нашли.

Не разрешив взять с собой самого необходимого, семью Манаевых вывезли из Песчанки. Трудная и долгая жизнь ждала их на поселении близ станции Черемхово Иркутского округа.

С Беломорско-Балтийского канала Спиридон Манаев вернулся к семье раньше отмерянного приговором срока, в связи триумфальным окончанием грандиозного строительства. Привёз он и Грамоту за добросовестный труд с золотым тиснением – «Сталин». Спиридон Петрович очень гордился этим, и до конца жизни носил с собой этот документ с факсимиле самого «вождя народов» вместо паспорта.

«28 августа 2002 года прокуратурой Читинской области Манаев С. П. реабилитирован», сообщает последняя подшитая в старое дело бумага.

Последний раз смотрю на серую картонную обложку. Дело №…. Окончено… И вдруг понимаю: а ведь именно сегодня, октябрьским днём 2004-го, и это дело, наконец, закрыто. Сегодня, когда через семьдесят три года к нам вернулась правда ещё об одном человеке, оказавшегося в страшных жерновах политических репрессий.

P.S. Недавно моя мать Валентина Спиридоновна и её сестра Анна Спиридоновна получили свидетельства о реабилитации. Трое других детей Спиридона Манаева не дожили до этого дня.

2004

Марш «Забайкальский Атаман» и «Осенний сон» на казачьем банкете

Интересная находка в госархиве. Эта бумага попалась мне случайно. Она даже не учтена и вшита в дело №580 (Ф.30, оп. 1) вверх тормашками. Это перечёркнутый черновик, оборотная сторона какого-то документа на стр. 44.

Итак, читаем (текст напечатан на машинке):

«ПРОГРАММА

музыки 2-го сентября 1912 года.

На обед станичных и поселковых атаманов, вахмистров Забайкальской казачьей бригады, георгиевских кавалеров и станичников по случаю принятия Всемилостивейше пожалованной 2-го июня Забайкальскому казачьему войску ВЫСОЧАЙШЕЙ грамоты за самоотверженную и верную службу.

Марш „Забайкальский Атаман“ соч. Гольферта,

Попурри „Осенний сон“ соч. Джожъ,

Вальс».

«Забайкальский Атаман»

Конечно, я вообразил себе сразу тёплый солнечный день, огромный стол в какой-нибудь богатой зале, атаманы всех рангов, георгиевские кавалеры, почётные гости из станиц, военные чины, нарядные, в пышных платьях и шляпках, дамы. Наверняка перед этим был парад, на котором присутствовал сам Военный губернатор и Наказной Атаман войска генерал-лейтенант Андрей Иванович Кияшко…

Но сразу же возникла масса вопросов. Во-первых, 2 июня Высочайшая грамота в Царском селе вручалась (или была только подписана?) Амурскому казачьему войску. А вот Забайкальскому – именно 2 сентября. Может быть, потому эта бумага и попала в черновики, так как просто перепутали даты: надо было везде написать «2 сентября»?

Во-вторых, что за произведения такие, про которые я никогда не слышал? «Забайкальский Атаман», марш – звучит очень красиво! Что за композитор такой Гольферт? Всемогущий Интернет выдал мне ссылку на книгу «Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска. 1811—1911 годы. Исторический очерк их существования. Составил есаул Ив. Ив. Кияшко. Екатеринодар. 1911». Так вот в этой книге упоминается саксонско-подданный Гольферт Макс Эрастович (Эрнестович), капельмейстер, управлявший войсковым музыкантским хором с 1 декабря 1908 г. по 1 февраля 1909 года. Он же в другом списке числится альтистом и вольнонаёмным помощником дирижёра с окладом 100 руб. в месяц.

Сам же Иван Иванович Кияшко не был музыкантом по профессии и вошёл в историю Кубани как талантливый архивариус и автор книг по истории. Естественно совпадение фамилий и отчеств архивариуса Ивана Ивановича Кияшко и Военного губернатора Забайкальской области Андрея Ивановича Кияшко навели на мысль: а не братья ли они? Так и вышло. В биографии Ивана Ивановича было написано, что Андрей Иванович – его родной брат.

И. И. Кияшко родился в 1864 г. в Екатеринодаре. Происходит из знатного рода дворян Кубанского казачьего войска. Был приписан к станице Ирклиевской, где был офицерский надел его отца. В 1875—82 гг. он учился в войсковой классической гимназии, в 1884—87 гг. – в Ставропольском юнкерском училище по 2 разряду. Через несколько лет после окончания он был командирован в Кубанский войсковой архив для написания истории 2-го Таманского полка.

Брат его Андрей Иванович родился в 1957 г. О месте его рождения нет сведений, но вполне можно предположить, что и он родился в Екатеринодаре. И служба его тоже была связана с Кубанским войском. Но начинал он службу кадровым офицером Императорской армии. Образование он получил в 1-м Павловском училище и Николаевской академии Генштаба в Петербурге (1891). С 28.10.1896 служил старшим адъютантом штаба Приамурского военного округа. Но с 20.6.1897 переведён помощником начальника войскового штаба Кубанского казачьего войска (ККВ). С 15.10.1900 командир 1-го Кавказского полка ККВ. С 12.1.1905 начальник канцелярии штаба тыла войска Донского. 2.2.1907 вновь переведён на Кубань и назначен атаманом Майкопского отдела, с 23.12.1907 – начальником войскового штаба ККВ. 28.3.1912 назначен военным губернатором Забайкальской области и Наказным Атаманом Забайкальского казачьего войска.

Таким образом, в Читу Андрей Иванович перевёлся из Екатеринодара, надолго расставшись со своим родным братом. По всей видимости, Иван Иванович попросил своего знакомого талантливого музыканта Макса Гольферта написать в честь своего брата марш «Забайкальский Атаман». Интересно, сохранились ли где-нибудь ноты? Искать, думаю, надо в Краснодаре.

«Осенний сон»

А что касается сочинения некого «Джожа» «Осенний сон», всё тоже оказалось довольно интересно. Неверно написанное в программе имя оказалось Арчибальд Джойс (1873—1963) – композитор и дирижёр, которого называли «английским королём вальса». Музыка его была очень популярна в Европе. В России же наиболее известным был вальс «Осенний сон». Говорили, что именно он звучал во время трагедии «Титаника».

В программе этот вальс указывался отдельно, видимо, чтобы привлечь к мероприятию больше внимания. Кстати, Иван Иванович Кияшко писал в своём сочинении: «С наплывом же в Екатеринодар иногородних жителей и с развитием жизни вообще, явилось требование и на пьесы другого времени; тогда вальсы, кадрили, марши и попурри приобрели полное господство и почти вытеснили малороссийскую музыку…»

Так что и новый марш «Забайкальский Атаман» и «Осенний сон» должны были продемонстрировать забайкальской публике, насколько современен и оригинален вновь назначенный Военный губернатор и Наказной Атаман Забайкальского казачьего войска.

«Осенний сон» стал набирать популярность, вероятно, после гастролей Арчибальда Джойса в 1909 году по странам Европы. Вероятно, именно тогда он побывал и в России, где его вальсы, особенно «Осенний сон» и «Воспоминание» полюбились и запомнились. В 1913 году слова на музыку вальса написал русский поэт Касаткин-Ростовский русский поэт, драматург и публицист, автор гимна Добровольческой армии, полковник Семёновского полка, участник Первой мировой и Гражданской войн. Тогда же появились и первые песенные версии вальса «Осенний сон». Князь Ф. Касаткин-Ростовский посвятил свои стихи баронессе Ольге Николаевне Таубе: