Но она попалась, постучав робко в дверь и войдя в класс.
– Извините, Анна Сергеевна.
В классе никто не хохотнул: София заметила, что, кроме завуча – сухопарой женщины с огненными волосами, – здесь находились учительница химии – еще более высохшая и длинная, чем завуч, за глаза ее называли Щепкой – и усатый учитель ОБЖ – крепкий мужчина по прозвищу Гильза. Каждый раз, увидев его, София вспоминала беспомощный хохолок на его голове, когда в мае Гильза показывал, как правильно надевать противогаз.
Завуч взглянула на нее, опустив очки ниже по переносице.
– Это София Рубина, – вступилась учительница.
– Опаздывать нехорошо, Рубина. Вообще все ваши беды происходят от отсутствия дисциплины, – голос ее скрипел, как старая деревенская колонка. Пока завуч ей выговаривала за опоздание, София села на первую парту рядом с Волобуевой, та подмигнула ей. – В школе вас могут пожалеть, но взрослая жизнь – она жестче. Может быть, вам кажется, что мы придираемся к вам, задираем, так сказать, планку. Но во взрослой жизни все будет еще хуже. Не потому ли современные родители так несчастны, что их расхолаживает школа, как вы считаете, Павел Степанович?
Усы задвигались, что-то промолвили. При начальстве Гильза обмякал, становился похожим на учителя труда у мальчиков.
– Мы, кажется, отвлеклись от темы сообщения.
– Ах да. Рубиной, значит, сами расскажете, что случилось, но без нагнетания, пожалуйста. И последнее, что я хотела сказать: вы не должны об этом упоминать в сети. Если мне кто-нибудь доложит, что кто-то из старшеклассников – как это называется? – рассеянно обратилась она к Гильзе, тот тихо ответил, – перепостил или, не дай бог, запостил все то, о чем я вам говорила, то ему лучше сразу приготовиться к поиску новой школы. А вы знаете, что в городе, кроме лицея и нашей школы, больше приличных учебных заведений нет. Я не думаю, что родители с восторгом отнесутся к предложению платить лишние пять тысяч в месяц, чтобы их чадо училось в лицее. Вы меня поняли?
Все как один закивали.
– И, пожалуйста, без паники, дети уходят и из вполне благополучных семей. В любом случае школа здесь ни при чем.
Обнажила запястья, посмотрела на блестящие часы с любопытством, как сорока, и сказала:
– Нам пора. Простите за то, что помешали уроку.
Учительница расплылась в елейно-подобострастной улыбке. Уходя, завуч еще раз взглянула на Софию и опустила очки еще ниже.
Во время урока Волобуева шепнула ей, что пропал тот самый Руслан, палец которому сломал Сергей.
– Как так пропал?
– Ушел из дому и не вернулся, ты не заметила, что его уже как несколько дней нет на уроках? Сачкует, думаешь?
Зашикала учительница химии, во рту у нее, как в колбе, что-то заклокотало. Успокоившись, она встала под знак свинца и белым мелом вывела на темно-зеленой доске окончание уравнения. Ушел из дома и не вернулся. Быть не может. Просто не укладывается в голове. Они были плохо знакомы, но ей казалось, что беда ходит по незнакомым людям куда чаще, чем по знакомцам. Говорят, он был безнадежно влюблен в Иванкову, между ними что-то было на выпускном, а потом в сентябре с паутиной в воздухе, с рахитичным солнцем прекратилось – и все эти месяцы тот, о котором нельзя рассказывать в сети, ходил как в воду опущенный, обозленный непонятно на кого, не в силах разобраться ни в себе, ни в предмете своей злобы.
– Софа, Софа? Земля вызывает майора Тома! Ответь!
– Все хорошо.
Главное – найти в себе силы сделать вид, что она не собралась умирать, что она здесь, а не в игре.
– Тебя, что ли, пропажа Руслана потрясла до глубины печенок? Вангую, он не выдержал позора, нанесенного Сереженькой.
– Прекрати его так называть.
– Фол ин лав?
– Прекрати.
– Плюс сто пятьсот. Зуб даю.
Пухлые подвижные губы, во рту – жевательная резинка, потуги надуть пузырь побольше. Обыкновенно дружба покоится либо на общности порока, либо интереса, но между ними не было вообще никакой общности. Да, они вместе ходили в художественную школу, на истории искусств Елена списывала у нее, раз в две недели они бывали в кафе, обсуждали ухажеров Елены, но София всегда чувствовала, что позволяет с собой дружить. Будто бы пронзенная мужским вниманием Елена стремилась к близости с Софией только затем, чтобы почувствовать, каково это – домогаться расположения у девушки, чей отказ очевидней согласия, у девушки, что целиком ее противоположность.
На пороге столовой София случайно столкнулась с Сергеем. Не улыбнувшись, он облокотился на закрытую створку двери, она отошла к вялым фонтанчикам.
– Представляешь, меня подозревают в том, что я замешан в пропаже Руслана. Завуч мне все уши прожужжала об ответственности.
– А ты?
– А я ни при чем. Так и сказал ей. Если вам хочется все сваливать на приезжих – вперед, говорю, только это путь в никуда.
– В никуда?
– Да, в никуда, София.
Ее рюкзак – черный, на большой карман с застежкой нацеплены круглые значки, колобки с бессмысленными улыбками, над ними ветвящееся дерево, в корнях его – человеческие кости, в ветвях – ветер из красноглазых ворон, теряющих перья. Вдруг ее рюкзаку перебивает хребет – со звяком он отлетает в сторону. София поднимает глаза и видит безобразную улыбку Иванковой, в голове не обида, но мысль: если вы хотите удостовериться в красоте человека, посмотрите, красива ли у него улыбка.
– Упс, какая неловкость, а я думала, что это мешок с картошкой. Прямо на проходе в столовую!
Безымянные посмеиваются в стороне, ждут, когда Иванкова подаст им знак, – и они накинутся на рюкзак и легонько (они не такие решительные, как владычица) пинками подвинут рюкзак обратно Софии.
– Зачем ты это сделала?
– Я же нечаянно, девочки?
Верные хихикают, Софию охватывает бессильная обида. Кажется, она один на один столкнулась со злом в чистом виде. Но внезапно, взбеленившись, Сергей подрывается к Иванковой, хватает ее за шею, за затылок, ее свита разбегается в стороны, а он опускает Иванковой голову все ниже и кричит: «Слизывай, я сказал: слизывай след от ботинка!» Иванкова высунула язык, как утомившаяся собака, зажмурила глаза, на ее щеках выступило что-то влажное. Еще мгновение, и она коснется языком рюкзака, но, опомнившись, Сергей поднимает ей голову и говорит:
– Ты дура, в следующий раз я тебя просто так не отпущу.
И вместо того чтобы заверещать, перевернуть с ног на голову школу, воззвать к охраннику, Иванкова краснеет, недобро усмехается и отвечает:
– Ты не боишься меня, Сереженька?
– Ни тебя, ни твоих дружков.
Иванкова целует пустой воздух, поводит пальцами, встряхивает оборками юбки и уходит прочь за фонтанчики, за бетонную лестницу, которая ведет в библиотеку. София чувствует к Сергею благодарность, и вместе с тем ее не покидает ощущение, будто только что произошедшее – не совсем пристойно, будто Иванкова намеренно добивалась малейшего знака внимания со стороны Сергея, а его прикосновение, пусть и грубое – и славно, что грубое, – было ей приятно и долгожданно.
Сергей смущен, он отряхивает рюкзак от следа ботинка Иванковой, видно, что ему брезгливо, значок с ворохом ворон падает на пол, Сергей пытается его поднять с исхоженной плиты, вскрикивает.
– Укололся?
– Да, укололся. Булавкой. Знаешь что? Не обращай на нее внимания, она просто тварь, вот и всё. В жизни тебе еще не раз встретятся подобные люди, просто плюй на них и проходи мимо.
– Я вижу, у тебя большой опыт общения с такими людьми.
– Я их притягиваю, – задумался, – как мед.
София улыбнулась и вспомнила, что вечером в сети ее ждет Абра. На лбу у волос снова закололо.
Вечером дома в синих сполохах экрана, будто камлая, отец что-то доказывал матери: после вчерашнего приступа нежности она собралась, зачерствела, даже не спросила, голодна ли София.
– Ты понимаешь, какие это деньги? Понимаешь, что такого вложения больше не найти? Берем деньги со вкладов и закупаемся на них, ждем ровно год, а через год – благодаря крипте и моей сноровке – попиваем текилу где-нибудь в Веракрусе, хорошо придумано?
– Игорь, неужели ты настолько наивен? Ты действительно думаешь, что тебе просто так дадут поднять на этом миллионы?
Плешивого человека не смутить, шаман пляшет вокруг синего экрана и стеклянного стола, на котором в плетеной корзинке блестят обертки от конфет – как пойманные звезды.
– Ты еще вспомни пирамиды, на которых погорели твои родители.
– А криптовалюта разве не пирамида?
– Это новый рынок, на котором мы поднимемся, выплатим все долги за машину, за квартиру, за все, что только можно. Оставим и себе на старость, и Софу с Павлом отправим во взрослую жизнь с чем-то бо?льшим, чем дыры в кармане.
Сухая женщина с сиреневыми волосами отрицательно качает головой.
– Не смей трогать мои деньги и деньги моих родителей. Если хочешь, покупай свою крипту на наследство матери. Но меня в это дело не втягивай.
– Ты издеваешься?
Отец застывает, челюсти распахнуты, глаз, обращенный к Софии, уставился на потертые подлокотники кресла, на котором он вчера обгладывал куриные кости.
– А что такое? Мама мало денег оставила?
– Не твое собачье дело!
Кожа у матери сухая, желчная, вся она – изломанная линия, переходящая в наконечник стрелы, поразившей насмерть прошлое Софии.
– Знаешь что, Игорь? По-моему, ты свихнулся, помешался на крипте. – Приставила палец к его голове, покрутила им в воздухе. – Да ты еще вчера о ней ничего не слышал, кто тебя надоумил, скажи?..
– Никто, просто я один верчусь-кручусь как белка в колесе. Ради тебя, Павла и Софы. Ищу приработок, выдумываю схемы.
– Выдумывай их сколько угодно, только в жизнь не воплощай.
– Очень смешно, Алина.
– А я не шучу, Игорь. Ты все эти годы разве и заработал что на свой драндулет. Теперь обновил его – так и гордись этим, и не смей лезть в наши с детьми деньги.
Она все явственнее походит на ящерицу, вокруг шеи вздувается воротник с когтистыми шипами, голос становится приглушеннее, от дивана исходят столбы пыли. Отец с горечью отворачивается от них и бормочет в сторону экрана:
– Недаром мама говорила, что ты всегда меня будешь попрекать тем, что я примак.
– Радуйся, что не примат, Игорь.
Смех у нее недобрый, визгливый, как будто душу ее заволокло дымом и из него доносятся беспомощные звуки умирающей живности. София хочет их успокоить, разорвать круг ссоры, спросить, что означает слово «примак», но вдруг в зал неуклюже вбегает Павел Игоревич и, потрясая звездолетом, составленным из пригнанных друг к другу кирпичиков, кричит:
– Мама, мама! Я нам с тобой постлоил это! Мы улетим, а Софка с папой пусть остаются тут.
Для своих четырех лет он удивительно точно чувствует границы отчуждения в семье. Мама восхищается его творением – так, как не восхищалась выпускной графикой Софы; отец, как всегда, уходит в себя при виде материнской нежности, осторожно прощупывает детали по наклепкам, ему нравится ощущать, как палец проваливается через равные промежутки в небольшие пустоты, и говорит:
– Будущий инженер растет. Молодец!
Вдруг он нечаянно отсоединяет крыло от звездолета, кирпичики, как оторванные пуговицы, падают на пол. Рот Павла Игоревича беззвучно округляется, как будто все звуки «о», произнесенные им за жизнь, вернулись в него обратно, и он начинает трогательно-требовательно топать ножкой. Мама бросается его утешать, отец – растерянный – улыбается и непроизвольно начинает ощупывать потерпевший бедствие корабль на прочность: новые кирпичики летят вниз. София, пока их собирает с пола, неожиданно осознает, что свойство испортить то, что не поддается порче, передалось ей от отца. Они очень похожи. Настолько похожи, что в мгновения, когда она осознает их похожесть, ей становится страшно, что в ней заложены семена, которые прорастут с тем же наклоном, что и в отце, – и через четверть века она обратится в его женское подобие.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69340738&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
