А боялись они не зря. В один из вечеров – только начало темнеть – в очередной раз пьяные комсомольцы попытались ворваться в убежище. И опять их спасла беременная председательша. Разогнав мужиков, она потребовала открыть ей двери. Амалия повиновалась.
– Знаете, красавицы мои, – тяжело дыша, держась обеими руками за огромный живот, сказала с порога женщина в полушубке, – я тут не намерена вас больше караулить и защищать от этих кобелей. У меня своих забот хватает. Так что с глаз моих долой. Да побыстрей.
Убеждать их не пришлось. Семья Лейс за секунды собрали свои скромные пожитки и вышли из подвала. На пороге Амалия остановилась и вручила председательше большой ключ от замка.
– Вот и ладненько! – недолго думая, пробормотала та. – Я здесь особо лихих и пьяных запирать буду.
Так в колхозе появилась тюрьма. Первым в ней окажется пастор на днях разрушенной лютеранской церкви. Католический же священник успеет сбежать и перебраться в Пруссию.
Вновь оказавшись без крыши над головой, поздно вечером остатки когда-то большой семьи Лейс сидели на берегу замерзшей Волги. Мария, Эмилия и Мартин укрылись отцовским тулупом. Амалии под ним места не хватило. Она сидела сбоку, держась за край колыбели. Ее знобило. Руки судорожно тряслись, невольно покачивая люльку.
– Не переживай Анна-Роза, – криво улыбнувшись прошептала Амалия, глядя в многозвездное небо, – она же не пустая, в ней все, что осталось от нашего дома.
Ноги, руки и лицо ломило от холода. Ее сознание обожгла горькая мысль:
– А ведь могло бы быть совсем иначе! Согласился бы папа уехать вместе с Генрихом в Америку, то не изнасиловали и не зарезали бы маму. Не пришлось бы так сильно горевать бабушкам. Гляди, пожили бы еще. Не сгубил бы себя отец. При живых родителях наверняка не умерли бы с голоду Рената, Анна и Роза.
Амалию клонило в сон. Зыбкая дрожь прошла, и по всему телу начало разливаться неизвестно откуда появившееся тепло. Ее глаза подернулись пеленой, а на ресницах повисли замерзшие капли слез. В полузабытьи ей представилось, как они гуляют по палубе белого парохода, который увозит их по бирюзовым волнам.
Отец и дядя по-праздничному одеты в рубашки из белого полотна с отложным воротником, на них черные галстуки, короткие жилеты с металлическими пуговицами и длинные желтоватые нановые кафтаны, которые почему-то назывались «городскими», до блеска начищенные сапоги с голенищами поверх штанов, а на головах летние черные шляпы. Они в унисон весело напевают:
Под окном стоят телеги пред дверьми,
Мы едем с женами, с детьми!
Мы едем в славную страну,
Там столько злата, как песку!
Тру-ру-мо-мо, тру-ру-мо-мо,
Скорей, скорей – в Америку!
Бабушки, мама и тетя, а также все девочки Лейс, как по воскресеньям в церкви, красуются в одинаковых шерстяных с красными разводами юбках. Поверх белых бумажных рубах с длинными и широкими рукавами, собранными у кисти рук буерами, на них надеты короткие синие с блестящими пуговицами на шнуре душегрейки. Буфами в талии и вокруг шеи из-под этих корсажей выглядывали рубашки. У взрослых, плотно на шее висят белые или желтые бусы, которые мама называла кораллами. Головы девочек прикрывают вязаные чепцы, завязанные под заплетенными косичками, а у взрослых – под подбородком. На всех праздничные белые кисейные с большими цветами фартуки и низкие башмаки без каблуков, надетые на вязаные белые, а у кого и синие, чулки.
Люди в черных фраках, накрахмаленных манишках и кипенно-белых перчатках угощают их кофеем и бельгийским шоколадом…
Из полузамерзшего состояния бреда ее вывели оглушительные выстрелы. Это под окнами их отчего дома беременная председательша с пьяными комсомольцами развлекались, празднуя создание колхоза «Путь Ильича».
– Vater! Was hast du uns angetan? – раздался беспомощный крик Амалии над занесенной снегом Волгой.
И вдруг перед ней, как из-под земли, появился парень, представившийся сыном деревенского кузнеца…
А жить-то было некогда
Амалия, с дрожащими от холода посиневшими губами, пожаловалась Давиду, что хозяйка колхоза отобрала у них дом и выгнала сирот на улицу.
– Как она посмела? – явно недоумевал парнишка.
– Скажи, ну куда нам теперь податься? – она даже не спросила, лишь обреченно констатировала.
За ее спиной разрыдались младшие.
Давид смотрел на беззащитную Амалию, на ее замерзших сестер и брата, и ему неистово захотелось им помочь. Но как? Спасательным кругом предстали пред ним добрые глаза Нины Петровны.
– Я знаю, где нам помогут, – был уже уверен Давид, подхватывая на руки младшего из семьи Лейс.
– Кожа, да кости, – вслух ужаснулся он.
В мальчике было чуть более пуда веса. Крепкий сын кузнеца даже не подозревал, что в этот момент он нес почти что своего ровесника. Двенадцатилетний Мартин был всего-то на два года моложе Давида.
Погрузив на сани семью Лейс с их колыбелью, Давид коротко дернул повод, и лошадь трусцой повезла их на левый берег замерзшей Волги…
Несмотря на поздний час к огромной радости Давида в окнах управления совхоза горел свет.
“Не спит еще!” – с теплотой в сердце подумал Давид и вслух гордо пояснил сидящим в санях:
– Наша начальница первой приходит на работу и последней закрывает контору. Ее зовут Нина Петровна.
– Нина Петровна, – хором повторили Лейс.
Ввалившись гурьбой в здание, Давид с порога выпалил:
– Надо помочь! Они бездомные.
Заведующая бегло оглядела новичков. Видимо вспомнила тот день, когда Давид и сам пришел устраиваться на работу в совхоз и с улыбкой по-доброму произнесла:
– Раз надо, то устроим.
Уже далеко за полночь, заперев двери управления на замок, Нина Петровна повела Лейсов селиться в общежитие для семейных.
Изначально оно даже не планировалось. Совхоз создавали для детей-сирот: два барака для парней и один для девушек. О семейных вообще не подумали. В то время тема семьи неохотно обсуждалась, а некоторые большевики пропагандировали советское безбрачие.
Но создать совхоз без взрослых оказалось просто невозможным. Многие из управления были уже женатыми и замужними коммунистами. Такие специалисты, как врачи, ветеринары и бухгалтеры тоже приехали сюда с семьями.
Как показала жизнь, идея безбрачия не повела за собой даже самых ярых и убежденных комсомольцев. В совхозе появились первые беременные девушки. Новые ячейки советского общества спешно регистрировали. Ради этого пришлось отправить человека в кантонный центр Зельман, чтобы тот привез бланки регистрации бракосочетания.
Вскоре из двух мужских один барак полностью стал семейным. Тонкими деревянными стенками его поделили на многочисленные маленькие комнатушки.
– Здесь должно быть свободное место, – Нина Петровна уверенно распахнула дверь одной из комнат.
В буржуйке догорали дрова, а обитатели давно спали крепким сном. Слышался многократный храп. Все кровати были заняты. Осмотревшись, управляющая толкнула в бок спящего на первой от двери кровати:
– Эй, оккупант, давай освобождай чужую жилплощадь.
Мужчина проснулся, сел в кровати, явно не совсем соображая, что происходит.
– Иди спать в свою семью, – поторапливала его Нина Петровна, брезгливо показывая на спинку кровати, – и портянки свои не забудь прихватить.
Насколько позволял падающий в комнату свет висящей в коридоре лампочки, Амалия осмотрела комнату. Помимо буржуйки, вдоль стен стояло четыре кровати. Видимо, одна на семью. На угловой кровати по краям свисали даже пять пар ног.
– Здесь пока и поживете, – Нина Петровна указала семье Лейс на освободившуюся кровать, – располагайтесь. Остальное утром обсудим.
Амалия первой шагнула через порог комнаты, таща за собой семейную реликвию.
– А это у нас в совхозе сейчас очень кстати, – управляющая указала на колыбель, – глядите, чтобы ее тут кто не прикарманил.
– Хорошо, – кивнула Амалия, тщетно пытаясь понять последние слова заведующей и не найдя лучшего, добавила: – Она ж огромная, ни в какой карман не поместится.
Нина Петровна, сдерживая смех, прикрыла рот.
Она с одной стороны радовалась, что их коллективное хозяйство растет, что выпускники сиротских домов взрослеют, обосновываются в совхозе надолго и начинают пускать тут свои корни. С другой стороны, это прибавило головной боли. На повестке дня у руководства совхоза неожиданно появился вопрос – что делать с детьми? Пришлось в срочном порядке организовывать ясли, детский сад и школу.
Сестры Лейс оказались в хозяйстве как раз кстати. Марию и Эмилию оформили доярками, а Амалии выпало работать в свинарнике.
Кровать в семейном общежитии станет им домом. Позже Амалия даже сама себе не сможет объяснить, как они вообще там помещались. А ведь на соседних кроватях к тому же еще дети рождались.
Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Даже наоборот. Время в совхозе “Кузнец социализма” запомнится Амалии навсегда. Это будут самые счастливые годы ее жизни. Девушка могла тогда чистосердечно и обеими руками проголосовать за слова Сталина, написанные на плакате их сельского клуба: "Жить стало лучше, жить стало веселее!"
В совхозе, как в большой семье делили пополам горе и радость, поддерживали друг друга как и чем могли. Колыбель Лейс пользовалась огромным спросом. Амалия порой даже не знала, где в этот момент стоит их люлька и чей ребенок в ней спит.
Мартина отправили учиться в первый класс семилетней школы. В селе Мюллер младшему Лейс не довелось сидеть за партой. Сироте попросту было не до учебы. Как найти еду – это был основной урок прошедших лет его юной жизни.
Первоклашки совхозной школы даже не подозревали, что сидящий рядом с ними маленький и тщедушный мальчик, на самом деле был на пять лет старше их.
Мальчишку в бараке полюбили. Мартин после занятий в школе обычно играл с детьми и приглядывал за младшими в длинном коридоре. Сердобольные соседки за это подкармливали сироту и латали его поизносившуюся одежду. А один старик сапожник на каждый день рождения дарил Мартину обувь. То сандалии, то сапожки или валенки. И не имело значения, что именины у младшего Лейс были в середине августа, Мартин радовался и ждал этот день больше, чем волшебство украшенной рождественской елки, о которой так часто и с ностальгией вспоминали Эмилия и Мария, но о которой теперь, на людях, в советском обществе запрещалось даже говорить.
В совхозе в первую очередь приходилось работать. Бесконечно много работать. С утра и до поздней ночи: в трудах, в трудах. О другом как-то не думалось. Для Амалии даже стало сюрпризом, когда двадцатипятилетняя Мария и на год моложе ее Эмилия вдруг выскочили замуж. В тот год в их совхоз прикомандировали в числе геолого-разведывательной бригады двух братьев. Не очень то и красивые сестры сумели повязать парней семейными узами и уехали жить в город Энгельс.
Можно смело утверждать, что Амалия, тогда как бы очнулась и впервые задумалась о своей личной жизни. Вернее сказать, о ее полном отсутствии.
Да, видимо, сказывалось воспитание. Она, как учили ее бабушки, никогда не подпустила бы к себе первого встречного, Но поиски единственного уже явно затянулись. На красивую Амалию заглядывались многие парни их совхоза. Но дальше этого дело не заходило. Ухажеры, если не сразу, то после первого свидания почему-то теряли к ней интерес. Она решила, что это из-за немецкой национальности. Но когда младшие сестры без проблем вышли замуж за украинцев, Амалия поняла, что не в этом дело. Она не знала тогда, что виной тому был ее земляк.
Давид быстро взрослел и все чаще и чаще обращал внимание на Амалию. Его взгляды теперь невольно задерживались на ее губах, шее, грудях и бедрах. Парень осознавал, что она старше его на девять лет, да еще и на голову выше. Но он хотел только и именно ее. Все его сны были только об этой девушке.
Не обошла Давида стороной и ревность. Он практически в каждом неженатом парне совхоза стал видеть потенциального соперника.
Единственный человек, которому Давид рассказал о своих чувствах, стал друг Ахат. Непобедимый в совхозе борец постарался успокоить Давида:
– Я ноги переломаю каждому, кто посмеет приблизиться к твоей девушке.
После подобного предупреждения все, кто имел взгляды на Амалию, начинали обходить ее за версту.
Люблю и точка! Ха-ха! Если бы это было так просто. Для кого-то это великое чувство, а для кого-то сравнимо с болезнью. Одни порхают от любви, готовые день и ночь не выпускать возлюбленного человека из своих объятий, не в состоянии насмотреться на его черты лица и надышаться его запахом. Другие наоборот прячутся, избегают с ним встреч, ломая себе голову вопросами: – “Мое ли? Достоин ли я этого человека или он меня?” От этих переживаний и голову ломит, и знобит, и в сердце побаливает, и живот бывает сводит.
Склонен верить, что любят все же головой, а не сердцем. Хотя и ведем себя порой как полоумные, но осознанно или нет, но выбираем желаемых: неуверенные – уверенных, “маменькины детки” – самостоятельных и авторитетных, некрасивые – красивых. Есть случаи, что ищут себе стопроцентно похожих. Но это тоже выбор головного мозга, а не просто учащение стучания сердечка!
Была ли любовь между Амалией и Давидом?
У них не было типичного периода ухаживания и бесконечных свиданий под луной. На это просто не хватало времени. У Амалии в свинарнике постоянный опорос и кормежка. У Давида одна хозяйственная компания сменяла предыдущую: ремонт тракторов, посевная, сенокос, хлебоуборка и пахота под озимые.
И все же любовь была, хотя и не сразу. Она проявлялась в повседневной жизни, в быту.
Давид помогал ей: делился деньгами и продуктами, когда необходимо было, искал для ее братишки медикаменты.
В поле, как правило, работы завершались с заходом солнца. А в свинарнике трудились до глубокой ночи. Давид, накормив и уложив спать Мартина, каждый раз поджидал Амалию у ворот свинобазы. Провожал ее до общежития.
– Ты что, ухаживаешь за мной? – как-то спросила она его.
– С чего ты взяла? – вопросом скромно ответил ей враз покрасневший Давид. Благо было темно, и девушка этого не заметила. – Я же писем не пишу и в кино не приглашаю. Просто не хочу, чтобы тебя по дороге собаки покусали. Видишь, сколько их тут бездомных развелось?
Конечно же, Давид не был тем принцем на белом коне, о котором мечтала Амалия. Напротив. Он и ростом не вышел, да и по годам оказался юнцом.
Но она не хотела прямым отказом обидеть своего земляка. Как никак он помог ей в тяжелый момент. Да и принц-богатырь, за которым Амалия помчалась бы хоть на край света, все никак не хотел появляться на горизонте.
А Давид был всегда рядом, помогал и заботился о ней. Он, как тень, ходил за Амалией по пятам, но не притеснял ее и не требовал особого к себе внимания.
Лишь однажды, как бы невзначай, произнес:
– Я буду ждать, когда ты захочешь стать моей женой.
– Ты сперва в армии отслужи, – дипломатично ушла от разговора на столь щекотливую тему Амалия, – а там видно будет.
Геолого-разведывательные работы на территории совхоза осчастливили женитьбой Марию и Эмилию Лейс, но принесли с собой беду. Первые же бурения показали, что в степи неглубоко находятся большие запасы грунтовых вод. Поволжье считалось второй, после Украины, хлебной житницей СССР. Руководство немецкой республики поставило перед собой очень высокую цель – достичь или даже обогнать по уровню хлебозаготовок Украину. Решение этой задачи виделось в расширении и освоении новых пахотных земель, благодаря орошению. Руководство совхоза “Кузнец социализма” тоже получило сверху указание в кратчайший срок освоить все незадействованные земли.
– Они там что, читать не могут? – открыто возмутилась Нина Петровна. – Ведь геологи предупредили, что эти воды соленые и для земледелия не пригодны.
Никто в управлении совхоза ей тогда не возразил…
Давида среди ночи разбудила плачущая Амалия. Он был ошарашен тем, что она не побоялась появиться в мужском общежитии, да еще и в столь поздний час. Парень не успел сообразить, что происходит, а Амалия, обняв его и уткнувшись лицом в его грудь, рыдая, смогла лишь произнести:
– Нину Петровну арестовали.
Давид крепко прижал Амалию к себе и, не переставая, гладил своими шершавыми ладонями ее плечи и волосы.
– Ну, тише, тише! – успокаивал он ее.
Конечно же, в его голове сейчас били в набат все колокола протеста. Он не мог и не хотел верить в то, что их умную, добрую и трудолюбивую Нину Петровну можно было бы в чем-то обвинить и тем более арестовать. Но ему в этот момент еще больше было жалко Амалию и то, что она сейчас плачет. Влюбленному парню было больно видеть ее слезы.
В какой-то момент Амалия очень четко, всем телом восприняла теплоту и особую нежность его сильных рук. Она подняла голову и посмотрела парню в его глубокие зеленые глаза. Беда с Ниной Петровной вроде отошла на задний план, и молодая женщина вдруг поняла, что Давид именно тот надежный богатырь, которого она ждала и искала. Она невольно потянулась к юноше и их губы обожглись горячим поцелуем.
Рано утром, найдя в мастерской заведующего МТС, Давид было бросился к нему, на ходу выкрикивая:
