Набегавшись по рынку, мы были неприятно удивлены, узнав, что сари – это еще не все. Девять метров расшитой ткани нужно на что-то крепить, а значит, необходимы нижняя юбка и блуза. Юбки продавались во множестве, они были безразмерными, затягивались на талии веревочкой и стоили девяносто рупий, а вот с блузками выходила незадача. Блуза – персональный предмет женского гардероба, каждая красавица шьет свою, придирчиво выбирая длину рукава и глубину выреза, чтобы одежда идеально облегала изгибы тела, подчеркивая его соблазнительные части. Модели бывают в разной степени обнажающие ключицы, спину и животик, с игривыми кисточками и без. Шить блузку – это дорого: нужно купить ткань и оплатить работу портного. Зато, обзаведясь хорошей блузкой, можно считать вопрос с нарядами решенным на годы: к ней подойдет любое сари. Индианки обожают контрастные сочетания: зеленый с желтым, синий с красным, розовый с оранжевым – и выглядят как экзотические бабочки. Чем ярче цвет и сильнее блеск, тем красивее!
Всю эту премудрость нам поведали продавщицы, отправляя на второй этаж серого здания, где работали портные. Мы поднялись наверх, отыскали лишь одну открытую дверь, и индус, путая английский и хинди, объяснил, что задача невыполнимая. Блуза шьется как минимум четыре дня, а в выходной портные даже не берут заказы, доделывая предыдущие. Мы сдались и купили топики на бретельках, надеясь, что сойдет.
В назначенный день я проснулась рано. Наглаженные топы, юбки и сари лежали в пакетах, на душе было волнительно – свадьба!.. Через час мы были полностью готовы к тому, чтобы выехать на торжество, но транспорта, который за нами обещали прислать, почему-то не было.
Тогда мы еще не знали, что пунктуальность в Индии – такое же парадоксальное понятие, как бедность среди евреев. Индусы никогда и никуда не торопятся, более того, постоянно опаздывают и откладывают на tomorrow[33 - Завтра (англ.).]. Это не связано ни с неуважением, ни с объективными причинами – они просто неторопливые. Зачем в жару спешить? Можно же вспотеть! Ожидание события или встречи может занять от пятнадцати минут до нескольких часов, это считается нормой, ожидающие могут рассердиться, но никто не удивляется. Но мы были не в курсе, а потому, собравшись точно вовремя, растерянно смотрели на пустую дорогу, выходя со двора и снова в него возвращаясь.
Дверь Хуссейновой квартиры, выходящей во двор, была приоткрыта: соседи с любопытством наблюдали за нашими маневрами. Парни сидели на кухне; лысый, гладко выбритый, с саудитской бородкой и лукавыми глазами, Хуссейн щурился на солнце, на соседнем стуле в надвинутой на брови цветной растаманской шапке с выражением самодовольства на лице восседал Хабиб.
– Hiiiiiiiiiii[34 - Привет (англ.).], – протянул Хуссейн, жестами гостеприимства приглашая нас зайти внутрь, чтобы мы могли передохнуть в тени.
– Хай, – ответила Белка и с любопытством подобралась поближе, игнорируя мои отчаянные знаки. – Аня, давай попросим у них позвонить папе невесты, сил нет торчать на солнцепеке.
Я собралась сказать «не надо, умоляю» (опять, Кристиан же предупреждал!), но она уже шла к открытой двери и жестами указывала на телефон, лежащий на столе. Цоп! – и он в ее маленьких крепких ручках. Молодые люди переглянулись с одобрением.
– Хуссейн, – представился лысый. – А это Хабиб.
– Саня, – ответила Белка. – А это Аня.
Мы переглянулись и дружно расхохотались. Тут во двор въехала долгожданная машина, опоздавшая на полчаса, из нее высунулся усатый веселый Раджа, изогнулся в приветствии, усадил нас в салон, и мы чинно отбыли на праздник.
В доме невесты, украшенном от фундамента до крыши, включая крыльцо и двор, дым стоял коромыслом: кто бегал из комнаты в комнату, кто доставал новые туфли из шкафа, кто гладил штаны, мужчины то тут, то там возникали полуголыми и ничуть не стеснялись, наоборот – задорно поблескивали глазами. Нас проводили на женскую половину. В девичьей стояла кровать, на которой горой были свалены наряды. Женщины вытряхнули на покрывало наши покупки и при виде топиков сокрушенно покачали головами: не пойдут. Посовещавшись, индианки вытащили из гардероба свои вещи, старейшая из хозяек подала мне грязновато-желтого цвета блузку, кивнула – надевай. Вещь с чужого плеча была чуть великовата, и ее натянули ее у меня на груди, закрепив булавками, а затем стали методично наматывать по бедрам золотистую ткань. Рядом той же процедуре подвергалась Белка. После пришла пора макияжа. За дело взялась молодая индуска – она запудрила нам лица тальком, чтобы не блестели, нарисовала стрелки на глазах, наклеила в межбровье блестящую точку, нанизала на руки многочисленные браслеты, а в уши вдела крупные висящие серьги. Под конец меня развернули лицом к зеркалу, висевшему на шкафу.
– Как индийская Барби, – довольная результатом трудов, проговорила мать невесты. – За сколько вы сари купили?
Такой вопрос в западном обществе считается неприличным, но индусы простодушны и похожи на детей в своем откровенном любопытстве.
– Пятьсот и семьсот рупий.
– Хорошие цены, – покивали головами женщины, одобряя нашу рачительность.
– А мое платье стоит три тысячи! – объявила одна из них, украшая пояс тяжелой подвеской – кистью с шариками, золотыми нитями и цветными камешками. Хвастаться богатством в Индии не только принято, но и является хорошим тоном. Иначе зачем оно нужно, правда?
Нас подготовили к свадьбе за пятнадцать минут, и оставшееся время мы слонялись по дому: забрели на просторную кухню, в которой на шкафах стояли огромные медные кувшины («Старинные! Передаются из поколения в поколение!» – с гордостью сказала хозяйка), зашли во внутренний дворик. где парни мыли ноги в ванночке, поднялись на второй этаж в туалет, который оказался дырой в полу. Вскоре нас кликнули и усадили в машину чтобы везти в Hall.
Большинство индийских торжеств проходят в холлах. Это гибрид храма с площадкой для вечеринки: с одной стороны алтарь под крышей, перед которым горят свечи и лежат цветы, потом несколько метров мраморных полов и сцена, которую обставляют соответственно событию. В нашем случае там находились два трона – для жениха и невесты – и лежал красный ковер на полу. Над тронами висели имена будущих супругов – Amit и Preeti. В соседнем дворике, прилегающем к холлу, стояли столы, которые готовили к торжественной трапезе. Мы прибыли в самое начало подготовки – по залу расставляли ряды пластиковых стульев, во дворик сносили огромные воки и стопки тарелок. Приехала машина с водой.
Официальное начало было запланировано на 11:30, а движение началась не раньше половины второго. Жарко было немилосердно, под тяжестью брошки блуза сползала с плеча, мое сари теряло вид, и его несколько раз перематывали. Торжественность грядущего события никого не беспокоила – народ непринужденно гомонил, женщины красились прямо в зале, дети бегали. Когда с меня, чтобы поправить, сняли половину сари, я покраснела, а потом обернулась и обнаружила: всем безразлично. Все свадьбы, на которых я была в жизни, были расписаны по минутам и безупречны по оформлению; эту гости воспринимали как повод очередной раз поплясать и повеселиться. На лицах родителей жениха и невесты не было ни тени волнения, только предвкушение и блеск в глазах.
Машина жениха въехала во двор в облаке дыма от петард, с грохотом от группы барабанщиков, с которых пот катился градом. Гости обступали молодую пару так плотно, что брачующиеся, зажатые в толпе, едва могли дышать. Их поставили друг напротив друга. Ему приготовили подставку под ноги, ей поднесли подносик с серебристыми чашечками, и, черпая оттуда краску, она нарисовала будущему мужу красную точку между бровей. Между молодыми протащили связанные платки, протянули веревку с зелеными листьями, потом все двинулись в зал. Оказалось, на этом первая часть церемонии завершена.
– Кушать, кушать! – махнул нам сияющий Раджа, отец невесты. – Ланч!
Толпа цепочкой потянулась во двор, где работал своего рода кейтеринг: в ряд стояли огромные кастрюли и блюда с едой, причем раздавали ее почему-то барабанщики, сменившие ударные на половники. Два пирожных, два вида риса, две лепешки, жаренные в масле; овощное рагу с нутом, салат. К концу набралась полная тарелка, с которой мы, пользуясь привилегией «белых» гостей, заняли один стол на двоих, хотя все остальные сидели по четверо, шестеро и даже десятеро. Снова никто не стеснялся – женщина по соседству устроилась на перилах ограды и спокойно ела. Кто-то пользовался ложками, кто-то черпал руками. Мне понравился острый соус, Саня его есть не стала, а жирно-сладкие пирожные не пришлись по вкусу нам обеим. Алкоголя не было, как не было и мяса: индусы на свадьбах не пьют и не едят животную пищу, это чистый праздник, где приветствуются фрукты и сладости.
– Давай забежим в туалет, пока туда не встала очередь во все триста человек, – предложила я.
Я вошла в кабинку, единственную для всех на свадьбе, и меня замутило, все поплыло перед глазами. Да, там было грязно, и как! На решетку стока кто-то наложил огромную кучу дерьма, настолько вонючую, что я держалась несколько секунд, а потом меня стошнило на пол. Я выскочила из туалета, вытирая слезы, невольно выступившие на глазах.
– Что такое? – удивилась Саня.
Услышав объяснение, она молча вытащила из сумочки платок и стала заботливо вытирать подводку, размазанную у меня по лицу.
Ланч тянулся медленно и так же медленно заканчивался – гости снова собрались в зале часа через полтора. На сцене в кружок сидели женщины и пересчитывали подарки невесты – столько-то сари, столько браслетов, столько золота. Результаты скрупулезно записывались в тетрадку.
Началась вторая часть церемонии, не менее странная для нас, чем первая. Сначала по сцене несколько мужчин тягали тяжеленные троны, устанавливая их друг напротив друга, потом на них усадили жениха и невесту лицом к лицу. Со лба у новобрачных тек пот, который поочередно вытирали друг жениха и подружка невесты. Затем троны снова переместили, поставив рядом, а перед молодоженами установили шкатулку с рисом, который подожгли. Под завесой дыма начались Семь кругов – ритуал, во время которого новоявленные муж и жена проходили, держась друг за друга, круг, а в перерывах между заходами читались молитвы. Все это время пара была окружена плотной толпой из помощников, родителей, друзей, любопытных детишек и просто интересующихся. Каждый лез, советовал, пытался поучаствовать. Только мы мечтали побыстрее ускользнуть из этого шумного чадного безумия.
– No problem![35 - Нет проблем! (англ.)] – не потерял присутствия духа Раджа, услышав мольбу. – Но подождите еще полчаса. Я прошу вас благословить молодоженов, а потом мы доставим вас домой!
Я онемела: да, я помню, что белые на индийской свадьбе – это важно, но еще никто никогда не просил меня никого благословлять! Впрочем, отказаться значило обидеть принявшую нас радушную семью до глубины души.
Благословение оказалось простым – мы возложили руки на головы новоиспеченных мужа и жены, прилежно улыбнулись и были запечатлены на общем свадебном фото. Финальным аккордом стала потеря Саниных тапок, которую мы обнаружили, вернувшись к дому жениха и невесты. По индийским традициям перед входом в дом или магазин надо разуться, и мы послушно скинули обувь у порога, когда нас повели наряжаться. К нашему возвращению состав горы обуви несколько раз менялся, и в Белкиных шлепках, украшенных стразами, кто-то ушел. Ситуация для Индии типичная, но немало огорчившая владелицу. Справедливости ради скажу, что Раджа, не желая портить настроение гостей в такой важный день, кинул клич, и через пятнадцать минут тапки нашлись. Их надела немолодая индианка, одна из родственниц мамы невесты.
После этого, усадив на байки по-женски, боком (по-другому в сари было ехать невозможно), нас увезли в Калахару. Мы обе шатались от усталости, у меня было лицо в потеках косметики и грязные пятки. Я так и уснула, не помывшись, и Саня тайком сфотографировала мою черную ступню, торчащую из-под пледа, и обездвиженное глубоким сном тело. «Мой человек превращался в индуса», – философски отметила она.
Индийская свадьба стала для нас посвящением в местную жизнь. Погуляв под барабаны в ночи, мы признали район своим и начали потихоньку к нему привыкать. Прямо напротив нашего дома стояло еще одно здание, принадлежащее Калахара Residency: с такими же красными воротами, но еще и с аккуратным английским газоном и вымощенными плиткой тропинками. На первом этаже этого дома жила индийская семья, занятая повседневными заботами: жена по утрам провожала мужа на работу и развешивала постиранную одежду на капот машины и скутер, припаркованные во дворе. На втором этаже по вечерам светилось окошко, там арендовали комнату русские девушки, которые громко ссорились и устраивали шумные party. Чуть дальше по улице стояли два маленьких домика, в одном обитали супруги, и пожилая жена день за днем сидела на крыльце, перебирая в тазике крупы. В другом устроился Кристиан с родителями, дочкой, женой и бульдогом. Еще один дом, фиолетовый, на повороте на главную улицу, занимала большая семья в несколько поколений: взрослая дочь выходила во дворик, качая на руках ребенка и зажигая ароматические палочки перед алтарем, ее отец дремал на крыльце в кресле-качалке. Напротив их крыльца сохли на веревках одеяла и простыни, чуть в отдалении прятался в траве заросший колодец и цвели розовым пышные кусты. Как-то, выскочив из них, прямо перед нами перебежал дорогу здоровенный серый кабан.
Центральная улица Калахары, через которую шли автобусы с Мапсы до Баги, была небольшой, но на ней разместилось все, что может понадобиться жителям деревни. Под синей, длинной и внушительной вывеской заседал Panchayat – орган местной администрации. В ряд один за другим выстроились несколько продуктовых шопов: четыре ресторанчика, магазин посуды «Mumbai Market», шиномонтаж (возле него сидели измазанные машинным маслом парни), большая бакалея, в которой неизменно толпились мужчины, чтобы купить сигареты; церковь; просторная кондиционируемая аптека, тесный бар, магазин тортов и сладостей с кремовыми пирожными и банками печенья; садик с цветами на продажу и полупустая пекарня. Мы перезнакомились с продавцами и по утрам бегали через дорогу, чтобы купить пару пакетов молока, бананы и дюжину яиц к завтраку. Больше всего нам полюбился магазинчик, где работали полненькая мама и высокая дочка-подросток. В нем было не развернуться, а полочки полны соусов, козинаков и подсолнечного масла. По вечерам жители Калахары и окрестных деревень вылезали на улицу перекусить, поболтать или просто посидеть на парапетах. Нас население Калахары разглядывало с любопытством, но обидеть никто не пытался.
Мы потихоньку осмелели и стали осваиваться и в доме: осматривать двор, вид с балкона и даже выбираться на крышу. Движение в Калахара Residency временами стихало, но никогда не прекращалось полностью. Ворота внизу открывались шумно и с грохотом, так что жильцы, не выходя из комнат, слышали, что кто-то приехал или уезжает. На лестнице то и дело слышались шаркающие шаги, по выходным Адриан или другой молчаливый уборщик мели здание метлой, похожей над длинный тощий хвост: ее делали из мягких метелочек камыша, и она больше размазывала, чем собирала пыль. Крыша, расположенная через пролет, была идеальным наблюдательным пунктом: устроившись на широком бортике перил с чашкой масалы, я часами следила за соседями, за тем, как во двор заезжают байки, а по деревьям и пальмам прыгают белки, размахивая пушистыми хвостами.
В один из вечеров мы настолько расслабились, что оставили приоткрытой дверь в коридор. В нее-то и заглянул лысый Хуссейн.
– Нам скучно, – намекнул он, умильно глядя. – Может, съездим куда-нибудь, выпьем по коктейлю? Мы угощаем!
Лысый и его приятель в шапке вызывали у меня беспокойство. Я бы с удовольствием отказала, но Саня, находящаяся вне поля зрения Хуссейна, изобразила для меня целую пантомиму, означающую «соглашайся!». Она постоянно вовлекала меня в сомнительные мероприятия, которые были, с одной стороны, небезопасными, с другой – колоссально расширяли кругозор. Эти авантюры позволяли увидеть мир разнообразным и объемным, к некоторым его явлениям я сама не рискнула бы даже подойти близко. Белка не имела того опыта и страха, что я, ею двигало любопытство. Тогда я и прозвала ее Белкой. Как меховые зверьки за окном, Саня неутомимо вертелась и всюду совала нос, перескакивая с места на место, едва заскучав. Я торопилась следом, пытаясь, насколько возможно, принять меры предосторожности. Признав Калахару за собственную территорию, Саня жаждала начать жить хоть сколько-нибудь светской жизнью, я была необходима ей в качестве переводчика, поэтому я скорбно застонала, кивнула, сползла с кровати и пошла одеваться.
Роль аниматора выпала тоже мне – Саня, пользуясь незнанием языка, удобно расположилась на заднем сиденье рядом и дремала, я же втиснулась в просвет между передними креслами и, качнув головой в такт арабской музыке, стала расспрашивать молодых людей об их любимом предмете – о них самих. Скоро выяснилось, что Хуссейн и Хабиб – ближайшие друзья; у Хуссейна богатый отец, владеющий несколькими магазинами и домами в разных странах, в том числе в Египте; Хуссейну – тридцать один, Хабибу – тридцать пять, оба курят гашиш, обожают алкоголь, который не могут пить по законам своей страны, Саудовской Аравии, поэтому в Гоа отрываются на полную катушку. Этой информации мне вполне хватило бы для того, чтобы больше никогда с ними не разговаривать, если бы не проскользнуло слово «школа».
Хуссейн и Хабиб, как и другие арабы нашего дома, прилетели по студенческой визе и учились в Академии английского языка. Родители отправляли своих уже вполне взрослых отпрысков за рубеж, чтобы завершить их образование, приучить к самостоятельности и заставить выучить иностранный, необходимый в торговле как воздух. Англия и Европа – далеко, дорого и сложно, а Индия под боком, стоит копейки, а английский является государственным языком. Приехав, я с первого дня была потрясена отсутствием языкового барьера – на английском говорили все, кроме совсем уж бедняков, в школах его преподавали в первую очередь, а хинди – только во вторую, почти все надписи – в учреждениях, на дорогах, в аэропорту – были дублированы на английский. При таком положении дел Индия была наилучшим выбором, как бонус – море рядом. Всеми благами Гоа парни пользовались на свой лад, купаясь, сворачивая косяк за косяком, увиваясь за девчонками, заливая в горло литры пива и в промежутках иногда забегая поучиться.
Я навострила уши. Учить английский за рубежом было моей мечтой со школы. Я копила деньги на Кембридж больше года, но, собрав лишь треть суммы, истощилась и упала духом. В Гоа же месячный курс, по словам лысого, стоил всего семь тысяч рупий, занятия ежедневно, по три часа каждый день – grammar, conversation и vocabulary[36 - Грамматика, общение, словарь (англ.).]. Арабы пообещали отвезти и все показать.
На следующее утро я вскочила по будильнику и выбежала на балкон: Хабиб жил на нашем этаже, через две комнаты, его нужно было разбудить и проконтролировать, чтобы поездка в академию состоялась. Арабы в Индии жили по привычному графику Среднего Востока – просыпались поздно, чтобы пропустить жаркую часть дня, становились активнее к вечерней прохладе, а ложились спать под утро, потому часто прогуливали, не в силах встать к десяти.
Хабиб, как ни удивительно, был уже на ногах. Он одевался под рокера: черные футболки с готическими рисунками, кожанка, джинсы и железные цепочки. Неизменным атрибутом была шапка на затылке, прикрывающая жидкие кудри. Мы спустились во двор, где слегка помятый Хуссейн стоял, прижимая к животу учебник, – был день ежемесячного экзамена. Мы сели в синюю «сузуки» (ее арендовал Хуссейн, а водили по очереди все арабы) и выехали из ворот Калахара Резиденс.
Это был мой первый выезд из Калахары в направлении, отличном от Мапсы, и я взволнованно вертела головой, рассматривая округу. Мы проезжали через улицы поселков, затерянных в пальмовых рощах, мимо особняков в колониальном стиле, окруженных садиками с клумбами. У многих ворот стояли и машины и скутеры – зажиточные семьи предпочитали иметь и то и другое: в машинах с кондиционерами удобно ездить на больше расстояния, а на скутерах – объезжать пробки. Сельский пейзаж украшали белоснежные изящные католические церкви. Гоа около четырех веков был португальской колонией, и следы этого остались в названиях еды (надпись «p?o» – «хлеб» можно увидеть на каждом уличном лоточке), в именах с апострофами, (фамилия D’esousa встречалась у каждого третьего), в архитектурных сооружениях и в религии: большая часть населения Гоа – это верующие католики, по выходным посещающие мессу. Впрочем, сомнений в том, что мы в Индии, не было – об этом говорили живописные индианки, наравне с мужчинами кладущие дороги; рисовые поля, затопленные водой, в которых население работало по икры в теплой густой жидкости – дело не только тяжелое, но и опасное, так как водиться в мутной жиже мог кто угодно. На развилке дорог нам попался причудливый механизм с большим колесом: индусы с лязгом выжимали сок из стеблей сахарного тростника, сладкий и мутный. На въезде в небольшой городок Пурим начались салоны мебели (образцы стульев и диванов хозяева выставляли на обочину в пыль), киоски с мороженым, фруктовые лавочки, магазины алкоголя, рестораны – все вокруг казалось новым, притягательным, и я не могла найти себе места от возбуждения, то устраиваясь на переднем сиденье с ногами, то спуская их на пол, глядя то на Хуссейна, то на Хабиба и крутясь как щен, вывезенный на прогулку.
Машина припарковалась у трехэтажного бетонного здания, расположенного между двумя другими: минимаркетом и винным «Palm Leaf». На первом этаже находился ресторан «Navtara», самая известная в Гоа сеть вегетарианских заведений, а вход в школу был через отдельный подъезд, уставленный кадками с растениями, высохшими от жары. Наверх вела узкая светло-серая лестница, которая заканчивалась табличкой: «Англоговорящая академия, аккредитованная Кембриджем». Дверь отворяется – и мы попадаем в небольшой уютный холл. Хабиб подтолкнул меня к невысокой девушке-индуске, сидящей за администраторским столом.
– Вас зовут Ann? Из России? – Рашми смотрела на меня снизу вверх из кожаного кресла, спинка которого возвышалась над ее головой сантиметров на двадцать. Перед администраторшей лежала куча бумаг и папок и светился монитор компьютера. – Сегодня занятий нет, студенты пишут работы… Если захотите учиться, то следующий курс начинается как раз с понедельника. Teacher Lala поговорит с вами, определит уровень и группу. Стоимость месяца – шесть тысяч восемьсот рупий, оплатить нужно сразу, демозанятие у нас не предусмотрено.
Черненькая, гладко причесанная Рашми вернулась к делам, Хуссейн остался сдавать тест, а Хабиб повез меня обратно в Калахару. По дороге домой я напряженно размышляла: хорошая ли идея идти в английскую школу в Индии? Я учила English в России в совокупности лет десять, и воспоминания об этом остались жуткие. Все вокруг твердили, что язык необходим, но преподавали его скучно до зубовного скрежета, чем напрочь отбивали интерес. У меня было в общем счете три репетитора, английский в школе, английский в вузе. Итогом стало чувство, что я изнасилована обучением, знания имелись, но из-за языкового барьера даже ответить в самолете на вопрос «fish or chicken?»[37 - Рыба или курица? (англ.)] стоило мучительного труда. Что сможет дать мне никому неведомый институт в Пуриме? Была пятница, впереди для раздумий имелись выходные.
Вечером во дворе я налетела на Хуссейна. Лысый расплылся в улыбке и, не теряя времени, пригласил меня и Саню присоединиться к празднику в честь дня рождения Шейны, который будет проходить у нас во дворе. Я все еще путалась в людях, в изобилии живущих на трех этажах Калахара Residency, и не сразу поняла, о ком речь. Шейной оказалась высокая, худенькая, с усыпанными мелкими прыщиками добрым лицом подружка Красавчика Азиза, выходца из беднейшего арабского государства Йемен. В нашем доме жили парни из разных стран арабского региона – из Омана, Саудовской Аравии, Египта, Йемена. Арабы-йеменцы, прилетая учиться в Индию, зачастую в Индии и оставались: в Йемене шла война, никто не хотел возвращаться на руины, да и родители предпочитали, чтобы дети находились вдали от зоны конфликта. У студентов заканчивались визы, просрочивались паспорта, но обнаружить их было непросто, и молодые люди жили годами на деньги, которые им высылали семьи, либо находили подработку (бывало, и криминального толка) и подружек. Азиз встречался с Шейной, Джамал – с Ли, вчетвером они делили квартиру с балконом в конце третьего этажа. Азиз и Джамал учились в институте, Шейла и Ли хозяйствовали, возложив бытовые затраты на парней: и для тех и для других такой порядок вещей был совершенно естественным. Все вместе ребята составляли две странные пары, где юноши – арабы, а девушки – индианки с китайскими чертами лица (Шейла и Ли обе родом с севера Индии, ближе к Китаю). Эти четверо жили бурно и страстно, то затевая скандалы, то шумно мирясь. С саудитами ситуация была иной – граждане Саудовской Аравии, зажиточной и мирной, досыта нагулявшись, ехали домой.
Спустившись вечером вниз, мы с Белкой отметили, что к организации торжества молодые люди подошли серьезно. Двор был весь увешан серпантином, вдоль длинного здания летали связки воздушных шаров. На красноватую плитку, которой выложена парковка, вынесли из квартир пластиковые круглые столы, и парни-арабы носились туда-сюда, сервируя их к ужину.
– Я б от такого дня рождения не отказалась! – В глазах у Сани плескалась обида.
Я тоже невольно почувствовала себя обделенной. Для меня двор цветами любимый не украшал.
Народ еще не собрался, и мы, постояв, пошли к Хуссейну. В его холостяцкой квартире был бардак, на столе валялись учебники вперемешку с посудой и сигаретами, по углам стояли пустые бутылки (в одном из них притулился и мешок риса), микроволновка была грязная, а на плоском экране шли ролики из ютуба. В ожидании мы развлекались как подростки: я отобрала у Хабиба шапку и надела ее; Хабиб в панике стал искать, чем прикрыть пробивающуюся лысинку, парни подскочили и, собрав ему кудри, завязали хвостик, а Саня сняла все это на телефон. Арабы прикладывались к коньяку, мы – к пиву. Приехала стайка узкоглазых девчонок – подружек Ли и Шейны. Они выпорхнули из машины как птички, блестя зубами и украшениями. Когда со двора донесся веселый шум и звуки лопающихся шариков, стало понятно, что пора выходить наружу.
Это была party в американском стиле. На столики арабы поставили пластиковую посуду, бутылки пива и кока-колы, вынесли два именинных пирога с надписями-поздравлениями кремом, притащили баллончики с искусственным снегом, и через несколько минут всё – снег, конфетти, шарики – полетело в воздух. Когда гости выпили и перезнакомились, столы раздвинули и начались танцы, и снова собравшиеся плясали шумно и беззаботно. В разгар вечеринки Ахмад остановил музыку и церемонно преподнес своей девочке букет и часы. Под одобрительные возгласы друзей Шейла его расцеловала, потом они взяли нож и вдвоем, как на свадьбе, разрезали торт, угостив друг друга первым кусочком. И вдруг кусок торта взвился в воздух и приземлился на кого-то в толпе. По нему, как по условному сигналу, захмелевшие девушки и парни начали кидаться сладким, кормить друг в друга из рук, облизывать пальцы, хохотать во все горло. Я помню каждую деталь, как в замедленной съемке: Хуссейн хватает кусок торта, мажет мне лицо шоколадом, я вырываюсь, перехватываю его за шею и тру бисквитом лысину. Мы мокрые от шампанского и пены из баллонов, липкие, измазанные и счастливые. Это дико, непривычно, странно, но мое лицо в зеркале ванной комнаты светится смехом, девчонки воркуют надо мной, мы помогаем друг другу отмыться. Косметика размазалась, а мокрая майка вся в разводах. Я не могу перестать смеяться, хотя и выпила совсем немного. Вечеринка в самом разгаре, когда в воротах появляется разозленный Кристиан.
– Почему вы не можете устроить ни одной party без криков, визгов и воплей?! Соседи жалуются, хватит, конец!
Уборка была короткой – мусор покидали в бак, столы унесли, а все остальное должен убрать уборщик-филиппинец Адриан завтра утром. Шейла обняла меня за талию, заявила, что все очень-очень рады с нами познакомиться, расцеловала на прощание и уехала отвозить подружек вместе с Азизом. Парни ушли к Хабибу выкурить по косяку, а мы убежали в квартиру, шумно обсуждая вечер. Теперь и дом был наш.
Утром в понедельник в школу никто не встал. Я робко постучалась к Хабибу, но тихий стук не поднял бы даже человека с чутким сном, чего уж говорить о молодом мужчине, который накануне крепко выпил, накурился гашиша и лег спать на рассвете. Я решила ехать сама.
Собираясь, я натянула длинное платье и закрыла голову платком. Индия не строга к туристам, но белая девушка на улице притягивает пристальные взгляды, которых становится еще больше, если она открыто одета. Индианки из хороших семей по-прежнему ни с кем не встречаются до свадьбы, и большинство половозрелых мужчин находится в состоянии постоянного сексуального голода: отсюда и проблема насилия, особенно в отдаленных регионах страны. Зреют юноши рано, а жениться возможность есть не у каждого: свадьба и семья – это очень, очень, очень много денег. Индианки в целом скромно одеваются: национальные наряды, демонстрирующие талию, руки и ключицы, дополняются обильной драпировкой в случае с сари, а курта, состоящая из штанов или лосин и длинной рубашки с разрезами по бокам, и вовсе прикрывает женское тело. Многие накидывают на волосы палантины, платки и шарфы. Русские и европейки, попадающие на пляжи, более раскованны, частично обнажены, иначе воспитаны и, кажется, более доступны. За ними бегут в надежде на дешевое удовольствие, настойчиво добиваясь внимания. Ошеломленные натиском, непривычные к нему, женщины принимают это за страсть, влюбляются в ответ и в итоге остаются с разбитым сердцем: мужчины остывают, пренебрегают легкой добычей и после женятся на своих. Всех тайн запутанных женско-мужских отношений в Индии я не ведала, лишь глубоко стеснялась, попадая под прожигающие взгляды. Индусы и арабы умеют смотреть, как ни одни мужчины на земле: испепеляя, буквально раздевая взглядом. В отличие от Белки, у которой был иммунитет к мужскому вниманию, я и не пыталась носить шорты и маечки, одеваясь в штаны и платья и чувствуя, что и этого недостаточно. Я купила на Мапсе нежный тонкий хлопковый палантин, в который можно было при желании завернуться целиком. Кутаясь в него и закинув за плечи рюкзак, я вышла из дома в восемь утра.
Дорога до Пурима на общественном транспорте оказалась маленьким приключением. Сначала я пылила по улице, уворачиваясь от байков, затем повернула на дорогу, идущую сквозь деревню, которая где-то там, впереди, сливалась с трассой Panjim-Mapusa Road, по которой ходят автобусы до столицы. Я шла по обочине, вздрагивая от постоянных сигналов (машины и байки пользуются клаксоном куда чаще, чем тормозом), и мечтала, чтобы на меня никто не обращал внимания. Смотрели все: женщины бросали работу во дворе, мужчины оборачивались, дети переставали играть и глядели с любопытством. Белая идет!
Спустя десять минут я вышла, как Элли из «Волшебника Изумрудного города», на подобие тротуара, вымощенного желтым кирпичом. По обеим сторонам дороги распростерлись поля, над которыми кружили птицы. Впереди виднелось оживленное движение. Миновав индийскую среднюю школу (шел урок физкультуры, и мальчишки играли в футбол под палящим солнцем), я вышла к дороге и, перебежав ее, буквально прощаясь с жизнью (ну никто, никто не тормозит перед пешеходом!), втиснулась в подъехавший переполненный автобус.
Каждая поездка на индийском басе – это толчея, по спине течет пот, индийские исполнители из колонок то поют, то плачут, пожилые индуски делают наставительные замечания, старушки лезут в салон, втаскивая за собой огромные сумки, задевая пассажиров, и недовольно голосят на весь автобус. Индийские дети на руках мам безмятежно спят, не реагируя ни на какие раздражители. Один раз малыш развалился во сне у меня на плече и пустил слюни. Нарушение личных границ и неудобство в транспорте, которое так раздражало в России, в Индии почему-то совершенно не беспокоило. Индийское общество живое, житейское, общее естественное поведение не кажется чем-то безобразным, ты сам расслабляешься и устраиваешься как удобно, не боясь ни задеть, ни быть задетым. Кондуктор дернул меня, показывая, что пора выходить, и высадил напротив ветхого одноэтажного здания primary school[38 - Начальная школа (англ.).]. Навигатор показывал, что нужно завернуть за угол и пройти вперед по улице.
Я все время сверялась с адресом, который перефотографировала с бумажек Хуссейна. Координаты в Гоа меня убивали. На официальном документе значилось: город Пурим, улица такая-то, и вместо номера дома – «сбоку от ресторана Навтара, напротив Alex bank». По этим описаниям с помощью цивилизованных средств было невозможно ничего найти. Потребовалось время, чтобы понять, как это работает: большинство людей жили на одних и тех же местах всю жизнь и знали округу наизусть, им проще было сориентироваться на крупный магазин или офис, а нужный подъезд отыскать, пройдясь вокруг дома. Город медленно просыпался: мелкие магазинчики на главной улице были еще закрыты, фитнес-центр «Norbert-studio» и магазин детских игрушек не работали, почти все двери стояли запертыми. Я спотыкалась об расщелины тротуара, обходила кусты и коровий навоз и попрощалась с надеждой с утра выпить кофе: в единственном открытом кафе сонный продавец подал мне чашечку приторно-сладкой масалы. Купив в магазине напротив школы тетрадку А4 и ручку, я села на парапете ждать, когда institute откроется. В половине десятого рядом притормозил скутер, с которого спрыгнули два тайца, помоложе и постарше.
– Донат сегодня начинает учебу, – широко улыбнулся мне старший, кивая на высокого худосочного парнишку. – Я приехал его сопровождать.
К открытию вокруг института (все называли его по-разному – institute, academy, по названию – Englaterra или просто school) собралась группа учеников, приехала Рашми, припарковались в переулке преподаватели. Мы поднялись на второй этаж и вместе с Донатом и его опекуном окружили администраторский стол. Рашми с сомнением покачала головой, увидев в моих руках четыре купюры по две тысячи рупий: большие деньги, сдачи у нее не было, и мне пришлось идти в Canara Bank, находящийся через два здания. Отдавая наличные, я попросила Ракшу дать чек и встретила новый недоуменный взгляд. Гоа мал, отношения в его поселках совсем иного рода, нежели в большом городе. Кассовых аппаратов почти нигде нет, и даже при крупных сделках типа аренды дома документы выдаются редко и выглядят полуофициально, но никому и в голову не приходит ставить под сомнение их подлинность. Рашми взяла листочек бумаги, на котором криво нацарапала: «Ann Frolova, 6.800 рупий, оплачено», а потом повела меня к Teacher Lala, кабинет которой находился сразу за Рашминым постом.
Пожилая, чуть полноватая, очень уравновешенная индуска смотрела испытующе и казалась строгой. Она попросила меня написать на доске имя, несколько предложений и, покачивая головой вправо-влево в знак одобрения, определила в группу Upper-Intermediate.
– Садитесь, Энн, занятие сейчас начнется. Если вы будете что-либо не понимать – скажите, и я переведу вас в другую группу, уровнем ниже.
Только не хватало начать учебу с позора! Я испуганно присела на стул с привинченной к нему черной дощечкой-партой. Класс был маленький, с белыми стенами, три ряда стульев, у учительского стола стояла белая маркерная доска, слева от входа находилась дверь в личную туалетную комнатку, а возле моего стула – дверь на балкон. Помещение потихоньку заполнялось учениками. Осмотрев состав класса, я отчаянно натянула палантин на лицо и плечи. Вокруг устраивались поудобнее полтора десятка молодых арабов возрастом от девятнадцати до тридцати лет. Все они с интересом поглядывали на меня. В аудитории я была единственной девушкой.
– Это Энни, она из России, будет учиться с нами, – спокойно представила Teacher Lala и как ни в чем не бывало перешла к грамматике. В ней чувствовалась сила профессионала, готового контролировать любую внештатную ситуацию.
Объясняла Teacher Lala медленно и внятно, и, хотя урок английского шел на английском, я не испытывала сложностей, кроме смущения из-за шепотка за спиной. Задав мне несколько вопросов, учитель кивнула – перевод в группу ниже уровнем, похоже, отменялся.
На перерыве мы выплеснулись в холл. Парни, громко переговариваясь и гогоча, выскочили на улицу, чтобы перекусить шаурмой. Я зашла в туалет, и оказалось, в мужской (к счастью, это была отдельная комната и я не застала никого внутри), страшно покраснела и спряталась на общем балконе до следующего урока. Через стекла балкона было видно парковку и пыльную подвижную улицу, по которой, бесконечно сигналя, неслись машины. Каждый кусочек пространства был утыкан указателями, вывесками, растениями, перилами, прилавками маленьких магазинчиков и закусочных, представляющих собой столик с кастрюлей и контейнерами, куда накладывают еду. На углу возле школы находилась палатка с шаурмой, вращался вертел с мясом, возле него толпились студенты. Рядом стояла стойка, с которой крепкий мужчина продавал бирьяни навынос, сто двадцать рупий за коробочку, к ней прилагался пакетик с молочным соусом. Он состоял из кёрда, молочнокислого продукта, перемешанного с рублеными овощами. Жирный рис с мясом – тяжелая еда, и такая добавка облегчала пищеварение.
Следующим уроком был conversation. Его вела Kate – полная британка лет шестидесяти пяти. Kate громко хрипло смеется и много курит в перерывах, обожает обсуждать гашиш и гомосексуальные отношения, носит кислотные майки – ярко-розовые, бирюзовые, оранжевые – и одну серьгу с длинным пером. Кейт переехала в Гоа лет пятнадцать назад, бросив в Британии карьеру социального работника. Большую часть жизни она ходила по домам, отыскивая брошенных мамами младенцев, перевоспитывала трудных подростков, следила за неблагополучными семьями. В Индии она живет с индусом, много пьет, ест, путешествует по Таиланду и Шри-Ланке, общается с друзьями, шокирует студентов свободомыслием и два раза в году пересекает границу, чтобы продлить визу. Она одновременно грубовата и необыкновенно чувствительна, что старается скрыть экстравагантным поведением.
– Нет такого имени – Anya, – категорично заявляет Kate, представляя меня одноклассникам. – Есть Ann, Anny. Так и будем тебя звать. Итак, Anny, это Усман Ираки, Вафик, Бахтияр Баши, Абдулазиз… А где Хуссейн и Хабиб? Передайте им, что их результаты теста очень плохие.
Я сделала вид, что слышу эти имена впервые.
Третий урок, vocabulary, проводит Рати. Она молоденькая и хрупкая, выглядит доброй и слегка растерянной и все время спешит кому-нибудь помочь. Ее глаза широко распахнуты, как у наивного, удивленного ребенка.
– Энни, у тебя нет учебника? Кто-нибудь, поделитесь… Итак, страница сто пятьдесят четыре, суффиксы… Суффиксы нужны для словообразования…
Рати – молодая мать, телефон в ее сумке все время вибрирует от входящих сообщений. Когда урок заканчивается, она спешно покидает класс, чтобы забрать детей – сына Падму и дочь Парвати, которые ждут в кафе через дорогу. Я собираю сумку и выхожу следом. Голова у меня гудит, а плечи сведены от постоянного напряжения: я боюсь незнакомых мест и незнакомых людей, тут все новое, а я одна. Пока я растерянно озираюсь, пытаясь понять, в какую сторону идти к автобусу, подскакивает, ухмыляясь, Азиз.
– Поехали, довезу тебя до дома!
Я забираюсь на его байк, и мы мгновенно срываемся с места. Азизу всего двадцать, инстинкт самосохранения у него на нуле, поэтому ведет он как чокнутый. Пятнадцать минут – и мы въезжаем в ворота Калахары Резиденс. Дома меня ждет любопытствующая Белка.
Всю неделю я прилежно посещаю школу. Ситуация радикально изменилась: в первый же день Хуссейн, встретив меня на балконе, узнал, что я езжу на автобусе, и хорошенько выбранил, а выбранив, заявил: только с соседями и только на машине. После первой совместной вечеринки я и Белка стали частью neighbourhood[39 - Соседство, район, коммьюнити (англ.) по контексту не подходит. Здесь: комьюнити (англ.).], полноправными жильцами дома и соседями, на которых распространялась забота и защита. Сближение людей в Гоа происходит быстро: сходив два раза в один и тот же магазин, можно быть уверенной, что в третий тебя встретят как старого знакомого, оставят дела и начнут безмятежно обсуждать дождь, неожиданно прошедший в Арамболе, поднявшиеся из-за засухи цены на помидоры и последствия финансовой реформы для всей Индии. В следующий раз можно будет уйти, не доплатив несколько рупий, если мелочи не хватает, или, наоборот, заплатив вперед за еще не поступивший товар: все знают, что ты вернешься, а если нет – где тебя найти. Внутри дома связи завязываются еще стремительнее и прочнее. Достаточно постучать в соседнюю дверь, попросить помощи, поблагодарить, сделать одолжение в свою очередь – и все, вы друзья навеки, можно приходить незваным в любое время и точно так же ждать гостей к себе. После дня рождения Шейны я купила подарок: букет розовых гвоздик, собранный на рынке в Мапсе, и бисквитный пирог, и уже через десять минут после моего прибытия мы с Шейной и Ли пили чай, ели cake[40 - Пирог, торт (англ.).] и обсуждали сложности отношений со смазливым Азизом, на котором постоянно виснут посторонние девушки. Мы сталкивались друг с другом по десятку раз на дню, отношения сменялись дружескими, а потом чуть ли не родственными. Из-за тесной связи между жильцами дом был самостоятельным целостным организмом, внутри все делалось сообща. Человек, выезжающий в сторону рынка, получал кучу указаний, что прихватить по дороге для остальных, готовили на несколько квартир сразу, а в школу и вовсе выезжали толпой либо не менее кучно просыпали и прогуливали. Я смекнула, что ездить своим ходом мне далеко и долго, парням требуется кто-то, кто заставлял бы их подниматься на занятия, а ездить с другими студентами прямо-таки положено: «We are neighbours!»[41 - Мы соседи! (англ.)]
Теперь, проснувшись с утра, я прохожусь по теплому скользкому полу вдоль балкона и барабаню во все ближайшие двери: Ахмада, Хабиба, Азиза – и жду, стоя на тканевом коврике у порога, когда внутри появятся признаки движения. Через час на выбор будет целый автопарк, можно прыгнуть сзади на серый полуспортивный байк Джамала, с ветерком прокатиться на черном хищном скутере Азиза или сесть в одну из двух «семейных» «сузуки».
По утрам я чувствую себя принцессой. Надев длинное платье и ожидая, когда меня отвезут в школу, я стою на балконе с чашкой масалы и коробкой фиников, любуясь чистым, умытым рассветом. Передо мной колышется море зелени, под балконом растет дерево шику, его тонкие ветки дотягиваются до перил, так что можно рукой достать коричневые, покрытые пушком плоды. Птицы с синим оперением перепархивают с куста на куст, они захлебываются щебетом, и я жмурюсь от радости. Крайняя дверь на этаже открывается, оттуда выскакивает маленький коренастый Джамал и, пробегая мимо, обязательно отмечает:
– Прекрасно выглядишь сегодня!
И хотя диалог повторяется изо дня в день почти без изменений, я все равно расплываюсь в улыбке. Арабы умеют восхищаться женщинами, к их лестным словам легко привыкаешь: какой девушке не понравится регулярно слушать, что она красавица?
Допив масалу, я возвращаюсь в комнату и перед зеркалом долго закутываюсь в платок, который все вокруг называют хиджабом. Носить покрывало в школу никто не требует, но мне невыносимо неловко в классе с открытой шеей и волосами, как будто я забыла надеть что-то важное из одежды. Арабские парни привыкли видеть женщин закрытыми с головы до ног черной тканью, и они рассматривают меня украдкой, жадно и внимательно. Я инстинктивно усвоила новый жест: дергаю за краешек палантина, прикрывая лицо, чуть кривлю губы, выражая неудовольствие. К тому же хиджаб спасает от лучей на жаркой индийской улице и он мне идет, поэтому я вожусь по полчаса, стараясь, чтобы платок ложился ровными, изящными складками. В финале я мажу губы кокосовым маслом, крашу ресницы и наконец спускаюсь вниз, во двор. Там ждет машина – синяя или белая, в зависимости от того, кто сегодня смог подняться. В синюю, суетясь, прыгает заспанный Хуссейн в футболке и шортах: он только что вылез из кровати и собирается довезти меня до школы и вернуться досыпать. На белой ездит толстый Ахмад, молчаливый, аккуратно одетый и сосредоточенный, я его немного побаиваюсь. Он открывает мне изнутри дверцу, я сажусь на переднее сиденье, и машина трогается. Я еду и украдкой любуюсь собственным отражением в зеркале: словно приличная арабская девушка из богатой семьи, которую брат везет в школу.
Понемногу я перестала бояться заходить в класс, и студенты из общей массы стали распадаться на отдельные лица. Вот Усман Ираки, двадцатитрехлетний полный громкий парень из Ирака, который красиво и гладко говорит по-английски, но чересчур самоуверен и делает ошибки в грамматике. Бахтияр Баши – высокий молодой человек с массивными бровями и правильными чертами лица, молчаливый отличник. Тощий Абдулазиз – худой, похожий на швабру из-за взлохмаченных кудрявых волос, отстающий студент, наш сосед, проводящий дни за курением гашиша. Наша головная боль – Вафик, крикливый и неумный юноша, вечно опаздывающий и объясняющий причины.
– Валлах, Тичер Лала! – кипятится он, когда менеджер школы Кемаль (молодой араб, младший брат владельца заведения Мухаммеда аль-Карима) приводит его в класс, отчитав за пятнадцатиминутное отсутствие в начале урока. – Я старался приехать вовремя, но в Пуриме такой трафик!
– Валлах, – склоняет голову невозмутимая Тичер Лала. Она учит арабов уже десять лет и переняла привычку произносить «Клянусь Аллахом» с мягким сарказмом. – Ты живешь в Пуриме и опаздываешь. Но Энни живет в Калахаре и приезжает каждый день вовремя, как так?
Я склоняю голову. Меня одновременно и смешит глупый вид Вафика, который вращает глазами и, несмотря на строгий запрет, возмущенно балаболит на арабском, и глубоко умиляет отношение Тичер Лала. В моей московской школе меня никто никогда и ни за что не хвалил, успехи принимали как должное, а за ошибки стыдили и наказывали. Тичер Лала обращает внимание на все хорошее, что я делаю, даже если это приезд на урок вовремя. От благодарности у меня на глазах выступают слезы, я ниже наклоняюсь к тетради.
Уроки здесь проходят не так, как я привыкла в России. Вначале учитель обязательно спрашивает, кто отсутствует и почему, комментирует происшествия – кто упал с байка, кто чем болеет, у кого был день рождения и что сейчас происходит в Йемене – родной стране большинства учеников. Преподаватели живо интересуются жизнью студентов, переживают за их семьи, уточняют, в порядке ли близкие. Атмосфера в институте почти домашняя, и это меня поражает, даже шокирует. Привыкнув к социальной дистанции и строгости поведения в России, я недоверчиво наблюдаю за каждым повседневным элементом расслабленности. Вот, переваливаясь, приходит Кейт, фыркает и ругается из-за того, что все места на парковке заняты, а при въезде в переулок ее старый пикап подрезал какой-то глупый индус. Рати объясняет материал, сидя перед аудиторией на стуле и держа обеими руками кружку с чаем, время от времени отхлебывая. Тичер Лала не может найти себе места, она расстроена тем, что любимая футбольная команда проиграла в weekend[42 - Выходные (англ.).]: Teacher Lala спрашивает, кто в классе за кого болеет, и тут же пишет на доске, объясняя грамматику на примере футбола. Закончив предложение, она сетует, что от расстройства объелась шоколадного торта. Teacher Lala обожает шоколад, об этой слабости знает вся школа. Я смотрю на пожилую преподавательницу, и в моей голове вспыхивают блестящие фейерверки: учителя опаздывают, принимают мелочи близко к сердцу, смотрят ТВ и любят бисквит. Невозможно, они живые!
Когда Рати предлагает отвезти меня в магазин за учебниками (некоторые мне удалось купить, съездив с Хуссейном в Панаджи, но книги по грамматике по-прежнему не хватает), я совершенно теряюсь. Учитель повезет меня за учебниками? Не расскажет, где их заказать, не поделится адресом, а поедет со мной сама?
– Я проведу вечерние уроки и освобожусь после пяти, – щебечет Рати. Я едва понимаю ее быстрый английский с азиатским акцентом. – Жду тебя у Municipal Garden в Панаджи, хорошо? Заберу оттуда на машине, и мы поедем в «Broadway Books».
Я киваю несколько растерянно. То, что для Рати проще некуда, для меня задача задач: я еще ни разу не ездила одна до Панаджи. Но в Индии многое случается само собой – становясь после школы в очередь к банкомату, я знакомлюсь с Мэттом, автомехаником из Мапсы. Мы обсуждаем денежную реформу, и Мэтт предлагает добросить меня куда нужно. Я соглашаюсь, попривыкнув к тому, что в Гоа предложение помощи часто означает именно помощь, хотя иногда и не бескорыстную, а не попытку похищения. Мэтт подает мне шлем, и мы мчимся сквозь жару в Панаджи, где отправляемся вдвоем на ланч и знакомимся в ресторане с приятной сотрудницей Bank of India, расположенного неподалеку. Она советует заказать корму – острое блюдо из овощей в соусе, – и мы весело едим уже втроем, не замечая, как идет время. Из ресторана переходим в juice-center напротив, где пьем молочные коктейли. Мэтт спохватывается, просит счет и привозит меня к Municipal Garden – маленькому зеленому садику с зеленой лужайкой и памятником индийскому деятелю, с детскими качелями, беседкой, цветущими растениями и скамеечками. Неподалеку высится величественное и при этом легкое белое здание португальской церкви Непорочного Зачатия. Я, сидя на траве, восторженно глазею на окрестности – оглядываю аллею, ряды магазинов, картинную галерею и старинный книжный с тяжелыми дверями в форме арки.
Рати подъезжает к Municipal Garden на здоровенном внедорожнике. В заднем отсеке, похожем на загончик, бесятся Падма и Парвати. Рати с трудом паркуется, ругаясь и не чувствуя габариты авто. Машину купил муж Рати, который сейчас в Лондоне. Он там работает, пытается обустроиться, чтобы забрать к себе семью. Машина выбрана специально для детей, она максимально безопасная, но совершенно неудобная, поэтому Рати все время въезжает в столбики, мнет бока о бордюры и попадает в мелкие аварии. Я сажусь на переднее место, пристегиваюсь, и мы долго плутаем по темным дворам и переулкам. Ориентация у моей учительницы такая же, как и ее чувство пространства.
«Broadway Books» оказывается большим магазином на втором этаже. Пока мы поднимаемся наверх, Парвати прыгает вокруг матери и просит ей купить раскраску.
– Подожди, sweetie[43 - Милая (англ.).], посмотрим, – воркует Рати, открывая входную дверь.
«Какая нежная мама!» – умиляюсь я про себя.
Из магазина мы выходим часа через полтора.
– Не могу удержаться, когда вижу книги. – Рати пожимает плечами, смущенно улыбается. – Но уже поздно, сейчас будет такой трафик! Я боюсь водить в темноте, водители тут сумасшедшие, а у меня двое детей в салоне… Ты можешь попросить кого-то из студентов забрать тебя? Хуссейна, вы же живете в одном доме?
Я растерянно хлопаю глазами. Как вернуться домой, я не подумала. Автобусы из Панджима до Мапсы ходят чуть дольше, чем пляжные, «аж» до восьми вечера. Но семь уже сейчас, а до автовокзала надо еще добраться. Для Рати, жительницы Гоа, очевидно, что можно попросить помощи у соседей; для меня, выросшей в Москве, это значит беспокоить малознакомых людей по пустякам.
– Мы не настолько хорошо общаемся, – мямлю я в ответ.
