Под завывание коробки передач и непрерывное дребезжание кабины Маша всё-таки задремала. «Да уж, – подумал Пашка, – надо действительно очень сильно устать, ну или обладать хорошей нервной системой, привычной к таким звукам». Сколько он ни старался устранить подобные шумовые эффекты, подваривая и поджимая каждый оторвавшийся кусок обшивки, время брало верх. Даже обклеив всю кабину изнутри листами тонкой резины, избавиться от шума окончательно не получалось – слишком древним был этот агрегат.
Она-таки выполнила его настоятельную просьбу и не стала задерживаться, успев за это время как минимум переодеться. Теперь на ней была клетчатая коричневая мужская рубашка свободного покроя, то бишь на два, а то и все три, размера больше, с кокетливо закатанными до локтей рукавами и расстёгнутыми двумя верхними пуговками, а также модные потёртые джинсы, пригодные, как ни странно, как для работы, так и для тусовки, и белые кроссовки на толстой подошве. Нынешнюю моду Пашка не понимал никак, но старался относиться к таким веяниям спокойно. Тем более что Мария Андреевна понравилась ему с самого начала, и в таком виде, по его мнению, выглядела очень даже неплохо. Смоля одну сигарету за другой, он смотрел на этот милый профиль с тоскливой безнадёжностью. Он прекрасно осознавал, что ни то что поцеловать – даже прикоснуться к ней не сможет. А Маша тем временем просто спала, по-детски распустив губы и даже слегка посапывая; ни дать ни взять – обыкновенный милый ребёнок, только большой и красивый. Пашке почему-то вспомнилась няня из мультфильма про Карлсона: «Скажи мне, милый ребёнок: в каком ухе у меня жужжит? А вот и не угадал. У меня жужжит в обоих ухах». Её прямые чёрные, словно вороново крыло, волосы спускались на плечи и рассыпались по ним толстым слоем. Ему дико захотелось заправить прядку ей за ухо. Он даже протянул руку, но дорога пошла круто вверх, и пришлось ухватиться за рычаг переключения передач.
«ГАЗоны» не бегуны в принципе – это неприхотливые рабочие лошади – скорее даже, пони среди своих более мощных и тяжёлых современных собратьев. Заставить его бежать быстрее не поможет ничего. Хоть и красуется на спидометре цифра сто двадцать километров в час, а в реальности только половину можно из него выжать. Максимум – семьдесят, а дальше он просто не вытянет или развалится на хрен. Пашкин грузовик бежал по трассе все восемьдесят, но для этого ему приходилось спать с ним в обнимку. В общем-то правильно сказал про него, про Пашку, старик Пахомов, тот который Пётр Матвеич, что ему и девушки не нужны. Вот только причина была совсем в другом.
Маша проснулась прямо как по заказу, в аккурат перед поворотом на Михнево.
– Ну что, Марья Андревна, доставайте-ка теперь свою схему.
Она потянулась так сладко, разминая затёкшие мышцы, что у Пашки едва не закружилась голова:
– А что, мы уже подъезжаем? Сейчас, – и она начала суматошно рыться в своей сумочке. – Вот.
Но в то же мгновение, что-то разглядев за окном, вдруг почти крикнула:
– Стой! Подожди!
– Что случилось? – от неожиданности Пашка так резко нажал на педаль, что она опять едва не влетела в стекло.
– Нет, ты точно хочешь, чтоб я сегодня набила себе шишку, – и она тихонько засмеялась. От этого смеха у него опять чуть не случился приступ неконтролируемой ярости, но он сдержался и, отвернувшись в сторону, пробурчал:
– Простите, Мария Андреевна.
– Пашенька, ну сколько можно? Какая я тебе Мария Андреевна? – и резко придвинувшись, она чмокнула его в щёку. – Колючка!
И, опять засмеявшись, погладила то место, куда поцеловала:
– Подожди, я быстренько сбегаю в магазин.
Маша скрылась за дверью в придорожном «комке» – тоже символами времени. Появившиеся в середине девяностых коммерческие ларьки-магазинчики, тут же прозванные в народе «комками», стали неотъемлемой частью нынешней реальности. Заморская снедь, зачастую привезённая контрабандным путём, была непривычной и довольно часто невкусной, а то и вовсе вредной, но после разрухи, наступившей вследствие кончины СССР, выбирать особо не приходилось. Пашка в такие магазины ходить не любил. Во-первых, особо шиковать не позволяла зарплата, а во-вторых, всё это было настолько ему не по душе – вплоть до желания раздобыть где-нибудь автомат и парочку гранат и пойти крушить всё подряд, что под руку попадётся. Он не был ярым сторонником коммунистического строя, но и демократические реформы и ценности никак не мог понять. Война сделала его замкнутым и недоверчивым. Если бы не работа, то дальнейших перспектив у него было бы всего две: алкоголь и бандитизм. И там, и там конец был бы трагичен.
Щёлкнула ручка двери, и Пашка, стряхнув раздумья, протянул руки за пакетом, поданным Машей.
– Да твою ж… Куда ты столько набрала? – его мама была преподавателем литературы и с детства пыталась прививать ему, помимо любви к чтению, хорошие манеры. Когда он учился в школе, то его дразнили «интеллигентом», но после Афгана выяснилось, что мама старалась впустую. А уж после десяти лет, проведённых среди шоферов, его манеры совсем куда-то пропали.
– Простите.
– Значит так: либо мы с тобой на «ты», либо я на тебя обижусь – понял? – в ультимативной форме заявила Маша, забираясь в кабину. – Давай, ешь! – и тихонько прикрыла дверь.
Кстати, кто и как закрывает за собой дверь в машине – весьма интересный показатель сущности человека. Чаще всего, конечно, это обстоятельства или дело привычки и воспитания, но в целом если человек внутри мягкий и добрый, то и дверь он закрывает потихоньку и аккуратно, а ежели злой и самовлюблённый эгоист, то беззастенчиво хлопает со всей силы. Об этом Пашка додумался ещё в самом начале своей шофёрской карьеры и чаще всего оценивал людей именно по этому признаку.
Такую еду он не любил, но из рук Маши всё казалось удивительно вкусным. Остановившись на обочине дороги, они устроили небольшой перекус и перекур. Когда Маша протянула ему две пачки сигарет стоимостью, наверное, его недельной зарплаты, он немного обалдел и, едва ли не первый раз в жизни смутившись, попытался возмутиться:
– Ну это-то зачем? Я ж не расплачусь с тобой!
– Так, поговори ещё у меня! Ещё раз про деньги что-нибудь ляпнешь – точно обижусь.
Дом, который они искали, нашёлся на удивление быстро. Время, правда, было уже позднее, почти десять, но главное, что они нашли. Ещё только подъезжая, Маша вдруг встрепенулась и, как ребёнок при виде новой игрушки, чуть ли ни визжа от радости, закричала:
– Стой, тормози! Вот он, вот он! Смотри! Да остановись же ты! – она вцепилась своими тонкими пальчиками Пашке в плечо так, что тот чуть не взвыл от боли. – Вот он мой родненький! Ты только посмотри на него. Какой красавец!
И, не дожидаясь пока машина полностью остановится, практически на ходу спрыгнула на землю.
– Ты что творишь, дура?! – крикнул ей Пашка в ответ. – Кто ж с машины на ходу прыгает? А если б ты ногу подвернула, что с тобой потом делать?
– Прости, милый, я больше так не буду, – видимо, осознав опрометчивость своего поступка, извинилась Маша, но тут же, не выдержав, бегом кинулась к калитке. – Я больше не могу, Пашенька!
Проехав после бегства Маши ещё с десяток метров, Пашка остановился, заглушил двигатель и поставил машину на заднюю передачу. На «ГАЗоне» ручника практически не было изначально и конструктивно. Сколько он с ним ни возился, эта сволочь держать никак не хотела. Потому все профессиональные водители ставят машину на передачу вторую или заднюю, в зависимости от уклона дороги. Вот теперь можно было пойти и посмотреть, что именно привело его пассажирку в такой дикий восторг. Обойдя свой грузовик и вплотную подойдя к забору, он наконец увидел: за низким палисадником стоял ГАЗ-653. Фургон медицинской помощи, так называемый в народе «медбрат», и если не сказать, что в идеальном состоянии, то снаружи выглядевший очень даже неплохо. Почему-то первой пришла в голову совершенно идиотская мысль: «Как они его туда затащили?». Это потом уже он заметил почти заросшую колею и съёмный пролёт забора, а поначалу ему даже показалось, что он туда уже врос и составлял одно целое с баней и хозяйственными постройками.
Хозяин был дома. Но сказать то, что он был удивлён их приездом в столь поздний час – значит ничего не сказать. Действительно, было ещё светло, поскольку на дворе стояло двадцать пятое июня, но в деревнях-то испокон веков спать ложились рано, как и рано, собственно говоря, вставали. Хоть и шёл уже девяносто седьмой год, да ведь деревенский уклад жизни как старая телега – едет медленно и с ужасным скрипом. Сгоряча Маша сунулась было сразу в калитку, но там ей навстречу из будки выскочила большая и лохматая чёрная собака и начала громко лаять. И когда Пашка тоже направился в сторону калитки, ему в объятья буквально упала насмерть перепуганная девушка. Всё было так романтично, но он-то не знал, что Маша жутко боится собак. Они бы так и стояли, обнявшись, но на шум вышел хозяин дома. Жаль, что появился он очень быстро. Маша нехотя освободилась из объятий и пошла в гости.
– Ну и что ты хочешь мне сказать? – Пашка собак не боялся, но и умиления, граничащего с психозом, как у некоторых, у него не было. Он старался держаться с ними на равных. Просто, когда ему было плохо или очень грустно, он с ними разговаривал. – Ругаться-то зачем?
«Странная женщина», – рассуждал Пашка, прогуливаясь возле дома и периодически разглядывая то фургон, то поглядывая на ярко освещённые окна в доме. «Если она хочет его купить, то нафига он ей сдался? Я ещё могу понять свой интерес, поскольку я шофёр, но она-то здесь причём?»
Меж тем на улице стемнело уже окончательно. Он забрался в кабину и, закрыв глаза, попытался заснуть. Первое правило шофёра: есть время – спи про запас. Если ты уснёшь на трассе за рулём, то никто тебе этого не простит, если жив останешься. Но сон не шёл. Так оно всегда и бывает: вроде устал как собака, только бы где-нибудь прилечь, а веки сомкнул – так ни в одном глазу. Вот они всей своей дружной ватагой едут на пруды купаться. В старой «трёшке» – «Жигулях» третьей модели – поместились все ввосьмером. У него, у Пашки, на коленях сидит Женька – тощая колченогая девчонка. Худая как слега, а тяжёлая, зараза. Обняв его за шею и прижимаясь к нему всеми выступающими частями тела, шепчет на ухо: «Я не очень тяжёлая?». Да чтоб тебя… Потом они вместе купались и загорали, а вечером возле калитки её участка они целовались, а потом… Потом был Афган. И медсестра Зина. После возвращения он больше ни с кем так и не виделся – ни с Женькой, ни с кем. Как будто и не было проведённого вместе детства. Странную особенность он потом подметил: окружающие становились друзьями именно в тот момент, когда у него появлялись деньги или кому-то что-то от него было сильно нужно. Тот же самый Портос частенько подкатывал к нему и, приобняв за плечи, говорил: «Ну что, друг ты мой верный, сделаешь?». А потом кричал: «Я тебя уволю!!!». А с женщинами он общался только после третьего стакана – как правило им хватало одной ночи. Когда же заканчивались деньги, то заканчивались и друзья, а когда заканчивалась выпивка, то и женщины пропадали тут же. Вот так он и жил все последние одиннадцать лет.
– Всё нормально, дядь Лёш, нашли мы этот фургон. Только вот темно уже, боюсь, что Паша в ночь не поедет. Да и вытащить его со двора будет проблема. Да, да, я знаю, что сама виновата, но вы же не будете его ругать? Хорошо-хорошо, я ему передам, – этот явно телефонный разговор заставил Пашку вздрогнуть и слегка напрячься. Значит, у неё есть мобильный телефон – а вот это уже интересно…
Из-за тёплого времени года окна у него в кабине были открыты, и потому он отчётливо расслышал каждое слово. В вечерней тишине все звуки в радиусе ста метров были слышны словно в двух шагах. Когда с пассажирской стороны послышалось лёгкое шуршание, Пашка был как взведённая пружина.
– Ну что, соскучился? – этот звонкий голосок за сегодняшний день если не перевернул весь его внутренний мир, то как минимум хорошенько его встряхнул. – Закрывай свою ласточку и пошли ужинать. Григорий Иванович зовёт.
– Быстро вы с ним, однако, поладили, – Пашка хотел то ли съязвить, то ли приревновать, но, похоже, Маша ничего не поняла или не захотела понять.
– Да мы с ним ещё в прошлом году договаривались, когда он приезжал к нам в Новомосковск. Просто тогда я ещё не решила покупать или не покупать.
– Ладно, пошли.
Григорий Иванович, добрая душа, предложил им свободную комнату, но Пашка отказался наотрез. Ему лучше было провести ночь скрючившись в кабине своего грузовика, чем в компании с этой странной женщиной. Григорий Иванович посмотрел на Пашку долгим и задумчивым взглядом:
– Ну, да, по молодости я тоже девушек сторонился. Если уж на то пошло, то можешь, сынок, на сеновале заночевать. Я ж не против.
Вспомнилось, как однажды они с Витькой Еремеевым помогали леснику Гаврилычу разгружать сено. Это здесь, у Григория Ивановича, был небольшой сарайчик и в нём, может, всего-то пудов тридцать-сорок. А там был просто ограменный сараище метров двадцать в длину, десять или двенадцать в ширину и метров семь-восемь в высоту, битком набитый сеном. Причём отборным, высушенным из луговой травы, и потому не то что переночевать, а просто зайти внутрь и провести там несколько минут было невозможно – от запаха начинала кружиться голова. Гаврилыч был классным дядькой. Он часто брал с собой Пашку и Витьку покататься на телеге – то куда-нибудь в лес за дровами, то за тем же самым сеном. Расстелив почти под самым потолком большое ватное одеяло вместо матраса, Пашка весьма даже неплохо устроился, сверху накрывшись стареньким пледом. Сняв верхнюю одежду и положив её под голову вместо подушки, он не успел даже как следует подумать, как уже крепко спал. Сначала снился Еремеич (он был крупнее и на целых три месяца старше него), потом откуда-то появился Олег Трусевич по кличке «Пломба» и его младшая сестра Женя. Потом нарисовалась Маринка Яснова – большая и неуклюжая. Незадолго до Пашкиного ухода в армию они с Женькой чуть было из-за него не подрались, а на проводах они обе рыдали, повиснув у него на шее.
– Пашенька, ты тут?
С трудом вынырнув из забытья, Пашка никак не мог сообразить – это сон или не сон.
– Павлуша?
На мгновение ему показалось, что он маленький мальчик и мама зовёт его домой. Так звала его в детстве только она. Ночь была лунной и безоблачной, а под самым потолком с двух противоположных сторон были проделаны специальные вентиляционные отверстия, и потому он сумел разглядеть Машу, ощупывающую пол снизу, возле двери.
– Да здесь я! Здесь, наверху. Что тебе в комнате не спится? – спросонья он был зол на весь мир. – Ну и чего ты сюда-то припёрлась?
– Мне страшно там одной. Я боюсь, – вот теперь это точно был маленький и напуганный ребёнок.
– Ладно, устраивайся. Только, извини, я очень устал и жутко хочу спать.
Сюрреализм был полнейший, но прикрыв глаза, Пашка попытался снова заснуть. Уже сквозь полудрёму он расслышал какой-то шорох и возню. Но когда она оказалась рядом с ним и, приподняв край пледа, подобралась к нему вплотную, сон мгновенно куда-то улетучился. Боже! Она всё с себя сняла!
– Я не могу… Когда я кинул гранату, она была ещё жива… Понимаешь? Её ещё можно было спасти. Хотя… Нет, вряд ли. Но этот взгляд не даёт мне покоя до сих пор…
– Бедненький… А она красивой была? – Маша гладила его волосы, перебирая их между пальцами.
– Не знаю, – Пашка, закинув руки за голову, лежал на спине, не шевелясь и уставившись в одну точку.
Когда она прижалась к нему всем телом, дрожа от холода, он попытался отодвинуться, но дальше была стенка – холодная и шершавая.
– Ты что, боишься меня? Дурачок… Я же тебе не сделаю больно – только приятно.
– Я не могу, – и хриплым, абсолютно чужим голосом он начал рассказывать, выдавливая из себя отдельные слова.
– То есть как это – не знаешь?
– Просто она была там одна, а нас очень много… Нам было по восемнадцать-двадцать – самый пик гормонального взрыва, а ей тридцать девять. Теперь я жив, а она – нет.
– А ты попробуй попросить у неё прощения. Ну, чтобы она отпустила тебя, – Маша произнесла это с серьёзной наивностью школьницы, отвечающей у доски невыученный урок.
– Ты серьёзно? – Пашка даже дёрнулся, попытавшись сесть, но она не позволила.
– Абсолютно! Чего ты пурхаешься? Лежи, отдыхай…
– Так это надо в церковь идти, а я к этому делу равнодушен. Совсем. Если матушка моя все посты соблюдает, молитвы всякие читает, то я вообще никак.
– Да причём тут религия? Просто, когда в следующий раз она появится, ты ей скажи, что, мол, отпусти меня…
И Маша опять начала гладить его волосы, потом плечи, грудь и ещё ниже. Пашка не сопротивлялся, но и должного эффекта тоже пока не появлялось. Его мужское начало никак не хотело реагировать на откровенные позывы. Минут через пятнадцать беспрерывных ласк, Маша наконец оставила сие бесполезное занятие и обессиленно затихла, вытянувшись во весь свой небольшой рост, а через некоторое время и вовсе захрапела.
Под утро Пашка решил выбраться из сарая покурить. Курить на сеновале – это форменное самоубийство. Отыскав в своей одежде пачку, он с сожалением обнаружил, что последние две сигареты превратились в труху: оказывается, он на них спал. Пришлось доставать те, что купила ему Маша. Посмотрев на неё и немного послушав, как она забавно похрапывает, он потихоньку открыл скрипучую дверь. По степени освещённости вокруг, он примерно определил, что время было уже где-то около четырёх. Достав из кармана свои командирские часы и застёгивая ремешок, определил уже точно. Ну надо же, почти не ошибся – четыре часа семнадцать минут. Откуда у него взялась эта привычка – чётко фиксировать время в преддверии любого мало-мальски значимого события – он уже и сам не знал. «Вот и эта женщина тоже уйдёт из моей жизни, как и все остальные, – с привычной горечью думал он. – Ну за что мне такое наказание? Что я сделал в этой жизни не так? Ах, если бы можно было всё вернуть назад – детство, юность, армию, наконец… Нет, во-первых, это невозможно, а во-вторых – если бы не Зина, то я тоже, скорее всего, был бы мёртв. Видимо, судьба всё-таки наказала меня – знать бы только за что». Спать уже не хотелось, и он решил сходить посмотреть агрегат, который эта странная женщина, скорее всего, всё-таки купила.
Внешний осмотр сразу выявил один неприятный момент – переднее правое колесо было спущено и находилось в таком виде, судя по трещинам на резине, довольно долго. Значит, придётся менять на запаску, коль таковая? имеется, или же всё равно снимать и долго-долго лупить по нему кувалдой, прежде чем накачивать, превращая профиль резины из грушевидного в обычный. Кардан был на месте, что было весьма неплохо – меньше будет в дороге проблем с задним мостом. Вылезая из-под машины, Пашка стукнулся головой – это была его извечная проблема – и только тогда обнаружил, что забыл надеть кепку. Придя обратно к сеновалу за своей старой бейсболкой, он с удивлением обнаружил, что, Маша уже не спит. Когда он открыл дверь, она уже заканчивала процесс облачения.
– Привет. Ты чего не спишь? – Пашке было жутко стыдно за сегодняшнюю ночь, и он старался не смотреть на Машу.
– А нечего было шастать туда-сюда. Ты слышал, как эта падла скрипит? – со смехом ответила она и вдруг, шагнув вперёд, закинула руки ему на плечи, а потом поцеловала в губы. – Привет, что ли…
– Маша, я хотел сказать… Понимаешь… Мне очень неудобно и…
– Не говори ничего, – она положила ему на губы свою ладошку, – не надо. Всякое в жизни бывает, мы справимся.
– Мы…? – от удивления у него не нашлось больше никаких слов.
– Ну, конечно же! Ты же ведь не сбежал от меня, когда я начала храпеть. От меня все мужики сбегают после первой же ночи.
– Машуня… – он поцеловал её руку, а потом наклонился чтобы…
– Ах, вот, вы где! А я-то вас обыскался! Думаю, и гдей-то моя Марья Андревна запропастилась? Добрева утречка, – Григорий Иванович лукаво подмигнул Пашке, а потом из-за спины Маши показал ему большой палец. Они и не заметили даже, откуда он появился. – Пойдёмте тогда завтракать, что ли?
Старые автомобили Пашка всё-таки любил. Было в них что-то такое, что заставляло его часами ковыряться в железках, ни о чём другом даже не вспоминая. Мужики на работе только пальцем у виска крутили ему вослед, глядя на то, как он натирает свой старенький ГАЗ-52. «Что ты его всё канифолишь? Ты его ещё в зад поцелуй! Всё равно не сегодня-завтра этот хлам на помойку отправят или в металлолом». Пашка отмалчивался, в редких случаях огрызался, и то в основном на дежурного механика. За всё время работы он сорвался только один раз – когда гориллоподобный слесарь по прозвищу Урядник сначала плюнул ему под ноги и пнул колесо, а потом вечером, нажравшись до поросячьего визга, начал приставать к молоденькой уборщице. Пашка, расстроенный ещё дневным инцидентом, врезал ему в челюсть с ноги так, что тот оказался на полу и долго не мог подняться. После тщательного расследования начальник гаража и его зам, пришли к выводу, что Пашка был абсолютно прав. Портос только поинтересовался, где он так намастрячился бить ногами, на что Пашка ответил коротко и ясно: «В Афгане». После того случая Галя, если правильно, по-казахски, то Галлият, долго не давала ему прохода. Он, может быть, и закрутил бы с ней роман, но… А нетрезвым он к ней и близко не подходил.
Вытащить фургон из многолетнего заточения удалось с первого раза и довольно быстро. Пашка аккуратно, почти ювелирно, вогнал свой грузовик по старой колее, когда с глухим стуком центральное кольцо сцепки ударилось в фаркоп и тот захлопнулся, он даже не поверил, что попал так точно. Но когда Маша захлопала в ладоши и воскликнула «Браво!», Пашка только смущённо пробормотал, что «Я, мол, типа, старался».
Единственно, что прежде чем ехать, он осмотрел всё досконально ещё раз. Достав из самодельного инструментального ящика в кузове двенадцативольтовый автокомпрессор, Пашка подкачал все колёса, проверил затяжку гаек на стремянках и карданные болты – разболтались или нет? Для безопасной транспортировки ему пока требовалось только это, разбираться же с двигателем нужно в другом месте. Из Михнево выехали в начале девятого – совершенно правильно Пашка предположил ещё при первом осмотре, что с передним колесом придётся повозиться. В принципе, на жёсткой сцепке спущенная шина – это не смертельно, но накачать всё равно надо было.
Не остановить гаишники их просто не могли – ну как можно было пропустить такой лакомый кусочек? Как минимум десятку любой из этих шакалов, увидев на трассе такое явление и от нетерпения потирая руки, намеревался с них получить. Но с Машей – пардон, Прокловой Марией Андреевной – такие номера не прокатывали. Все бумаги – как и бывших хозяев, так и нового законного владельца – были в идеальном порядке. Их останавливали по пути следования три раза, и каждый раз Пашка, чуть ли не в открытую, злорадствовал, глядя на разочарованные и обиженные физиономии блюстителей дорожного порядка. Среди водителей эту волчью стаю не любил никто. Хотя, на самом деле, любить или не любить – это, скорее, из области взаимоотношений мужчины и женщины, но то, что девяносто девять процентов из всего состава ГАИ – это матёрые взяточники, знали все. Другой вопрос – мы в России, и к таким вещам нужно относиться спокойно.
Застоявшиеся подшипники передних ступиц, подвесной подшипник кардана и дифференциал заднего моста вместе с полуосями создавали эффект обратной тяги. Ты едешь вперёд, а по ощущениям как будто тебя кто-то тянет за хвост. Поначалу вся эта конструкция из двух машин ехать не хотела ни в какую, но постепенно, худо-бедно, колёса раскатывались, и дело пошло повеселее. Пашка несколько раз останавливался и выходил пощупать тормозные барабаны и ступицы у фургона. Они были весьма тёплые, но ехать было можно.
Двигаться, волоча за собой на буксире такой груз, в принципе очень непросто. Во-первых, тяжело как для водителя, так и для столь маломощного самого буксира, а во-вторых, остальные соучастники дорожного движения были, мягко говоря, отнюдь не в восторге от такого соседства – кто-то сигналил почём зря, обгоняя сплотку, а кто-то откровенно пялился, забывая о дороге и элементарной осторожности. Пашка аж взмок весь. Пот градом катился с него, затекая неприятными струйками под футболку и дальше в штаны – не самые приятные ощущения. Тут ещё Маша вся извертелась – она то высовывалась наполовину из окна, пытаясь что-то там сзади разглядеть, то поправляя причёску, полностью перекрывая ему обзор с правой стороны. В конце концов Пашка не выдержал и довольно грубо сделал ей замечание:
– Да сядь ты на…! И так ни хрена не видно, – она обиженно надула губки, но промолчала, откинувшись на спинку сидения. – Прости. Действительно плохо видно, когда ты вертишься. Не обижайся…
– Я не обижаюсь, – через секунду она резко придвинулась и поцеловала его в щёку. – Когда приедем, первым делом побреешься.
Пашка ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от дороги, выдал неожиданное резюме:
– Оно тебе это надо?
– В смысле? Что именно? – недоумённо вскинулась Маша. – Не понимаю…
Пашка достал пачку сигарет, немного полюбовался на красивую импортную упаковку, потом не спеша извлёк одну и, только лишь прикурив, ответил:
– Зачем я тебе такой? Импотент хренов…
Маша сначала дёрнулась и хотела сказать в ответ, видимо что-то нецензурное, уже открыв было рот, но промолчала. И молчала довольно долго. Лишь только на подъезде к городу, когда начались светофоры, она зашевелилась:
– Слушай ты, импотент хренов, ты веришь в любовь с первого взгляда? Только честно, – её взгляд был серьёзен, а голосок из звонкого колокольчика превратился в надтреснутое дребезжание.
– Не знаю… Скорее всего, нет. Когда был моложе, всё чего-то хотелось, а после войны уже не получается.
– А я, представь себе, верю! Последние лет восемь мне не нужен был никто. Мужики от меня шарахались, как от прокажённой – так и я от них. Но вчера всё изменилось…
– Ты в этом уверена? – Пашка пребывал в полном ступоре, но старался этого не показать, тем более что ещё и баранку крутить надо было.
– Абсолютно! И теперь, Павлуша, я от тебя не отстану. По поводу твоего недуга – мы будем лечиться: и ты, и я.
В кабине воцарилось молчание, нарушаемое лишь воем двигателя и коробки передач. Вообще, в «ГАЗоне» на ходу разговаривать тяжеловато, а уж на серьезные темы – это в случае крайней необходимости. Маша, видимо, чтобы скрыть своё замешательство и смущение, зачем-то полезла в бардачок. Там лежали в пластиковой папке путевой лист и документы на машину. Всё внимательно просмотрев, она аккуратно сложила бумаги обратно, и тут её взгляд зацепился за потрёпанную тетрадь в коричневом коленкоровом переплёте.
Глава 2
Копаясь в куче барахла, найти бриллиант всегда возможно…
Ко всему прочему Пашка писал стихи. Как бы сие дико ни выглядело со стороны, но это факт. Казалось бы, столь отмороженный субъект и такое утончённое занятие – вещи абсолютно несовместимые. Да если бы кто из его «коллег», в смысле подельников и собутыльников, об этом узнал, то – боже упаси! – в лучшем случае его бы просто высмеяли, засмеяли бы так, что хоть увольняйся. Поэтому Пашка никому и никогда ничего не рассказывал. Сейчас об этом знала только его мама.
