Как только Маша осторожно извлекла тетрадь, Пашка тут же протянул руку и попытался отобрать её:
– Положь, где росло!
– Это что, любовные мемуары? – она игриво взмахнула руками и отодвинулась к самой двери, чтобы он до неё не дотянулся. Пашка попытался снова, но в этот момент сзади раздалось обиженное тявканье клаксона.
– Чёрт! Так и вмазаться недолго, – он выровнял руль. – Короче, там ничего интересного нет.
– А это мы сейчас посмотрим! – и она наугад открыла первую попавшуюся страницу. – Всю жизнь копаясь в куче барахла, в ней отыскать бриллиант вполне возможно… Боже, это же стихи!
Пашка, прикусив губу, снова уставился на дорогу, а Маша начала уже вдумчиво читать. Когда-то, очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тринадцатилетний Павлик вдруг обнаружил у себя в голове несколько зарифмованных строчек. Это было настолько неожиданным и удивительным открытием, что оно поглотило его практически целиком. По первости он записывал сочинённое на отдельных листах и приносил своей бабушке. Поскольку мама преподавала литературу, то ей он не то что ничего не показывал, даже боялся говорить об этом. Летом, когда они жили с бабушкой на даче у тёти Гали, у маминой сестры, он забирался на чердак в сарае и просиживал там целыми днями, выводя корявым детским почерком неровные строчки, а вечером он шёл к друзьям. Однажды ночью, сидя возле костра, он-таки решился прочитать им одно из своих стихотворений. Он жутко боялся, что они начнут над ним смеяться и говорить по этому поводу всякие гадости. Больше всего он опасался Женькиных язвительных шуточек – эта зараза могла всего парой фраз кого угодно вогнать в краску. Её даже взрослые побаивались.
…На приволье выйду рано по утру,
В новый день калитку словно отопру.
Да не разминуться б с алою зарёй,
Коли уж не спится утренней порой.
Небо с облаками в клочьях синевы,
А в лесу едва ли слышен шум листвы.
На траве, как слёзы, буйная роса,
И пока не слы?шны птичьи голоса.
Машут ели лапами, там, над головой,
Тихо-тихо шепчутся, словно меж собой.
Лишь они с берёзами тишину не чтут
И зарю красавицу с нетерпеньем ждут.
Всё тут мирно дремлет на пороге дня.
Спит ещё природа, тишиной звеня.
До восхода солнца несколько минут
И они так медленно, как часы, текут.
По кривым тропинкам, солнце повстречав,
Убегают тени, хмуро промолчав.
И луна бледнеет прямо на глазах,
Власть её кончается утром в небесах.
Нет чудес на свете – всякий понимает.
Но поверить хочется, иногда бывает.
На приволье выйду рано по утру,
В новый день калитку словно отопру…
В ночной тишине было слышно только потрескивание дров в костре и нестройный хор цикад.
– Да уж, Емеля… Удивил так удивил! – глубокомысленно изрёк Еремеич, заново раскуривая беломорину.
– Неплохо, – констатировал Серёга Ко?ржин, по прозвищу Коржик, самый серьёзный и молчаливый из их банды. Он, не шевелясь, смотрел на огонь и как всегда думал о чём-то своём.
– Тебе обязательно нужно отнести это в какую-нибудь редакцию, – Пломба снял очки и начал зачем-то их протирать. Он был самым старшим среди них и самым умным. Пашка с Еремеичем долго не могли понять, как он вообще затесался в их кампанию.
– Я вот что ребята, думаю. Пройдёт немного времени, и мы услышим примерно такое, – Фенёк, так все называли Женьку – Женёк-Фенёк, маленькая лисичка – взяла в правую руку в качестве микрофона дровину, заготовленную для костра, а левой обняла Пашку за плечи. – А теперь, уважаемые дамы и господа, перед вами выступит всемирно известный поэт – Павел Романович Емельянов!
И только Булочка смотрела на него молча и с обожанием. В отсвете пламени её глаза блестели так, что Пашке становилось не по себе.
Где они сейчас все?…
Больше, до самых ворот автобазы, Маша не проронила ни слова. Она перелистывала страницы и, молча шевеля губами, вчитывалась в каждую строчку. Пашка, искоса наблюдая за ней, то улыбался, то бледнел, подмечая, что именно она читает. Остановившись возле ворот, Пашка посигналил, как всегда своим фирменным – два длинных, один короткий – чтоб сразу было понятно, что это он прибыл. Пока старая, изрядно помятая и покоцанная воротина отъезжала в сторону, Маша захлопнула тетрадь и судорожно пыталась засунуть её обратно в бардачок. Это было так смешно!
Первым, как ни странно, подошёл поздороваться старик Пахомов:
– Здорово, Павел Романович! – от неожиданности Пашка чуть не потерял дар речи.
– Ну здорово, Пётр Матвеич, – и они обменялись крепким рукопожатием.
– Откель красавца-то такого приволок? Здравствуйте, Марья Андревна, – увидев Машу, вылезающую из кабины, механик подобострастно засеменил ей навстречу, протягивая руку. – Разрешите, я вам помогу…
Поведение дежурного механика как минимум вызывало вопрос, но разбираться в этом не было времени, потому что все, кто находился в гараже, в течении пяти минут оказались возле машин. Даже не сам аппарат вызывал такой интерес, сколько его хозяйка. Понятное дело, что коллектив автопредприятия, как правило, сугубо мужской – скажем так, на девяносто восемь процентов – и появление женщины – это всегда событие. Есть, правда, один нюанс – очень многое зависит от руководителя. Когда подошёл Алексей Иванович, народ частью притих, а частью и вовсе разбежался по рабочим местам.
– Привет, Паш, – поздоровавшись, он обернулся и увидел Машу. – Здравствуйте, Мария Андреевна, – естественно, что перед своими сотрудниками он вынужден был быть строго официальным. – Вот он, значит, тот редкий экземпляр? И как долго он у нас пробудет? – строго спросил он. Но Пашка стоял рядом и прекрасно видел, что глаза его смеялись. Маша тоже всё прекрасно поняла и ответила ему в таком же стиле:
– Ну, я не знаю, Алексей Иванович! Вообще-то прежний хозяин клялся и божился, что после небольшого ремонта он уедет своим ходом.
– Хорошо… Я попрошу своих ребят, чтобы они посмотрели, – и начальник многозначительно посмотрел на Пашку, а затем, улучив момент, подмигнул, мол, «ты всё понял».
С Машей поговорить у него так толком и не получилось – сначала вокруг была куча народу, а потом она и вовсе куда-то пропала – видимо, пошла в кабинет к начальнику гаража. Пашка, конечно, расстроился – очень уж хотелось у неё кое о чём спросить, но деваться-то было некуда. Пока расцепили машины, пока убирали фургон с центрального прохода и закатывали его в малый бокс – не в центральный ангар на линию ТО, как предполагал Пашка, а на его любимое место, так называемый электроцех – она и исчезла. Когда старый грузовик «медбрат» окончательно утвердился в электроцеху на смотровой яме, Пашка пулей вылетел из мастерской и, посмотрев направо-налево, кинулся к воротам. В переулке он увидел хвост такси, уже выруливающий на шоссе. Сердце его болезненно сжалось, захотелось крикнуть ей вослед что-нибудь матерное, но он сдержался и, выудив сигарету, поплёлся обратно на проходную.
– Дык она сказала, шо скоро приедет. Чё ты выскочил как бешеный? – раздавшийся позади голос дежурного механика привёл его в чувство.
– А ты бы не ворчал, старый, а… – по привычке Пашка огрызнулся, но вовремя спохватился и закончил вполне миролюбиво. – Ладно, Матвеич, не рычи. Всё равно она мне не пара… – и пошёл на территорию.
– Вот уж точно контуженный, – пробормотал ему вслед старик, но Пашка расслышал, не став, однако, задираться, и ответил самому себе:
– Это точно…
Вдвоём с Фёдором они начали разбираться с двигателем. Недавно пришедший к ним слесарем парнишка пока ещё был на работу адекватен – много не пил и старался всё делать аккуратно. Ну как парнишка – двадцать четыре. Уже не пацан, но по сравнению с другими…
– Павел Романович, вот здесь надо бы новый болтик вкрутить, а то старый совсем проржавел. Я его еле выкрутил.
– Чего-о-о-о? – Пашка опять чуть не врезался головой.
– Я говорю, болтик надо…
– Слушай, ты! Ещё раз по имени-отчеству меня назовёшь, то я тебе по репе настучу, понял?
– Так, ведь… – парнишка слегка опешил от непонятной Пашкиной ярости.
– Ты понял, спрашиваю?
– Ну, да… – Фёдору ничего не оставалось, как согласиться.
– Вот и чудненько. Ладно, не обижайся! Контуженный я сегодня. Слегка.
Когда с поддона отвернули сливную гайку, то оттуда полилась серовато-бурая субстанция с отвратительным мерзким запахом.
– Что это?! – Федька едва успел увернуться от струи в палец толщиной.
– Скорее всего, это – вода, – Пашка обмакнул указательный палец и поднёс ближе к носу. – Ну, да. Теперь понятно, почему они его бросили – прокладка головки блока у них накрылась.
– Откуда вы знаете?
– Да не первый год замужем, – это была его любимая присказка. Скорее уж как издевательство над самим собой.
– Паша! Ты путёвку-то закрывать будешь? – от этого противного скрипучего голоса вздрагивали все. В распахнутые ворота бокса заглянула Анюта-бухгалтерша, она же по совместительству табельщица. – А то я сейчас начальнику доложу! У тебя уже третьи сутки ничего не закрыто. Мне что, опять тебе командировку выписывать? Скажи спасибо, что в прошлый раз…
– Ладно-ладно, Анна Сергеевна, не рычи только! Возьми у меня в бардачке.
– Я что, у тебя буду в машине копаться? – она стояла, уперев руку в бедро, в позе рассерженной справедливости.
«А она ничего, особенно в лёгком открытом платье», – подумал про себя Пашка.
– Давай сюда свою путёвку, пока я ещё домой не ушла.
– Ты видишь, я работаю? Посмотри, какие у меня руки, – с ней у Пашки отношения не складывались вообще никак. В свои сорок с небольшим она, хоть и выглядела великолепно, но обладала совершенно несносным характером. «Зараза редкостная, – иногда в сердцах обзывал он её. – Въедливая и взбалмошная».
– В дерьме у тебя руки. Вечно ты в нём копаешься…
– Тогда подожди, – вот уж с ней ругаться у него не было никакого желания. Лучше перетерпеть.
Вытирая по пути руки грязной ветошью, он пошёл к своему грузовику. Запрыгнув в кабину, Пашка открыл бардачок и достал пластиковый пакет. Не глядя, протянул его табельщице:
– Доставай, а то опять мои отпечатки пальцев будешь разглядывать, – ему даже Портос уже делал замечание, что, мол, работа работой, а документация должна быть чистой.
– «Как освободишься – позвони. Обязательно», – прочитала Анюта текст на бумажке, вложенной поверх путевого листа. – Это кто ж тебе послания-то такие любовные оставляет?
– Какие ещё послания? – не сразу сообразил Пашка.
– Тут вот ещё и телефон даже указан…
Видимо что-то сообразив, она до конца вредничать не стала и, вытащив нужную бумажку, только сварливо бросила:
– Спидометр где?
– А вот, я сейчас гляну – четыреста сорок пять, сто девяносто три.
– Всё, – сказала Анна, записывая цифры в графу пробега. – Ещё раз путёвку вовремя не сдашь – получишь по шее. Понял?
Кстати, километраж на Пашкином динозавре был истинным. Во всяком случае, за десять с лишним лет, почти за одиннадцать, он не приписал ни одного лишнего километра. Может до него кто и подкручивал циферки, но он точно никогда такими вещами не занимался. И если тогда, когда ему торжественно всучили этот аппарат, на регистрирующем приборе значилось около ста тысяч километров, то последующие триста тысяч километров им были честно проезжены.
Она пошла в сторону конторы, покачивая бёдрами, а Пашка тупо смотрел на клочок бумаги, на котором было всего четыре слова и десять цифр.
– Спасибо, Анюта.
В ответ ему последовало только грациозное молчание. Наконец до него дошло, что записку написала Маша. «Интересно, когда она успела», тоскливо подумал Пашка. «Наверное, когда сумочку свою забирала», сам же себе ответил он, засовывая обратно документы. Но что-то было не так – вытащив всё обратно, Пашка дважды перерыл содержимое бардачка. Вот документы, вот лейкопластырь, складной стакан, карта-схема Москвы и области – не было только тетрадки со стихами. «Ах ты ж проныра такая! Ну, ладно. Вечером я тебе позвоню». Попутно пришла другая, совершенно ошеломляющая мысль – никто и никогда в жизни не писал ему записок. Точно – ни разу!
… С Женькой они договаривались о свиданиях совершенно оригинальным способом: подходя к её дому, он громко свистел. Через какое-то время появлялась либо она сама, либо её мама или бабушка. Если приходила Фенёк, то они, взявшись за руки, шли куда-нибудь гулять, а если нет, то Пашка обиженно брёл к себе на участок и забирался на свой любимый чердак, чтобы вывести ещё несколько обиженных строчек.
К вечеру привезли прокладку головки блока цилиндров. Двигатель «ГАЗ-51» ничем не отличается от 52-го, и это облегчало задачу, поскольку на них запчасти найти ещё можно было. Не снимая двигателя с креплений, они с Фёдором разобрали его почти наполовину, чтобы как можно точнее оценить работоспособность силового агрегата в целом. Самое удивительное, что всё находилось в неплохом состоянии – ну, не считая только пробитой прокладки. Она оказалась даже не пробитой, а буквально сожранной – и не столько тяжёлыми условиями эксплуатации, сколько банально временем. Кстати, как выяснилось при более детальном осмотре, этот фургон был не настоящим «ГАЗоном», а спецавтомобилем выпущенным на Павлово-Посадском автобусном заводе в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Вот так – сорок с лишним лет эксплуатации, и он всё ещё на ходу.
Когда ближе к концу рабочего дня к ним в мастерскую зашёл Портос, они уже заканчивали демонтаж.
– Как дела, ребята? – присев на корточки, начальник гаража заглянул под машину.
– Всё в порядке, Алексей Иваныч. Жить будет, мы его заставим, – жизнерадостно сообщил чумазый Фёдор, сосредоточенно пытаясь вставить на место шестерёнки масляного насоса.
– На фига вы насос-то трогали? Я же просил только прокладку заменить.
– Так, ведь, всё посмотреть надо было. А вдруг он не работает? – недоумённо вскинулся парень.
– Ладно, хрен с ним. А ты зайди ко мне, – сказал начальник молчавшему всё это время Пашке.
– Хорошо, счас зайду.
– Что это он такой серьёзный? – поинтересовался Фёдор, когда начальник вышел.
– Да хер его знает, – ни настроения, ни желания с кем-либо общаться у Пашки не было никакого.
Кабинет у Алексея Ивановича был маленький и неуютный. Просто более или менее чистая комната, ко всему прочему заваленная самыми разными вещами – начиная от бухгалтерского архива и заканчивая бампером от иномарки; благо что хоть запчасти сюда складывали новые, и на полу не было грязных масляных подтёков и пятен.
– Садись, – указал ему Портос на облезлый и продавленный стул.
– Сесть я всегда успею, – Пашка цену себе всё-таки знал и совершенно чётко определял, когда можно с начальством хохмить или слегка грубить, а когда этого делать не стоило. В данном случае сие, как ему казалось, было позволительно.
– Ну, тогда присаживайся, – начальник шутку не оценил, потому что был чем-то обеспокоен. – Ты спал с ней? – напрямую спросил Алексей Иванович.
– Ах, вот оно в чём дело, – понятливо протянул Пашка, присаживаясь на колченогий стул. – Нет, не спал. Вернее, в том смысле о чём вы подумали. Хотите я расскажу вам одну трагически-поучительную историю?
– Расскажи. Может быть я немного поплачу.
Именно за это его и уважали – за здоровый житейский цинизм, но при этом доброту и справедливость. Не было бы у него таких качеств – не стал бы Портос хорошим руководителем.
Когда Пашкин рассказ подходил к концу, начальник гаража достал сигарету. Пашка тоже вытащил из пачки свою фирменную:
– Разрешите, – вместо ответа Алексей Иванович подвинул пепельницу на край стола. – Кстати, получается, что именно за убийство медсестры государство сделало меня чуть ли не героем… Аж целый орден Боевого Красного Знамени вручили.
– Значит…
– Ничего это не значит, Алексей Иванович. С Марией Андреевной я переспать был бы совсем не против, но, к сожалению, не могу. Вы Галлият помните? Ну, уборщицу Галю, казашку?
– Это которую Урядник тогда пытался…?
– Да-да, именно она. Так вот, она после этого полгода мне прохода не давала, даже приставала ко мне на предмет поцелуев. И симпатичная, вроде, и работящая. Она мне даже нравилась, а вот объяснить ей толком я так ничего и не смог. Она, по-моему, и уволилась-то как раз из-за меня.
